Стихотворения и поэмы — страница 8 из 17

       Звезды светят скупо,

Сосны зимние стоят,

     Как бойцы в тулупах.

Командир усталый спит,

     Не спешит савраска,

Под полозьями скрипит

     Русской жизни сказка.

…Поглядишь по сторонам —

      Только снег да лыжни.

Но такая сказка нам

      Всей дороже жизни!

(«В дороге»)

В годы суровых испытаний в человеке пробудилось все глубинное, подлинное; его душевные качества, мысли и переживания освободились от вторичного, наносного, искусственно привнесенного. И быть может, в первую очередь коснулось это любви, — она стала верной, безграничной, бессмертной:

И доколе дубы-нелюдимы

Надо мною склонятся, дремля,

Только ты мне и будешь любимой,

Только ты да родная земля!

(«Если я не вернусь, дорогая…»)

Если восемь лет назад поэт мог поставить эпиграфом для своего лирического стихотворения слова: «Разлука уносит любовь», то теперь он, наоборот, убежден в том, что

В мягком свете грусти и разлуки

Прошлое дороже и видней

И что

За войну мы только стали ближе,

Ласковей. Прямей…

(«Лампы неуверенное пламя.»)

Но с не меньшей силой берут за сердце немногочисленные стихотворения, которые И. Сельвинский однажды назвал стихами «второго горизонта».[33] В них не говорится о боевых подвигах, о любви к ро-лине и к подруге, в них не произносятся клятвы мщения. Но ведь и жизнь народа во время войны не исчерпывалась боями и атаками, клятвами над могилами и письмами — с фронта и на фронт…

Вся жизнь на маленьком возке!

Плетутся медленные дроги

По нескончаемой тоске

В закат уткнувшейся дороги.

(«Беженцы»)

Когда я вижу, как убитый

Сосед мой падает в бою,

Я помню не его обиды,

Я помню про его семью.

Мне представляется невольно

Его обманчивый уют.

…Он мертв уже. Ему не больно.

А их еще… письмом убьют!

(«Из письма»)

Поэт обрел ценный дар говорить о всей безмерности боли человеческой, о «будничных», повседневных трагедиях, свершающихся незаметно и не на «переднем плане», — говорить сдержанно, скупо, строго, даже — приглушенно. То была высокая степень гуманизма, то были слова истинно народной поэзии.

Летом 1944 года вышел последний прижизненный сборник произведений Иосифа Уткина — «О родине, о дружбе, о любви», — маленькая, карманного размера, книжечка, вобравшая в себя лучшее из написанного поэтом. А 13 ноября трагически и нелепо оборвалась его жизнь. Возвращаясь с Западного фронта, Уткин погиб в авиационной катастрофе, случившейся совсем неподалеку от Москвы. Погиб на взлете творческого пути, в расцвете дарования, не дожив и до сорока двух лет.

Двадцатилетний пройденный Иосифом Уткиным путь был достаточно сложным, нелегким. Всю жизнь оставаясь неизменным в самом главном — любви к человеку, поэт оставил после себя две интересные поэмы и несколько десятков замечательных лирических стихотворений о родине, о дружбе, о любви, которые ценны и дороги сегодня не только как живая и непосредственная хроника 1923–1944 годов. Они примечательны и современны своей чистотой и гуманностью; они обладают тем качеством, о котором лучше всего будет сказать словами самого Уткина, обращенными им двадцать с лишним лет назад к поэту Аркадию Кулешову:

«Произведение подлинно художественное само по себе является источником духовного света. Появившись, оно, безусловно, несет на себе печать и современности и актуальности. Но для последующих поколений, утратив, быть может, что-то в своей актуальности, оно приобретет какой-то новый интерес, не переставая быть источником этого духовного света. Сила, степень этого, так сказать, духовного фосфоресцирования скорее всего определяется степенью одаренности писателя. Требовать от поэта, чтобы сила поэтического накала его произведения превышала законы природы, читатель не вправе. Но блюсти чистоту своего внутреннего света, света своей поэтической натуры — долг художника».[34]

Иосиф Уткин этот долг исполнил.

Анна Саакянц

СТИХОТВОРЕНИЯ

1. БОГАТЫРЬ

Тихо тянет сытый конь,

        Дремлет богатырь.

Дуб — на палицу, а бронь —

       Сто пудовых гирь!

Спрутом в землю — борода,

       Клином в небо — шлем.

На мизинец — город, два,

       На ладошку — семь!

В сумке петля да калач,

         Петля для забот.

Едет тихо бородач,

         Едет да поет:

        «Мне путей не писано,

         Мне дорог не дано.

         В небе солнце высоко,

        Да — стяну арканом!

         Даром ведьма хвалится —

         Скверная старушка.

         Дуб корявый — палица,

         Раскрою макушку.

         Попищит да свалится

         Чертова старушка!»

Тихо тянет сытый конь,

        Дремлет богатырь.

Бледной лунью плещет бронь

        В шелковую ширь;

Свистнул — старый сивка вскачь,

        Лоскутом хребет,

В небо — стон, а бородач

        Скачет да поет:

      «Мне путей не писано,

        Мне дорог не дано.

        В небе солнце высоко,

        Да — стяну арканом!

        Врешь, Кащей, внапрасную,

       Голова упрямая,

       Соколицу красную

       Не упрячешь за морем,

        А игра опасная —

        Тяжела рука моя!»

И несется красный конь,

       Свищет богатырь.

Алым клыком в лоскут — бронь

        Выгнувшую ширь.

Всё туда, хоть без дорог,

       Тёмно ли, светло,

Всё, где в каменный мешок

       Солнце утекло.

В вёрсту — розмашь битюга,

        Бег сильней, сильней!

Смерть — парижская Яга,

        Лондонский Кащей!

<1923>

2. ДЕТЯМ УЛИЦЫ

Ужасом в сердце высечен

Желтый поволжский год.

Сколько их, сколько… тысячи! —

Улицей снятых сирот.

В грязном, дырявом рубище,

В тине вечерней мглы —

Сколько их, дня не любящих…

Эй, прокричите, углы!..

Слышите крик рыдающий, —

Мерьте отчаянья прыть!

Нам ли, судьбу уздающим,

Эту тоску забыть?

В бочке, под лодкой, под срубами

Будут ли вновь они?

Иерихонскими трубами,

Помощи голос, звени!

Сталью налитые-руки

К детским протянем рукам.

Ужас голодной муки,

Нет, позабыть не нам!

В грязном, дырявом рубище,

В тине вечерней мглы —

Сколько их, дня не любящих…

Эй, прокричите, углы!..

1923

3. ПАРТИЗАН

На стременах он тверже, пожалуй.

Ишь, как криво под валенком пол!

До Саянов,

Как раз от Урала,

На кобыле

Хромой пришел.

Вот сейчас — шестьдесят отчёкал.

Если нужно —

Не слезет сто.

Весь продрог,

Отморозил щеки,

Отморозил —

И хоть бы што!

А от пашни не больше году,

И тогда никто не ждал,

Он сказал отцу:

«За слободу

Хочь умру…» —

И коня оседлал.

