Тот спор кипел тогда,
Так молод, смел и страстен!
Он был скорей согласьем,
Но в этом ли беда?
Беда пришла потом,
Когда не стало спора,
И — спорщики — мы скоро
Покинули тот дом.
От спора мы ушли.
И стало всё бесспорно…
Но брошенные зёрна
Вдруг дерзко проросли.
Порою из-за штор
Я слышу довод ярый,
И перебор гитары,
И дивный давний спор…
1968
ПУСТЫРЬ
Подвыпившие оркестранты,
Однообразный цок подков.
А мне казалось — там пространство,
За садом баронессы Корф.
Там были пустыри, бараки,
И под кладбищенской стеной
Храпели пыльные бродяги,
Не уходившие домой.
А кладбище цвело и пело
И было островом травы.
Туда бесчувственное тело
Везли под грузный вздох трубы.
Но дальше уходили трубы
Вдоль белокаменной стены,
И марши не казались грубы,
А вдохновенны и нежны.
Над белым куполом церковным
Вдруг поднималось вороньё.
А дальше — в свете безгреховном
Пространство и небытие.
И светом странным и заветным
Меня пронизывал дотла
При звуках музыки посмертной
Осколок битого стекла.
1968
«Мне снился сон жестокий…»
Мне снился сон жестокий
Про новую любовь.
Томительно и нежно
Звучавшие слова.
Я видел твоё платье,
И туфли, и чулки
И даже голос слышал.
Но не видал лица.
О чём меня просила?
Не помню. Повтори.
Опять с такой же силой
Со мной заговори.
И снова в сновиденье
Случайное вернись.
Не надо завершенья,
Но только повторись!
Ведь в этой жизни смутной,
Которой я живу,
Ты только сон минутный,
А после, наяву —
Не счастье, не страданье,
Не сила, не вина,
А только ожиданье
Томительного сна.
1968
«Расставанье…»
Расставанье;
Век спустя после прощанья,
Ты звучишь во мне, как длинное стенанье,
Как стенанье ветра за стеной.
Расставанье,
Мне уже не нужное,
Стонешь ты, как женщина недужная,
Где-то за туманной пеленой
Пробуждаюсь.
Вместе с пробужденьем
Оборвался звук. Но странным пеньем
Я разбужен был. Так где оно?
Я однажды в детстве слышал это:
Женский вопль далеко до рассвета,
Замиравший медленно вдали.
Мне казалось — это похищенье
Женщины. Куда её влекли?
Так со мной бывает спозаранок,
Когда что-то нарушает сон.
Слышу похищенье сабинянок —
Длинный, удаляющийся стон.
1968
КОНЕЦ ПУГАЧЁВА
Вьются тучи, как знамёна,
Небо — цвета кумача.
Мчится конная колонна
Бить Емельку Пугача.
А Емелька, царь Емелька,
Страхолюдина-бандит,
Бородатый, пьяный в стельку,
В чистой горнице сидит.
Говорит: «У всех достану
Требушину из пупа.
Одного губить не стану
Православного попа.
Ну-ка, батя, сядь-ка в хате.
Кружку браги раздави.
И мои степные рати
В правый бой благослови!..»
Поп ему: «Послушай, сыне!
По степям копытный звон.
Слушай, сыне, ты отныне
На погибель обречён…»
Как поднялся царь Емеля:
«Гей вы, бражники-друзья!
Или силой оскудели,
Мои князи и графья?»
Как он гаркнул: «Где вы, князи?!»
Как ударил кулаком,
Конь всхрапнул у коновязи
Под ковровым чепраком.
Как прощался он с Устиньей,
Как коснулся алых губ,
Разорвал он ворот синий
И заплакал, душегуб.
«Ты зови меня Емелькой,
Не зови меня Петром.
Был, мужик, я птахой мелкой,
Возмечтал парить орлом.
Предадут меня сегодня,
Слава богу — предадут.
Быть (на это власть господня!)
Государем не дадут…»
Как его бояре встали
От тесового стола.
«Ну, вяжи его, — сказали, —
Снова наша не взяла».
1968
СОВЕТЧИКИ
Приходили ко мне советчики
И советовали, как мне быть.
Но не звал я к себе советчиков
И не спрашивал, как мне быть.
Тот советовал мне уехать,
Тот советовал мне остаться,
Тот советовал мне влюбиться,
Тот советовал мне расстаться.
А глаза у них были круглые,
Совершенно как у лещей.
И шатались они по комнатам,
Перетрогали сто вещей:
Лезли в стол, открывали ящики,
В кухне лопали со сковород.
Ах уж эти мне душеприказчики,
Что за странный они народ!
