Бесплотный образ воплотился,
И верю: в нем Любовь моя живет,
Твои глаза, улыбку, рот,
Все, что я зрю несмело, —
Любовь моя, как яркий плащ, надела,
Казалось, встретились душа и тело.
Балластом грузит мореход
Ладью, чтоб тверже курс держала;
Но я дарами красоты, пожалуй,
Перегрузил Любви непрочный бот:
Ведь даже груз реснички малой
Суденышко мое перевернет!
Любовь, как видно, не вместима
Ни в пустоту, ни в косные тела;[60]
Но если могут серафима
Облечь воздушный облик и крыла,
То и моя б любовь могла
В твою навек вместиться, —
Хотя любви мужской и женской слиться[61]
Трудней, чем Духу с Воздухом сродниться.
РАССВЕТ[62]
Что из того, что рассвело?
Допустим, за окном светло.
Что, если свет, так и вставать?
Ведь нас не тьма свела в кровать.
Кто любит, не боится темноты,
Ужель бояться утра должен ты?
Свет безъязык, хотя глазаст;[63]
Вот был бы он болтать горазд,
Сказал бы милому: Постой!
Так скоро не беги от той,
Что отдала тебе любовь и честь —
Дражайшее, что в этом мире есть.
Что гонит прочь тебя — дела?
Нет для любви опасней зла.
Уж лучше плут, бедняк, урод,
Чем связанный кольцом забот.
Кто вечно от любви к делам спешит,
Тот больше, чем распутный муж, грешит.
ГОДОВЩИНА
Все короли со всей их славой,
И шут, и лорд, и воин бравый,
И даже Солнце, что ведет отсчет
Годам, — состарились на целый год
С тех пор, как мы друг друга полюбили,
Весь мир на шаг придвинулся к могиле;
Лишь нашей страсти сносу нет,
Она не знает дряхлости примет,
Ни завтра, ни вчера — ни дней, ни лет,[64]
Слепящ, как в первый миг, ее бессмертный свет.
Любимая, не суждено нам,
Увы, быть вместе погребенным;[65]
Я знаю: смерть в могильной тесноте
Насытит мглой глаза и уши те,
Что мы питали нежными словами,
И клятвами, и жгучими слезами;
Но наши души обретут,
Встав из гробниц своих, иной приют,
Иную жизнь — блаженнее, чем тут, —
Когда тела — во прах, ввысь души отойдут.
Да, там вкусим мы лучшей доли,
Но как и все — ничуть не боле;[66]
Лишь здесь, друг в друге, мы цари! — властней
Всех на земле царей и королей;
Надежна эта власть и непреложна:
Друг другу преданных предать не можно,
Двойной венец весом стократ;
Ни бремя дней, ни ревность, ни разлад
Величья нашего да не смутят,
Чтоб трижды двадцать лет нам царствовать подряд!
НА ПРОЩАНИЕ: ОБ ИМЕНИ, ВЫРЕЗАННОМ НА СТЕКЛЕ
Взгляни — я начертал
Алмазом имя[67] на стекле оконном:
Да хрупкий обретет кристалл
Дух прочный чародейством оным;
Да блеск впитав твоих лучистых глаз,
Ценою превзойдет алмаз.
Не токмо лишь Стекло,
Как я, прозрачно станет и правдиво
И лик твой отразит светло, —
Другое совершится диво
По магии любви: встав перед ним,
Друг друга мы в стекле узрим.[68]
Стихиям темноты —
Дождям и ветру, хлещущим по стенам, —
Не смыть ни точки, ни черты
Из этих букв: так неизменным
И я пребуду, сколько скорбь ни длись:
Взгляни на них и убедись.
Дни, месяцы подряд
Живи, на это глядя начертанье, —
Так череп[69] мудрецы хранят,
О тленности напоминанье.