И теперь, не моргнувши глазом,

Полетит даже против скал.

Он за год

Уж четыре раза

Перевязку в крови таскал…

Вот сейчас — шестьдесят отчёкал.

Если нужно —

Не слезет сто.

Весь продрог,

Отморозил щеки,

Отморозил —

И хоть бы што!

Хорошо б

Дремануть немножко!

Хорошо б

Курнуть с пути!

И двойную собачью ножку

Закосневшей рукой скрутил.

_____

На пороге помощник гаркнул:

«В штаб. Живее! Помер! Н-ну?!»

Торопливо замял цигарку,

Неуклюже повернул.

На стременах он тверже, пожалуй.

Ишь, как криво под валенком пол!

Вкось до штаба —

Не больше квартала,

Он же черт ее сколько брел…

_____

Командир проскрипел:

«В „Кольках“

В потребилке — пороховик.

Понимаешь?»

Смолчал. Только

Вскинул пару бровей на миг.

«Чтобы завтра же,

Нужно скоро…

А теперь, брат, давай — пожму…»

И, бледнея, левой — на ворот

Нацепил Ильича ему…

_____

Петухи до зари кричали,

А потом замолчали вдруг.

В эту ночь мужики слыхали

Взрыв на семьдесят верст вокруг…

Он остался.

Попал с размаху

(Ночь запутала) —

На патруль.

Говорят, что его папаху

Искромсало шестнадцать пуль.

1923

4. ПИСЬМО

…Я тебя не ждала сегодня

И старалась забыть любя.

Но пришел бородатый водник

И сказал, что знает тебя.

Он такой же, как ты, лохматый,

И такие же брюки-клеш!

Рассказал, что ты был под Кронштадтом.

Жив…

Но больше домой не придешь…

Он умолк.

И мы слушали оба,

Как над крышей шумит метель.

Мне тогда показалась гробом

Колькина колыбель…

Я его поняла с полслова,

Гоша,

              Милый!..

                                  Молю…

             Приезжай…

             Я тебя и такого…

             И безногого…

             Я люблю!

1923

5. СЧЕТ

Брату

1

Очень ласково цепкой лапой

Приласкал нас Британский Лев.

Много будут и долго плакать

Наши матери нараспев.

Лондон.

Лордам,

Обеим палатам

Счет — мой стих.

За моего убитого брата

И еще миллионы таких.

Сознаюсь — довольно долго

Головами не торговал.

Но считаю —

Не меньше, чем доллар,—

Каждая

Голова.

Ну, не их, не британцев, и петь ли,

Не о них ли, сиротка мой?

Очень ловко — английские петли

Крутит добрый поручик Джой…

2

Счет второй…

Только как мы положим?

Я на счетах прикинуть хотел.

Нет, не Крым!

А Поволжье

С трехмилльонной армией тел…

Да, ужасно горды англичане,

Даже к голоду гордость есть.

А ведь крошечным Клашам, Таням

Было по пять, по шесть.

В каждой хате

(Да, в каждой хате!)

Мне печальный скрипит напев.

Я боюсь, что волос не хватит

У тебя,

Британский Лев.

Много, много чужим и близким

Ваш приезд, чужеземцы, принес.

У моей знакомой курсистки

Провалился недавно нос.

3

Я к великим британским сагибам,

Как индус, умиленьем прожжен.

О, какое большое спасибо

Можно просто сказать — ножом!

Но всегда,

Хоть и злоба точит,

Хоть и плещется мыслями желчь,

Помню я,

Помним мы —

Не рабочий

Приходил наши села жечь.

Нам обоим Восток зажженный

Неиспытанно души жжет.

И мы оба — с портовым Джоном

Исторический пишем счет.

И когда нам столетия свистнут

(Это время вот-вот!),

Мы предъявим министрам

Из наганов

Свинцовый счет.

<1924>

6. 21 ЯНВАРЯ 1924 ГОДА

Каждый спину и душу сгорбил,

И никто не хотел постичь.

Из Кремля прилетели скорби:

«Двадцать первого… умер… Ильич!»

И, как будто бы в сердце ранен,

Содрогайся до основ,

Зарыдал хор рабочих окраин,

Надрывая глотки гудков.

И пошли с похоронным стоном,

И от стонов кривился рот.

Но читал я на красных знаменах,

Что Ильич никогда не умрет.

Но видал я, как стены дрожали,

Услыхавши клятвенный клич.

И, я знаю, в Колонном зале

Эту клятву слыхал Ильич;

Ну, так работу скорь,

Крепче клинок меча!

Мы на железо — скорбь,

Мы на борьбу — печаль.

Шире разлет плеча:

— Нет Ильича!

Конец января — начало февраля 1924

7. РАССКАЗ СОЛДАТА

Я люблю пережитые были

В зимний вечер близким рассказать…

Далеко, в заснеженной Сибири,

И меня ждала старуха мать.

И ходила часто до порогу

 (Это знаю только я один)

Посмотреть на белую дорогу,

Не идет ли к ней бродяга-сын.

Только я другой был думой занят.

По тайге дорога шла моя.

И пришли к ней как-то партизаны

И сказали,

Что повешен я.

Вскипятила крепкий чай покорно,

Хоть и чаю пить никто не смог,

И потом надела черный

Старый бабушкин платок.

А под утро, валенки надвинув,

В час, когда желтеет мгла,

К офицерскому ушла овину —

И овин, должно быть, подожгла.

Отпевать ее не стала церковь.

Поп сказал:

«Ей не бывать в раю».

Шомполами в штабе офицерском

Запороли мать мою!..

Вот когда война пройдет маленько

И действительную отслужу,

Я в Сибирь,

В родную деревеньку,

Непременно к матери схожу.

1924

8. РАССТРЕЛ

И просто так —

Без дальних слов —

Как будто был и не был…

За частоколами штыков

Так тяжело смотреть на небо…

И не борись…

И не зови…

И жизнь была не сладкой…

Как в лихорадке — грузовик,

И я — как в лихорадке.

Для волка сердце — ничего.

А много ли зверюге надо?

И с полушубка моего

Солдат весь путь

Не сводит взгляда.

Могу и душу подарить —

Вон там за следующей горкой…

……………………………………….

«Товарищ, дай-ка закурить…»

— «Последняя махорка…»

Колдобный дуб на что велик,

А в бурелом — соломке ровня.

Как аллигатор, грузовик

Улегся у каменоломни.

И офицер спросил:

«Готов?»

Я сосчитал штыки невольно.

Зачем им дюжина штыков?

И одного вполне довольно…

Потухли, ухнув, фонари!..

Жара… Во рту прогоркло.

 «Т-т-т-оварищ… дай-ка закурить».

— «Подохнешь без махорки…»

1924

9. НАЛЕТ

До курных хат — недалеко,

И кони ладно пропотели.

Буран косматым кулаком

Мотал и ёжил ели.

И брал на грудь буранный гул

Сосняк глухой и древний.

И псом испуганным в снегу

Корежилась деревня.

Полковник вырос над лукой:

«Закладывай патроны!»

И каждый скованной рукой

Тугой курок потрогал.

