Переводческий семинар Аркадия Акимовича Штейнберга. В первом ряду, рядом с маэстро — Любовь Якушева.
Ровно через два года — високосный 1984 год! — не стало обоих.
Фото А.Н.Кривомазова, 1982.
ОБ АВТОРЕ
Любовь Якушева (1947–1984) не дожила до первой своей книги нескольких месяцев. Названная автором “Легкий огонь”, она вышла в издательстве “Советский писатель”. Посмертно опубликованы два сборника избранных стихотворений и книга переводов.
Стихи пережили поэта, что не часто бывает в наше не слишком отзывчивое время.
Абсолютно доброжелательная, но очень требовательная, Люба часто говорила о тех или иных стихах своих современников: “Это не будет жить долго, у него неглубокие корни”.
Видимо, она, сама человек культуры, считала важным бытование, подхват опубликованного стихотворения в творчестве других. У этого есть много разных ипостасей: отклик, посвящение, цитация, филологические разборы, перевод на другие языки, музыка, созданная на слова или под впечатлением, художественная иллюстрация, включение в тематическую антологию.
Все это присутствует в посмертной судьбе Любы Якушевой.
Совсем на днях издательство “Православный паломник” выпустило книгу “Ива — сестра наша. Поэтическое приношение дереву” с превосходными графическими иллюстрациями Владимира Тихомирова. Туда вошло стихотворение Любы Якушевой из цикла “Тарханкут” (Тарханкут — это полуостров на полуострове, западная оконечность Крыма).
Степь! Тоску мою развей!
Пусть заря течет по коже.
Веет, веет суховей —
Может, ветер мне поможет
душу легкую мою
разметать степною пылью
по песку, по ковылю
да по ласточкиным крыльям,
чтоб не думать, не страдать,
словно ива у колодца,
а летать, летать, летать —
хоть до неба, хоть до солнца!
Может на первый неглубокий взгляд показаться, что стихи не об иве, что она здесь упомянута вскользь. Однако ведь автор приписывает иве то, что в пушкинской характеристике соответствует высшему проявлению человеческого достоинства: “ я жить хочу, чтоб мыслить и страдать”.
Жажда полета — чудный мимолетный порыв, а мыслить и страдать — пожизненный благородный удел.
Раннее стихотворение Якушевой объяснило название антологии “Ива — сестра наша”.
Мыслить и страдать — формула человечности. Ива — человечна.
Можно еще много привести примеров подобного отклика на стихи Любови Якушевой. И объясняется это, на мой взгляд, в частности, и тем, что они в лучшем смысле слова хрестоматийны. Я бы назвала хрестоматийными серьезные, недетские стихи, которые можно и нужно читать детям. И вот таких стихов много есть в книгах Якушевой.
Никогда нет у нее ни инфантильной манерности, ни другого недуга, поразившего многих даже даровитых стихотворцев — развязности (Достоевский заметил в “Дневниках писателя”: “Посредственность развязна”), поэтому ее стихи, включая в свой текст земные категории, имеют счастливое свойство “летать у небесных потолков”, как сказала сама поэтесса.
При жизни ее знали как поэта немногие. Да и кто из поколения нынешних пятидесятилетних был знаменит? Cамые даровитые, дабы не оторваться от печатного станка, шли в переводчики. Впрочем, о Любе Якушевой нельзя сказать, что она пошла в перевод, для нее это было любимое дело наряду с писанием оригинальных стихов. Весьма редко переводила она по заказу, хотя предложения были: хороший поэт, знающий все европейские языки, включая древние, всегда находка. Но она переводила лишь тех поэтов, которыми была в соответствующие периоды жизни увлечена. По образованию филолог-классик и специалист по искусству классической древности (едва ли не единственная студентка, отстоявшая свое право учиться одновременно на двух факультетах МГУ — филфаке и истфаке), начинала она с переводов Сафо и Катулла. Потом открыла для себя греческую поэзию ХХ века — Кавафиса, Сефериса, Элитиса.
Ее переводы сочетают в себе экспрессию и точность. Выдающиеся мастера перевода неизменно отмечали ее. Так, на полях переведенного Любой стихотворения Эйхендорфа “Беснуется ветер осенний…” осталась заметка Аркадия Акимовича Штейнберга: “Очаровательный перевод! Это подлинный Эйхендорф и это прелестные, чистые стихи русские. Весь бы Эйхендорф был так передан!”
А.Шарапова
К МУЗЕ
Возвратилась ты — спасибо!
Нагляжусь ли на тебя?