Взгляни, как на просвет и тощ и наг
След этих букв — вот мой костяк![70]
Знай: раз они с тобой,
Колонны дома моего, стропила
(Ну, а душа, само собой,
В тебе, как это вечно было,
Зане в тебе лишь чувств моих приют), —
Венцы и крыша нарастут.
Разъятый на куски,
Я возвращусь — и снова стану целым;[71]
До тех же пор своей тоски
Не прячь: я твой душой и телом.
Влиянье звезд[72] в любую входит вещь:
Тот миг был скорбен и зловещ,
Когда я вырезал
Сии черты, печаль и страсть стояли
В зените; оттого глаза
Твои глядят на них в печали.
Такая участь суждена нам впредь:
Казниться — мне, тебе — скорбеть.
Но если кто-нибудь,
Богат и смел, к твоим подступит башням,
И ты окошко распахнуть
Решишь, готова к новым шашням, —
Страшись! мой гений[73] будет оскорблен:
В сих письменах таится он.
И, ежели кольцо
Иль паж смутит развратную служанку
И ты чужое письмецо
Найдешь у изголовья спозаранку, —
Пускай незримый дух, сошед с окна,
На нем подменит имена.
А ежели, забыв
Наш договор, ты разомлеешь тайно, —
Пускай, глаза в окно вперив,
Все перепутаешь случайно —
И, колдовству послушна моему,
Напишешь мне, а не ему.
А впрочем, что за вздор! —
К чему сии мечтанья и нападки?
Прости: я вижу смерть в упор
И бормочу, как в лихорадке.
Ни умысла, ни злой вины в том нет —
Мои слова — предсмертный бред.[74]
ТВИКНАМСКИЙ САД[75]
В тумане слез, печалями обвитый,
Я в этот сад вхожу, как в сон забытый;
И вот — к моим ушам, к моим глазам
Стекается живительный бальзам,[76]
Способный залечить любую рану;
Но монстр ужасный, что во мне сидит,
Паук любви, который все мертвит,[77]
В желчь превращает даже божью манну;[78]
Воистину здесь чудно, как в Раю, —
Но я, предатель, в Рай привел змею.
Уж лучше б эти молодые кущи
Смял и развеял ураган ревущий!
Уж лучше б снег, нагрянув с высоты,
Оцепенил деревья и цветы,
Чтобы не смели мне в глаза смеяться!
Куда теперь укроюсь от стыда?
О Купидон, вели мне навсегда
Частицей сада этого остаться,
Чтоб мандрагорой горестной стонать[79]
Или фонтаном[80] у стены рыдать!
Пускай тогда к моим струям печальным
Придет влюбленный с пузырьком хрустальным:[81]
Он вкус узнает нефальшивых слез,
Чтобы подделку не принять всерьез
И вновь не обмануться так, как прежде;
Увы! судить о чувствах наших дам
По их коварным клятвам и слезам
Труднее, чем по тени об одежде.
Из них одна доподлинно верна, —
И тем верней меня убьет она![82]
НА ПРОЩАНИЕ: О КНИГЕ
Изволь, мой друг, я расскажу тебе,
Как можешь ты разлуку обмануть
И скарб изъятых радостей вернуть,
Досадной нашей досадив судьбе,
Сивиллу[83] посрамить —
И славою затмить
Ту, что смогла Пиндара победить,[84]
И ту, кого с Луканом вместе чтут,[85]
И ту, чей, говорят, Гомер присвоил труд![86]
Перечитай все письма, что прошли
Меж нами, проштудируй и составь
Историю любви,[87] — чтоб, видя въявь
Такой пример, влюбленные нашли
В нем верный образец
Для праведных сердец,
Чтоб даже явный еретик и лжец
Смутился перед летописью той,
Таинственной, как мы, — возвышенно-простой.
Сей грандиозный, как ни назови —
Завет иль Свод, — сей нерушимый том
Замкнутый смысла тайного ключом,
Каноном станет для жрецов любви;[88]