И застонал оконный звон!

Обезумевший вдрызг,

Всю ночь казачий конный взвод

Дырявил шкуры изб.

И никогда, как в тот восход,

Под розовевшим небом

У проруби багровый лед

Таким багровым не был…

Нагайка кинула коня.

Буран — опять напевней…

На дыбе дымного огня

Шаталася деревня…

1924

10. ПЕСНЯ О МАТЕРИ(1914 г.)

Вошел и сказал:

«Как видишь, я цел,

Взять не сумели

Враги на прицел.

И сердце не взяли,

И сердце со мной!

И снова пришел я,

Родная, домой.

Свинцовые ночи

Не ждут впереди!»

И орден

Пылал у него на груди.

А очи — как дым!

А сердце — как дым!

Так радостно жизнь уберечь

                                                     молодым!

И больно сказала

Седая мать:

«Мой милый,

Устала я плакать и ждать.

Я знаю, как много

Страданий в бою.

Но больше боялась

За совесть твою.

Скажи:

Человеком

На фронте ты был?..»

И глухо сказал он:

«Семнадцать убил…»

И годы — как дым,

И радость — как дым,

Так горестно жизнь потерять

                                                           молодым!..

И больше никто

Говорить не мог.

И молча солдат

Ступил за порог,

А сзади, как водная

Муть глубока,

Глазами старухи

Смотрела тоска.

Он шел к горизонту,

Тоска — впереди,

И орден…

Дрожал у него на груди…

Ах, бедная мать!

Ах, добрая мать!

Кого нам любить?

Кого проклинать?

1924

11. РОДИНА

Ты не будешь любовью пройдена,

Как не будешь пройдена вширь, —

Моя снежная, зябкая родина,

Старушонка седая — Сибирь!

Хоть совсем ты теперь не такая,

Времена — что по ветру дым:

Говорят, даже раньше тают

И твои голубые льды.

Не такая!

А белый и вьюжный

Мне буран завывает:

«Айда!»

Потому что совсем не хуже

Черно-бурая стала тайга;

Потому что на гиблой дороге

Еще часто, качаясь, идет

И татарин — байбак кривоногий,

И барсук остроскулый — ойрот.

Ах, старушка!

Буянный и вьюжный,

Мне буран завывает:

«Айда!»

Потому что совсем не хуже

Черно-бурая стала тайга…

А к тебе и на лучших оленях

Мне теперь не добраться к весне:

Я зимую, где мудрый Ленин

Отдыхает в полярном сне.

Только здесь не останусь долго:

Убегу я в Сибирь, — что ни будь!

Хорошо погоняться за волком,

Хорошо в зимовье прикурнуть!

Ты не бойся — я здесь не подохну!

Мой родной криволапый медведь!

Эх, на день бы собачью доху,

Хоть на день

                        Поносить,

                                          Одеть…

<1925>

12. НА СМЕНУ

Памяти погибших коммунаров

Снимают постовых!

Дымятся волчьи ямы.

Снимают — постовых!

Глотает волчья сыть;

Как хорошо, что молоды, друзья, мы

И можем отошедших заменить.

Уроки баррикад.

Премудрости восстаний.

Большому научил артиллерийский дым!

Нас позовут,

И мы придем,

И встанем,

И, как они,

До смены простоим.

_____

В дрожащей кузнице —

Огонь и трепет стали.

Велик кузнец!

Но больше тем велик,

Что если руки — бить,

Ковать устали,

К нему придет

И сменит ученик…

<1925>

13. ПОХОД

Пылает пыль.

Закат глубок.

Закат и золото

Тумана.

Звенит мой.

Дымный котелок,

Позвякивает бердана.

И всё растет

Дорожный шов…

Последний дом

Смывают дали…

Я не простяся,

Так ушел.

Меня не провожали.

Любовь и дружба,

Вам пылать

И в дым побед

И в дым пожарищ!

…Не плакала

Старуха мать,

Не обнимал

Товарищ.

Рули, солдатское весло!

Я молча

Старую покинул,

Я знаю:

Старой тяжело

Смотреть

На душегуба

Сына.

Ах, мать,

И я тоской томим,

Но мне ясна

Сноровка века.

И ты, родимая,

Пойми

Закон земли

И человека.

Ну кто из нас,

Подумай, — зверь?

Мы мучаемся, убивая,

И ты, пожалуйста,

Не верь

Неумным краснобаям.

Но знаем мы:

Предел тревог

В боях,

                       В смертях

                                              И ранах!..

……………………………………….

Звенит мой

Дымный котелок,

Позвякивает бердана,

А в сердце

Теплый водоем,

И я кричу соседу:

«Эй, кабардинец,

Попоем

Про матерей

И про

Победу!»

<1925>

14. БАЛЛАДА О МЕЧАХ И ХЛЕБЕ

За синим морем — корабли,

За синим морем — много неба.

И есть земля —

И нет земли,

И есть хлеба —

И нету хлеба.

В тяжелых лапах короля

Зажаты небо и земля.

За синим морем — день свежей.

Но холод жгут,

Но тушат жары

Вершины светлых этажей,

Долины солнечных бульваров.

Да горе в том, что там и тут

Одни богатые живут.

У нас — особая земля.

И всё у нас — особо как-то!

Мы раз под осень — короля

Спустили любоваться шахтой.

И к черту!

Вместе с королем

Спустили весь наследный дом.

За синим морем — короли.

Туман еще за синим морем.

И к нам приходят корабли

Учиться расправляться с горем.

Привет!

Мы рады научить

Для нужных битв мечи точить!

<1925>

15. ОКТЯБРЬ

Поля и голубая просинь…

И солнца золотая рябь;

Пускай кричат, что это осень!

Что это, черт возьми, октябрь?!

Октябрь, конечно, маем не был,

И всё же, клясться я готов,

Что видел голубое небо

И реку голубых цветов.

И тишь — особенную тишь!

И росы — крошечные росы,

Хоть рвал с посахаренных крыш

Буран серебряную россыпь.

Хоть генеральские стога

Вздымались пламенем крылатым

И от крови, как от заката,

Алели хрупкие снега.

Хоть этот день я был без хлеба,

Да-да!.. Но клясться я готов,

Что видел голубое небо

И реку голубых цветов!

<1925>

16. КАНЦЕЛЯРИСТКА

А. Хребтовой

Где хитрых ног смиренное движенье,

Где шум и дым,

Где дым и шум, —

Она сидит печальным отраженьем

Своих высокопарных дум.

Глаза расширились, раскинулись,

И реже

Смыкается у голубых границ

Задумчивое побережье

Чуть-чуть прикрашенных ресниц.

Она глядит, она глядит в окно,

Где тает небо голубое.

И вдруг…

Зеленое сукно

Ударило морским прибоем!..

И люди видеть не могли,

Как над столом ее, по водам,

Величественно протекли

И корабли,

И небосводы.

И как менялась бирюза

В глазах глубоких и печальных,

Пока… не заглянул в глаза

Суровый и сухой начальник…

Я знаю помыслы твои

И то,

Насколько сердцу тяжко, —

Хоть прыгают, как воробьи,

По счетам черные костяшки.