Лупоглазые, словно лещики,
Собирались они гурьбой,
И советовали мне советчики
И советовались между собой.
Ах вы, лещики, мои рыбочки.
Вы, пескарики-голавли!
Ах спасибо вам, ах спасибочки,
Вы мне здорово помогли!
1968
СТАРЫЙ САД
Забор крапивою зарос,
Но, несмотря на весь разор,
Необычайно свеж рассол
Настоянных на росах зорь.
Здесь был когда-то барский сад
Где молодой славянофил
Следил, как закипает таз
Варенья из лиловых слив.
Он рассуждал: «Недаром нить
Времён у нас ещё крепка».
И отпирал старинный шкап,
Где красовался Ламартин.
Читал. Под деревенский гул
Вдруг засыпал. Чадил ночник.
И долго слышен был чекан
Кузнечика в ночном лугу.
1968
БЕРЕЗНЯК
Так березняк беспечен, словно он
К российским бедам не причастен,
Воронами от зла заговорён
И над своей судьбой свободно властен.
Роскошный иней украшает лес.
Ещё светлей берёзовая роща.
Как будто псковичи с резных крылец
Сошли на вечевую площадь.
Ах, это вече! Русская мечта,
Похищенная из ганзейских вотчин!
Перед бесчинством царского меча
Как колокол берёзовый непрочен.
И наша деревенская судьба,
Ещё не став судьбою городскою,
Одним нас наградила навсегда —
Серебряной берёзовой мечтою!..
О жаркая, о снежная берёзка!
Моё поленце, веничек и розга!..
1968
«Мне снился сон. И в этом трудном сне…»
Мне снился сон. И в этом трудном сне
Отец, босой, стоял передо мною.
И плакал он. И говорил ко мне:
— Мой милый сын! Что сделалось с тобою!
Он проклинал наш век, войну, судьбу.
И за меня он требовал расплаты.
А я смиренно говорил ему:
— Отец, они ни в чём не виноваты.
И видел я. И понимал вдвойне,
Как буду я стоять перед тобою
С таким же гневом и с такой же болью…
Мой милый сын! Увидь меня во сне!..
1969
«Хочу, чтобы мои сыны…»
Хочу, чтобы мои сыны
и их друзья
несли мой гроб
в прекрасный праздник погребенья.
Чтобы на их плечах
сосновая ладья
плыла неспешно,
но без промедленья.
Я буду горд и счастлив
в этот миг
переселенья в землю,
что слуха мне не ранит
скорбный крик,
что только небу
внемлю.
Как жаль, что не услышу тех похвал
и музыки,
и пенья!
Ну что же!
Разве я существовал
в свой день рожденья!
И всё ж хочу,
чтоб музыка лилась,
ведь только дважды дух ликует:
когда ещё не существует нас,
когда уже не существует.
И буду я лежать
с улыбкой мертвеца
и неподвластный
всем недугам.
И два беспамятства —
начала и конца —
меня обнимут
музыкальным кругом.
1969
«Неужели всю жизнь надо маяться!..»
Неужели всю жизнь надо маяться!
А потом
от тебя
останется —
Не горшок, не гудок, не подкова, —
Может, слово, может, полслова —
Что-то вроде сухого листочка,
Тень взлетевшего с крыши стрижа
И каких-нибудь полглоточка
Эликсира,
который — душа.
1969
«Там дуб в богатырские трубы…»
Там дуб в богатырские трубы
Играет на сильном холме.
Но светлые, тихие струны
Звучат на душе и в уме.
И слиться с землёю и небом
Мечтает беспечный артист,
С закатом, где тополь над брегом
Так лёгок, летуч и ветвист.
Какое прекрасное свойство —
Уметь отрешиться от зла,
Бродить, постигая устройство
Пространства, души, ремесла!
Слияния лёгкая тризна!
Дубы замолкают тогда.
И грозные трубы отчизна
Сменяет на флейту дрозда.
1969
«Не мысль, не слово — а под снегом…»
Не мысль, не слово — а под снегом,
Подобный напряжённым слегам,
Отяжелевший вечный смысл
Повелевает мне: — Проснись!
И странно: в ясности речений
Какая-то есть пустота.
И может только свет вечерний
Заполнить общие места.
И трудно спать перед закатом
И просыпаться в странный час,
Когда над снегом розоватым
Берёзы высятся, светясь.
1969
«То осень птицы легче…»
То осень птицы легче
Опустится на плечи
Осиновым листом…
Но это всё потом.
И графика пейзажей,
Изображённых сажей
На воздухе пустом…
Но это всё потом.
А что было вначале?
Какие-то печали,
Вошедшие в мой дом…
Нет! Это всё потом!
1969
«Кто устоял в сей жизни трудной…»
Д. К.