Так нечаянно красива,
что все горести скрепя,
я к тебе навстречу выйду,
от восторга рассмеюсь,
позабуду все обиды,
все сомненья, слезы, грусть,
твое долгое витанье
где-то в дальней стороне…
Во сто крат с тобой свиданье
драгоценней стало мне!
Ну, пора! Начну с названья
слов волшебных надо мной.
Мне легко писать, — дыханье
ощущая за спиной.
ОБЛАКА
Провалы в высоту,
бездонные проемы,
для перелетных птиц
живые водоемы.
Взлетает от руки,
от ветра убывает
заоблачная плоть
и клочья обрывает
молочных парусов,
плывущих горделиво,
как будто на холсте
счастливца-примитива.
Плыви, небесный флот!
Вызванивайте, склянки!
Я буду ждать тебя
на следующей стоянке,
куда бегу стремглав,
дыханья не жалея,
куда бежит со мной
кленовая аллея.
А если упаду,
а если не успею,
зажги по мне звезду,
повесь ее на рею.
ПОСВЯЩЕНИЕ ОСЕНИ
Замелькали твои алые листы
вдоль по ветру мимо дач оцепенелых.
Я спешу к тебе, закрыв глаза, но ты —
ты уходишь. Откружилась, откипела.
Почему, когда вернуть тебя хотят,
ты уходишь, ни минуты не помедлив,
бросив царственный подарок — листопад —
из одежд твоих, прекрасных и последних?
Ты уходишь. Это мудро — уходить,
если кто-то еще просит, чтоб осталась,
умирать, хоть кто-то просит еще жить,
оставлять нам на прощанье эту малость, —
плащ упавший — нам, оставшимся в живых,
нам — веселым и насмешливым невеждам.
Ну, а я — я посвящаю тебе стих!
Легкий реквием, нанизанный на нежность.
А потом, когда настанет мой черед,
Мы с тобою поменяемся местами, —
я прошу тебя, отпразднуй мой уход
листопадом своим, радостным, как пламя!
" Природа — золото. Запущенных садов "
Природа — золото. Запущенных садов
прекрасен вид. И вечеру вдогонку
плывет ковер кленовый и немой.
В карманы руки заложив, хожу,
плечами задевая за туман.
Предметы контуров неясны и светлы,
как в добром сне.
Уснувшая земля!
Футбольный мяч летает по асфальту…
И сторожит кленовые поля
земная тишь, оглохшая от крика.
Давайте молча Родину любить.
ФЕРАПОНТОВО
Костер горел,
И падал прах костра.
Стояли дни тихи.
а жизнь была остра.
И голоса коров
будили утром нас,
и тело куполов
хранил суровый Спас.
Озер степная гладь,
слепые вечера, —
земная благодать,
души моей сестра
Так этот тихий свет,
так этот строгий Спас,
светя из давних лет,
спасали что-то в нас.
" По окну царапнет веткой в феврале "
По окну царапнет веткой в феврале —
это будет непременно поутру.
Чтобы стало веселее — на стекле
я глазок в холодном кружеве протру.
Грустно, знаю, это близится февраль,
Да и дней-то у меня наперечет.
И так хочется, чтоб кто-нибудь соврал,
что по коже моей холод не течет,
что уйдет зима из перьев снегирей,
что оттают звезды в маленьких ручьях,
что возможно стать наивней и мудрей,
за любовь и постоянство поручась.
В ПОЕЗДЕ
Россия, златорунные поля!
Широкий край, лесами окаймленный,
В окне вагона, зренье опаля,
мелькает золотым или зеленым.
Раскрой окно — и яростный напор
потока воздуха собьет дыханье,
и сердце, тихое до этих пор,
вдруг задрожит, как ложечка в стакане.
И ты почувствуешь впервые боль
не оттого, что больно сердцу биться,
а потому, что к Родине любовь
не может в твоем сердце уместиться.
" Я Вас люблю. Не надо уходить "
Я Вас люблю. Не надо уходить.
С мною может что-нибудь случиться:
вдруг оборвется солнечная нить,
которая в окне моем лучится.
Я Вас люблю, я Вас люблю сильней,
чем это видно Вам из Вашей дали.
Зимой я выпускала снегирей,
которые до Вас не долетали.
Я Вас люблю, и в комнате моей,
раскрашивая воздух синим цветом,
живут и вянут васильки полей.
Я Вас люблю. И холодно мне летом.
" И для того, чтоб не обидеть Вас "
И для того, чтоб не обидеть Вас,