Октябрь 1925

17. АТАКА

Красивые, во всем красивом,

Они несли свои тела,

И, дыбя пенистые гривы,

Кусали кони удила.

Еще заря не шла на убыль

И розов был разлив лучей,

И, как заря,

Пылали трубы,

Обняв веселых трубачей.

А впереди,

Как лебедь, тонкий,

Как лебедь, гибкий не в пример,

На пенящемся арабчонке

Скакал безусый офицер.

И на закат,

На зыбь,

На нивы

Волна звенящая текла…

Красивые, во всем красивом,

Они несли свои тела.

А там, где даль,

Где дубы дремлют,

Стволами разложили медь

Другую любящие землю,

Иную славящие смерть…

Он не был, кажется, испуган,

И ничего он не сказал,

Когда за поворотным кругом

Увидел дым, услышал залп.

Когда, качнувшись к лапам дуба,

Окрасив золотистый кант,—

Такой на редкость белозубый —

Упал передний музыкант.

И только там, в каменоломне,

Он крикнул:

«Ма-а-арш!» —

И побледнел…

Быть может, в этот миг он вспомнил

Всех тех,

Кого забыть хотел.

И кони резко взяли с места,

И снова спутали сердца

Бравурность нежного оркестра

И взвизги хлесткого свинца…

И, как вчера,

Опять синели выси,

И звезды падали

Опять во всех концах,

И только зря

Без марок ждали писем

Старушки в крошечных чепцах.

1925

18. ВЕТЕР

Старый дом мой —

Просто рухлядь.

Всё тревожит —

Каждый писк.

Слышу, ветер в мягких туфлях

Тронул старческий карниз.

Как влюбленный, аккуратен

Милый друг!

К исходу дня,

В мягких туфлях и в халате,

Он бывает у меня.

Верен ветер дружбе давней.

Но всегда в его приход

Постоит у дряхлых ставней

И, вздыхая,

Повернет.

Я не знаю, чем он мучим,

Только вижу:

Всё смелей

Он слоняется, задумчив,

Длинной хитростью аллей.

И когда он, чуть печален,

Распахнулся на ходу,

То поспешно зашептались

Сучья с листьями в саду…

Я опутал шею шарфом,

Вышел… он уже готов!

Он настраивает арфу

Телеграфных проводов…

1925

19. ОКТЯБРЬ

Наш старый дом, что мог он ждать?

Что видел он, мой терем дивный?

Покой снегов,

Тоску дождя,

Побои бешеного ливня.

И думалося — будут дуть

Печаль и ветер бесконечно

В его березовую грудь,

В его развинченную печку.

Но этот день

Совсем иной,

Еще невиданный доныне,

Он сделал осень нам — весной

И холод сделал нам теплынью!

В сыром углу,

Сырой стеной —

Где только мыши были прежде —

Величественно предо мной

Прошли возможные надежды.

И в этот день

Больная мать

Впервые, кажется, забыла

Чужих и близких проклинать,

Чужим и нам

Просить могилы.

Наш старый дом, что мог он ждать?

Что видел он, мой терем дивный?

Покой снегов,

Тоску дождя,

Побои бешеного ливня.

В перчатках счастье — не берут.

Закрытым ртом — не пообедать.

Был путь мой строг,

Был путь мой крут,

И тяжела была победа.

Но в прошлом рытвины преград.

И слышал я,

Соседки ныне

Моей старушке говорят

Об умном и хорошем сыне.

1925

20. ЗАКАТ

Солнце — ниже,

Небо — ниже,

Розовеет дальний край.

Милый друг, присядь поближе,

Хватит хмури —

Поболтай.

В этом гвалте,

В этом шуме

Нам трудненько уберечь

Плодовитое раздумье,

Вразумительную речь.

И нередко гром пророчил

Надо мной

И над тобой,

Но испытанные очи

Нам завещаны борьбой.

И простится, что испугом

Как-то нас брала беда.

Что ж, и лучшая подруга

Ведь лукавит иногда…

Всё равно —

Закат ли розов,

Или чернь ночных одежд —

Всё равно —

Кипят березы

Побеждающих надежд!

Мы до копаной постели

Сохраним свое лицо,

Если мы с борьбой надели

Обручальное кольцо…

Солнце — ниже,

Небо — ниже,

Тих разлив второй зари.

Милый друг, — еще поближе.

К сердцу ближе.

Говори.

1925

21. ПЕСНЯ О ПЕСНЕ

Пусть другой гремит и протестует —

Каждой песне свой предел и путь.

Я хотел бы девушку простую

На раздумье мудрое толкнуть.

Пусть прочтет

И пусть закусит губы,

Девичью пушистую губу,

Пусть прочтет

И пусть она полюбит

Нашу грусть, и радость,

И борьбу.

1925

22. МОЛОДЕЖИ

Нас годы научили мудро

Смотреть в поток

До глубины,

И в наших юношеских кудрях

До срока —

Снежность седины.

Мы выросли,

Но жар не тает,

Бунтарский жар

В нас не ослаб!

Мы выросли,

Как вырастает

Идущий к пристани корабль.

1925

23. СУНГАРИЙСКИЙ ДРУГ

Тревожен век.

И мне пришлось скитаться.

И четко в памяти моей

Глаза печального китайца

В подковах сомкнутых бровей.

Мы верим тем,

Кто выверен в печалях;

Я потому его и помню так,

Что подружились мы

И повстречались

За чашей круговых атак.

Да,

Никогда нам так не породниться,

Как под единым знаменем идей!

И в ногу шли:

Китаец желтолицый

И бледнолицый иудей.

Года летят,

Как зябкие синицы,

Как снег,

Как дымное кольцо,

И мне теперь почти что снится

Его раскосое лицо.

Года летят,

Как зябкие синицы,

Как конь летит из-под плетей!..

И мне теперь,

Пожалуй, только снится

Восторг атак на родине моей…

Мой друг живет на дальнем берегу,

На дальней Сунгари —

И это неизбежно, —

Но для него я строго берегу

Мою приятельскую нежность.

Я не скажу ему:

«Сюда, мой друг, скорей!»

Я не скажу,

Прекрасно понимая,

Что родину и матерей

Никто и никогда не забывает!

Но если крикнут боевые птицы

У сунгарийских грустных пустырей,

Сомкнутся вновь —

Китаец желтолицый

И бледнолицый иудей.

1925

24. ГОСТЕПРИИМСТВО

Мы любим дом,

Где любят нас.

Пускай он сыр, пускай он душен.

Но лишь бы теплое радушье

Цвело в окне хозяйских глаз.

И по любой мудреной карте

Мы этот странный дом найдем —

Где длинный чай,

Где робкий фартук,

Где равно — в декабре и в марте —

Встречают

Солнечным лицом!

1925

25. ПАМЯТИ ЗАМУЧЕННЫХ

Наш путь крестами обозначен.

Но крепок дуб от старческих морщин!

Закал борьбы: теряя, мы не плачем,

И, проклиная, мы молчим.

В нас многое захолодила снежность,

Но, чуждая никчемных слов,

И в нас есть дружеская нежность

И комсомольская любовь.

И если так, то в черный день утраты,

Как самым-самым дорогим,

Мы вам, товарищи… ребяты,

Любовь и нежность отдадим!

Всему есть срок… сорвется голос ровный,

В шеренге дней и дни расплаты есть:

Мы не откроем рта, но будут многословны

Огонь и сталь, наган и месть!

Первая половина 20-х годов (?)

26. МУДРОСТЬ

Когда утрачивают пышность кудри

И срок придет вздохнуть наедине,

В неторопливой тишине

К нам медленно подходит мудрость.

Издалека. Спокойствием блистая

(Будильник скуп! Будильник слаб!),

Как к пристани направленный корабль,

Она величественно вырастает…

Но вот пришла. И многое — на убыль:

Непостоянство, ветреность, порыв…

И перламутровый разлив

Уж редко открывает губы.

И пусть потом нам девушка приснится,

Пусть женщина перерезает путь, —

Мы поглядим не на тугую грудь,

Мы строго взглянем под ресницы.

И пусть — война. Воинственным азартом

Не вспыхнем, нет, и сабли не возьмем.

Есть умный штаб. Есть штаб, и в нем

Мы прокорпим над паутиной карты.

И ждем побед,

Но в том же мерном круге

(Победы ждем без ревностей глухих)

Не как лукавую любовницу — жених,

Как муж — степенную и верную супругу.

1925

27. СВИДАНИЕ

И ночь эта

Будет богатой,

И я

Улыбнуться не прочь —

Уж бронзовый якорь заката

Бросает московская ночь.

Мне ветер

Приятельски машет,

И, путаясь и пыля,

Как зелием полные чаши,

Шипят

И кипят

Тополя.

Привет,

Замечательный вечер!

Прощай,

Мой печальный порог!

Я вышел.

А ветер — навстречу

И лег по-собачьи у ног…

_____

Когда — собеседник небрежный —

К нам радость заглянет на миг.

Мы лучшие мысли и нежность

Сливаем в девический лик.

И в этот закат не случайно

Мне машут радушным крылом

Медлительная окрайна

И мирный садовничий дом.

О молодость,

Где бы я ни был,

О юность,

Зимой и весной

Со мною —

Бубновое небо,

И плотская нежность —

Со мной!

Сквозь смуту житейских вопросов.

Сквозь пышные годы мои

Прошли ароматные косы,

Как две золотые струи.

И может быть, в годы железа

И я быть железным сумел,

Чтоб в лад боевой марсельезы

Мне девичий голос гремел.

Как рад я,

Что к мирным равнинам

Так выдержанно пронес

И мужество гражданина,

И лирику женских волос…

_____

Над крышей садовника — дрема,

И дремлет садовник давно,

Сугробы пахучих черемух

Совсем завалили окно.

Я скромностью не обижен

И, встав на чужое крыльцо,

За снегом черемухи

Вижу

Смеющееся лицо.

Но чуток холера-садовник,

Хоть видно и без труда,

Как дышит и мирно и ровно

Седая его борода…

Пусть молодость — нараспашку,

Но даже и молодость — ждет.

Я жду.

По знакомству дворняжка

Меня в ожиданьи займет.

Я жду и теперь, как когда-то.

Но только прошу:

«Не про-срочь!

Ты видишь —

Уж якорь заката

Бросает московская ночь».

Июнь 1926

28. НОЧНОЙ РУЧЕЙ

Вот он!

Слушайте и пейте.

Вот он!

Чей-то и ничей.

Как серебряная флейта.

Лег в песчанике ручей.

Он течёт

                и балагурит.

А на нем,

                 ясна, чиста,

Золотой клавиатурой

Отразилась высота.

Я застыл благоговейно,

Очарован высотой,

Надо мною

                             муравейник,

Муравейник золотой!

Вот где чаянья сбылися:

Ничего у пыльных ног,

Только рюмки кипарисов

Узкой скатертью дорог.

И еще,

Под шалью яркой,

Да еще,

В тиши и тьме,

Чернобровая татарка,

Синеглазая Этьме.

Счастлив я

И беззаботен!

Но и счастье

И покой

Я, ей-богу, заработал

Этой раненой рукой.

Да,

Я прожил не играя,

Всё я знал:

И плоть и кровь.

Спой же песню, дорогая,

Про счастливую любовь!

Хлынет синяя улыбка,

Захлестнет веселый рот,

И серебряная рыбка

Между губ ее мелькнет.

Мне бы надо осторожней,

Я запутался, ей-ей,

В этом черном бездорожье

Удивительных бровей.

Эти

          чертовские веки…

Этот

                  чертов синий цвет!

Но в каком, скажите, веке

Был рассудочным поэт?

Ноябрь 1926

29. СЛОВО ЕСЕНИНУ

…У людей, которым не по душе кипенье и цветенье отчизны, которые сами себя признают негодными для того, чтобы жить и работать, нельзя отнимать права умереть…

М. Горький

Красивым, синеглазым

Не просто умирать.

……………………………….

Он пел, любил проказы,

Стихи, село и мать…

Нам всем дана отчизна

И право жить и петь,

И кроме права жизни —

И право умереть.

Но отданные силой

Нагану и петле,—

Храним мы верность милой.

Оставленной земле.

Я видел, как в атаках

Глотали под конец

Бесстрашные вояки

Трагический свинец.

Они ли не рубили

Бездарную судьбу?

Они ли не любили

И землю,

И борьбу?

Когда бросают женщин,

Лукавых, но родных,

То любят их не меньше

И уходя от них.

Есть ужас бездорожья,

И в нем — конец коню!

И я тебя, Сережа,

Ни капли не виню.

Бунтующий и шалый,

Ты выкипел до дна.

Кому нужны бокалы,

Бокалы без вина?..

Кипит, цветет отчизна,

Но ты не можешь петь!

А кроме права жизни,

Есть право умереть.

1926

30. КУРГАН

Ты не мучь напрасно взора,

Не придет он,

Так же

                  вот,

Как на зимние озера

Летний лебедь не придет.

Не придет к тебе он больше,

Нежной молодостью пьян, —

У границ шляхетской Польши

Поднял грудь седой курган…

Ничего ему не снится,

И ничем он не томим:

Сыплют хвойные ресницы

Сосны желтые над ним.

Но, идя

Вторым походом,

Обещаю, слышишь, мать,

Самым нежным,

Красным всходом

Холм заброшенный убрать!

А пока…

Не мучай взора,

Не придет он…

Так же

             вот,

Как на зимние озера.

Летний лебедь не придет.

1926

31. СТИХИ О ДРУЖБЕ

Я думаю чаще и чаще,

Что нет ничего без границ,

Что скроет усатая чаща

Улыбки приятельских лиц,

Расчетливость сменит беспечность,

И вместо тоски о былом

Мы, встретясь,

Былую сердечность

Мальчишеством назовем.

Быть может,

Рассудочной стужей

Не тронем безусых путей.

Быть может,

Мы будем не хуже,

И все-таки будем не те…

Вот девушку любим и нежим,

А станет жена или мать —

Мы будем всё реже и реже

Любимой ее называть…

1926

32. СТИХИ КРАСИВОЙ ЖЕНЩИНЕ

Приподнимет

Гордо морду,

Гордо стянет

Профиль птичий…

Сколько стоит

Ваша гордость?

Цену — вашему величью?..

Так идет.

Ей очень грустно

(От утрат, видать, печали!).

Не твоим ли пышным

Бюстом

Перекоп мы защищали?..

Счастлив я,

Что этим годам

Отдал всё —

И смех,

И грусть,

И с любимым небосводом

Преждевременно прощусь.

Это — капли,

Это — крохи,

Если взять наш век премудрый.

Что же дали вы эпохе,

Живописная лахудра?

Разве — это

Ищут люди?

Разве — это

Людям надо?

То кокетничает

Грудью,

То кокетничает

Задом.

Если вам уж неизвестно,

Разрешите, я замечу,

Что совсем в другое место

Спрятан разум человечий…

_____

Опадет черемух снежность,

Опадет и вновь родится.

К нам же молодость и нежность

Никогда не возвратится.

К нам всегда приходит мудрость

Через белые равнины.

Опадут,

Отпляшут кудри,

Зацветут седины.

И как в бешеном стакане,

Память вздрогнет

И запляшет…

Чем же вас тогда поманит

Дорогая прошлость ваша?..

Я не знаю лучше участь,

Голубей не вижу свода:

Умереть, борясь и мучась.

Умереть в такие годы.

И меня в суровой ломке

Лишь одно страшит немало:

Как бы гордой незнакомкой

Жизнь меня не миновала.

Всё! —

И нежность песнопенья —

Всё! —

И даже нежность тела —

Для железного цветенья,

Для единственного дела…

А тебе, как влага туче,

Красота дана природой.

На костер ее!

Чтоб лучше

Освещалася свобода.

Женской нежностью томима,

Не богатых,

Не красивых —

Назови твоим любимым

Воина трудолюбивых!

Не поймешь —

И будет худо.

Жизнь идет, а годы скачут,

И смотри — тебя забудут,

Как красивую собачку…

1926

33. ГИТАРА

А. Жарову

Не этой песней старой

Растоптанного дня,

Интимная гитара,

Ты трогаешь меня.

В смертельные покосы

Я нежил, строг и юн,

Серебряную косу

Волнующихся струн.

Сквозь боевые бури

Пронес я за собой

И женскую фигуру

Гитары дорогой!

Всегда смотрю с любовью

И с нежностью всегда

На политые кровью,

На бранные года.

Мне за былую муку

Покой теперь хорош.

(Простреленную руку

Сильнее бережешь!)

…Над степью плодоносной

Закат всегда богат,

И бронзовые сосны

Пылают на закат…

Ни сена! И ни хлеба!

И фляги все — до дон!

Под изумрудным небом

Томится эскадрон…

…Что пуля? Пуля — дура.

А пуле смерть — сестра.

И сотник белокурый

Склонился у костра.

И вот, что самый юный

(Ему на песню — дар!),

Берет за грудь певунью

Безусый комиссар.

И в грустном эскадроне,

Как от зеленых рек,

Повыпрямились кони

И вырос человек!

…Короткие кварталы —

Летучие года!

И многого не стало,

Простилось навсегда.

Теперь веселым скопом

Не спеть нам, дорогой.

Одни —

Под Перекопом,

Другие —

Под Ургой.

Но стань я самым старым,

Взглянув через плечо,

Военную гитару

Я вспомню горячо.

Сейчас она забыта,

Она ушла в века

От конскою копыта,

От шашки казака.

Но если вновь, бушуя,

Придет пора зари, —

Любимая,

Прошу я —

Гитару подари!

1926

34. ДЕВУШКЕ

Ни глупой радости,

Ни грусти многодумной,

И песням ласковым,

Хорошая, не верь.

И в тихой старости,

И в молодости шумной

Всегда всего сильней

Нетерпеливый зверь.

Я признаюсь…

От совести не скрыться:

Сомненьям брошенный,

Как раненый, верчусь.

Я признаюсь:

В нас больше любопытства,

Чем настоящих и хороших чувств.

И песни пел,

И в пламенные чащи

Всегда душевное носил в груди!

И быть хотел —

Простым и настоящим,

Какие будут

Только впереди.

Да, впереди.

Теперь я между теми,

Которые живут и любят

Без труда.

Должно быть, это — век,

Должно быть, это время —

Жестокие и нужные года!

1926

35. ПЕСНЯ РЫБАКА

В тополях пылает осень…

И ко мне издалека

Ветер тянет

И доносит

Песню рыбака.

Ты поешь, рыбак, понурясь.

Чем уж плакать,

Лучше петь —

Про безжалостные бури,

Про ограбленную сеть…

На Ай-Петри,

Ветром схвачен,

Снег ложится серебрясь.

Эти песни,

Не иначе,

Только песни сентября.

А весной

Взойдут баштаны,

И, по-прежнему любя,

Загорелая Татьяна

Снова выйдет

До тебя.

Снова будут неизменны —

Только время побороть —

И серебряная пена,

И сатиновая водь.

И опять

Ты будешь весел

И восторженно опять

Распахнешь объятья весел

На сверкающую гладь.

В тополях пылает осень.

И ко мне издалека

Ветер тянет

И доносит

Песню рыбака.

1926

36. УГЛЕКОП

Хорошо в груди носить надежды,

Если дома —

И огонь и хлеб.

Пуст мой сад,

И дом мой пуст, как прежде.

Слеп мой сад,

И дом мой слеп.

Мне давно, как радость, неизвестен

Аромат покоя и вина.

Не поет с весны веселых песен

Утомленная жена.

Да, в такой ли траурной одежде —

Песни петь,

Плясать ту-степ?!

Хорошо в груди носить надежды,

Если дома —

И огонь и хлеб…

_____

На Восток покоем многоводья

Ветер водит дымные суда…

Нет, не ветер!

Это уголь водит,

Это воля —

Моего труда.

О, страна величия и торга!

Чтоб и нам плоды твои постичь,

Хорошо бы пятому Георгу

С бородой

И голову остричь!

Нам давно, как радость, неизвестен

Аромат покоя и вина.

Не поет с весны веселых песен

Утомленная жена.

Но тогда припомнили б мы снова

Старой песни мудрые слова.

Время ждет.

Но будь готова,

Коронованная голова!

1926

37. ДВАДЦАТЫЙ

Через

Речную спину,

Через

Лучистый плес

Чугунной паутиной

Повис тяжелый мост.

По краю —

Тишь да ивы,

Для отдыха — добро!

А низом — прихотливо

Речное серебро.

На тишь,

На побережье

Качает паровик…

«Я, милая, приезжий,

Я в отпуск,

Фронтовик…»

Сады родные машут!

Здесь молодость текла,

И золотые чаши

Подняли купола.

Привет вам, отчьи веси!

С победой И весной!..

Но что-то ты невесел,

Мой город дорогой?

Дома тихи И строги.

И не слыхать ребят,

И куры на дороге.

Как прежде, не пылят.

И яблони бескровны,

И тяжелы шаги,

И на соседских бревнах

Служивый… без ноги.

Да, ничего на свете

Так, запросто, не взять,

Когда родятся дети,

Исходит кровью мать!

Но вот

И наши сени.

Но вот

И милый кров,

Где первые

Сомненья,

Где первая любовь.

И в этом

Всё, как прежде, —

И сад,

И тишь,

И крик:

«Я, бабушка,

Приезжий,

Я в отпуск,

Фронтовик».

И, взгляд подслепый бросив,

Старуха обмерла:

«Иосиф. Ах, Иосиф!

Я так тебя Ждала!»

И я в объятьях стыну…

«Иосиф, это ты?!»

…………………………….

Чугунной паутиной

Качаются мосты.

И мчатся эшелоны

Солдат,

Солдат,

Солдат!

Тифозные перроны

Под сапогом хрустят.

По бедрам

Бьются фляги.

Ремень, наган — правей.

И синие овраги

Под зарослью бровей.

В брони,

В крови,

В заплатах —

Вперед,

Вперед,

Вперед! —

Страдал и шел

Двадцатый,

Неповторимый год!!!

<1927>

38. БАРАБАНЩИК

Е. Зозуле

Шел с улыбкой белозубой

Барабанщик молодой…

Пляшут кони,

Льются трубы

Светлой медною водой.

В такт коням,

Вздувая вены,

Трубачи гремят кадриль,

И ложатся хлопья пены

На порхающую пыль.

Целый день идут солдаты.

Грязь и молодость в лице.

И смеется в ус хвостатый

Ресторатор на крыльце…

Всех их бой перекалечит.

И тогда

Тоска и страх

Высоко поднимут плечи

На костлявых костылях.

«Братья, —

Нежности… и пищи!

Нежность, счастья… и воды…»

И пройдут в лохмотьях хищных

Исступленные ряды.

И опять с лицом паяца,

С той же сытостью в лице,

Будет в ус себе смеяться

Ресторатор на крыльце…

Барабанщик,

Где же кудри?

Где же песня и кадриль?

К Эрзеруму

Скачут курды,

Пляшут кони,

Дышит пыль…

<1927>

39. СИНИЦА

Мне всегда зимою снится —

Этот сон я берегу —

Серебристая синица

Звонко плачет на снегу.

А подвыпивший прохожий

Метит камнем в певчий цвет.

Правда? как это похоже

На твою судьбу, поэт!..

В мае нежность постучится,

Грея крыши, плавя снег,

И влюбился под синицу

Тот же самый человек!

В день, когда борьба воскреснет,

Он согреет гнев и пыл

Боевой, походной песней —

Той, что я ему сложил!..

Ты, поэт, борьбой измучен?

Брось,

Борьба во всем права!

Гнев и нежность нас научат

Уважать твои слова…

<1927>

40. ПЕСНЯ

На Карпатах,

На Карпатах,

Под австрийский

Свист и вой,

Потерял казак папаху

Вместе с русой головой.

Задремавший подорожьем

Ветер дрогнул,

И с полей

Он пошел зеленой дрожью

По букетам тополей.

Он подался до Кубани,

День ли,

Два ли протекло —

Он добрался до Кубани,

Свистнул в желтое стекло.

В хате девка молодая,

Позабыв про хоровод,

На бубнового

                                гадает,

На червового кладет.

Или девке это снится?

Вышла девка —

Ни души.

Тишь,

И лунные лисицы

Шнырят по двору в тиши.

И смекнула молодая:

Этот посвист

Не к добру,

И стоит она, рыдает

На порхающем ветру…

…И гремим,

И протестуем,

И терзаем

Мы любя.

Эту песенку простую

Написал я

Для тебя.

В ней, наивной

И напевной,

Много доброго тепла.

Чтобы более душевной

Ты, любимая, была.

Нам,

Прошедшим зной и снежность,

Нам,

Вдыхавшим пыль и дым, —

Нам нужны

Друзья и нежность

Много больше, чем другим.

1927

41. ВОЛОСЫ

Н. А. Гнуни

Молчи, скрывайся и таи.

Тютчев

По кухне и счастье усвоено…

Я нежен,

А щеточник — тих:

Он волосы

                     понял по-своему,

Он делает

Щетки из них.

А мне они —

                      целью и знаменем.

Я знаменем сделать

                                      готов

И волосы

                   черного пламени,

И пламя

                     гражданских трудов!..

Теперь я

                  почувствовал это.

Теперь я

                   прекрасно пойму.

Зимою —

                 мерещится лето,

А летом —

                       лелеешь зиму…

Я предал военную

                                   молодость

Смиренью высоких забот,

И видишь,

                    крылатые волосы

Жемчужная изморозь жжет…

Всё к лучшему,

                           к лучшему,

                                                 к лучшему.

И осень,

                  и проседь забот.

Так яблоня

                     голыми сучьями

Плоды налитые несет.

Всё к лучшему,

                         к лучшему,

                                               к лучшему.

Но в двадцать четыре мои,

Подумай!

                    Совсем — как по Тютчеву

Скрывайся…

                       Молчи…

                                        И таи…

Бубновое небо,

                             бубновое.

Но звезд

                 не достать и с горы.

Идеи-то, видишь ли,

                                   новые,

Да люди

                уж очень

                                  стары.

Но трогай!

Но трогай!

Но трогай!

Качай, бесколесая жизнь!

И если лежать…

У порога —

Конем запаленным

Ложись!

Ах, милая,

                      милая,

                                   милая,

Мы камень еще подожжем

Моей поэтической силою

И черным

                    атласным огнем!

Так пусть мне —

И целью

                  и знаменем,

Я знаменем

                       сделать готов

И волосы

                  черного пламени,

И пламя

                  гражданских трудов!..

…А ты,

              мой соседушка

                                          скромненький,

Ты руки

                  труди и труди,

От щетки —

                    приветливей в комнате,

От песни —

                   светлей на груди.

1927

42. ПЕСНЯ БОДРОСТИ

Други,

Это не годится!

Чуть волна на горизонте —

Вы сейчас

На квинту лица,

Весла к черту

И — за зонтик.

Пусть волна

Поднимет лапу,

Пусть волна

По веслам стукнет —

Не смеяться и не плакать, —

Песню,

Мужество

И руки!..

Кормит жизнь

Мудреной смесью,

Пробуй всё, ценитель тонкий:

Не всегда медовый месяц,

Есть и прачка и

Пеленки.

Так чего же горячиться,

Если горечи подлито?

Пробуй,

Пробуй —

От горчицы

К мясу больше аппетита.

На Босфор склонились птицы,

И не смотрит тополь хмуро —

Тополь по осень

Гордится

Золотистой шевелюрой.

Чем же наша участь плоше?

Ах, и в будущем

И в прошлом

Столько девушек хороших

В нашем городе хорошем!..

Весел я,

Но глупо думать —

Мол, поэт в веселом рвенье

Вовсе выкинул из трюма

Грусть

И мудрое сомненье.

Никогда с одной улыбкой

Человек не станет нашим.

Хорошо,

Что плачет скрипка,

Хо-ро-шо,

Что парень пляшет.

Только нам

Ложиться рано

(Не родился и не помер) —

Уйма блох

И тараканов

В нашем строящемся доме.

Значит —

Рано ставить точку.

Это будет,

Это после.

Ну-ка, братцы,

Ки-пя-точ-ку!

Ну-ка, милые,

За весла!

Пусть волна

Поднимет лапу,

Пусть волна

По веслам стукнет —

Не смеяться и не плакать, —

Песню!

Мужество!

И руки!..

1927

43. ВЕСНА — ЛЕТООптимистические строфы

Как сажа свеж,

Как сажа чист,

 Черт-трубочист качает трубы.

Вдруг солнце — трах!

И трубочист

Снегам показывает зубы.

И сразу — вниз,

И сразу — врозь

Труба, глаза и ноги,

И воробьев счастливых горсть

Метнулась по дороге.

Взглянул вокруг,

И — мать честна! —

И городу и парку,

Загнув рукавчики, весна

Закатывает парку.

Под песню трудится кума —

 Счастливая натура!

И сводит каждого с ума

Весенняя колоратура.

И вот —

Отчаянный пример:

Подснежники у постового?!

— Товарищ милиционер,

Вы — девушка,

Даю вам слово!

И вот,

Любезные мои,

Извольте, — как по нотам,

В такт дисканту ют воробьи

Над золотым пометом.

Ах, понимаю,

Как не петь?

Не петь или не пикать? —

Когда графин

Горит, как медь,

Когда ручьи —

Как никель.

Когда вот так

Поет весна:

Без темпа

И без метра,

И дирижирует сосна

И лирикам

И ветрам.

Я это пел,

Когда апрель

Дымился на бульварах,

Когда жемчужная капель

Клевала тротуары.

Когда, тетрадь

Скрутив в комок

И трижды кроя матом, —

Хотел влюбиться

И не смог

Рабфаковец косматый.

Теперь под солнечным огнем

И радостно, и тяжко!

Давайте окна распахнем,

Как душную рубашку.

И на ребяческую прыть

Равняясь по поэту,

Чтоб даже деньги позабыть…

Которых, кстати, нету.

<1928>

Иосиф Уткин. Фотография 1927 г. (ЦГАЛИ).

44. СОМНЕНЬЕ

Ты прости, что, временем пустая,

Жизнь моя

Варначества полна:

Это я

За молодость хватаюсь,

Как за берег —

Глупая волна…

Трудная и голубая

Мне страна мерещится во мгле…

Надо жить,

Трудясь и рассыпая

Жемчуг смеха

По большой земле.

Чтоб в зубах кинжальной белой стали

Заливались хищные лучи,

Чтоб на яблонях,

Качаясь, хохотали

Черные

Глазастые грачи.

Чтобы сразу

Таяла усталость,

Становилось сразу веселей,

Если вдруг

Подруга засмеялась

Над охапкой снеговых лилей.

И когда мечтательный соратник

Опускает голову порой,

Я в глаза ему:

«Красавец, голубятню,

Голубятню синюю открой».

Мир хорош

Солеными руками…

Не беда, что мужеству челна

Африканскими белками

Угрожает

Черная

Волна.

Трудная и голубая,

Посмотри,

Страна плывет во мгле…

Надо жить

Трудясь и рассыпая

Жемчуг смеха

По большой земле.

Смейся, милый,

Умоляю, смейся,

Ни к чему трагическая тишь.

Говорят,

             что никаким злодейством

Старый мир не удивишь.

И без нас зажгут огни акаций,

И без нас весной

Пройдет вода…

В чем угодно —

буду сомневаться.

В революции,

                         товарищ, —

                                                 никогда.

Июнь 1928

45. ЗИМА

Средь седых

И старящих,

Сводящих с ума,

И моя,

Товарищи,

Тащится зима.

Постучится палочкой,

Сядет у стола:

«Ну-с, Иосиф Павлович,

Вот и я

Пришла…»

Я склонюсь,

Задумавшись,

А вокруг, звеня,

Девушки

И юноши

Окружат меня.

Не кряхтя,

Не ахая,

Не зная забот,

А играя сахаром

Молодых зубов!..

Но, шапчонку комкая,

Старый гражданин,

Я перед потомками

Не склоню седин.

Бьет

В кремлевском знамени

Алая струя.

Это — кровь!

И в пламени

Капля есть

Моя…

Средь седых

И старящих,

Сводящих с ума,

И моя,

Товарищи,

Тащится зима.

Постучится палочкой,

Сядет у стола:

«Ну-с, Иосиф Павлович,

Вот и я

Пришла».

1928

46. ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО

Нет, что-то есть такое выше

Разлук

И холода в руке!

Вы снились мне,

И вас я слышал

На лазаретном тюфяке.

И это вас,

Когда потухло,

Я у груди пронес назад,

Как девочка больную куклу,

Как руку

Раненый солдат…

Вы на далеком повороте,

Ни враг,

Ни друг

И не родня…

Но нет,

Но нет, вы не уйдете…

Вы не уйдете

От меня!

Нет,

Даже предаваясь плоти

С другим —

Вы слышите: с другим! —

Вы нежность вашу

Назовете

Библейским именем моим.

И это выше,

Выше, выше

Разлук

И холода в руке!

Вы снились мне…

И вас я слышал

На лазаретном тюфяке.

Мне и теперь

Былое, право,

Переболеть не удалось.

И надо мною Ваша слава

Густых

Тропических волос.

И я,

Как в милом сновиденье,

Всё принимаю, без границ,

Всё…

Даже узкое презренье

Полуприщуренных ресниц.

1928

47. НЕБО И ГЛАЗА

Вот удивительное дело!

Синело только что,

И вмиг

Оно как будто бы надело

Екатерининский парик?!

Я думал, это прояснится.

А ветер нес…

                         и нес…

                                       и нес.

И вот

Дождем сверкнули спицы

Никелированных колес.

Гроза кипела, как на фронте.

Но визг…

Но лопотня ребят…

И все четыре горизонта

Глазами синими глядят!

…Я о тебе

Продумал годы

И, увидавши, ахнул:

                                      — Ах!

Какая чудная погода

В твоих

Синеющих глазах?!

1928

48. ВСТУПЛЕНИЕ

Вспомним,

                    как жили,

                                       грошей не копя,

Платы

             не зная,

                             в карманах

                                                  не шаря…

Жизнь

            по душам,

                             за душой —

                                                 ни копья,

Кроме

            земного шара.

Кроме одной

                        дорогой

                                      стороны

С песней

               до звездных

                                       вышек!

Чем мы

              богаты?

                              Тем, что —

                                                    стройны.

Счастливы?

                        Тем, что

                                          дышим.

Тем, что —

                 по бабушке

                                       не родня —

Мы

                побратались

                                             до гроба.

Я —

           за тебя,

                             ты —

                                            за меня.

И за Республику

                              оба…

Что же ты

                   песню

                               на хитрую

                                                    речь

Стал перестраивать,

                                      сверстник?

Надо,

            товарищ,

                            любить

                                          и беречь

Наши

          военные

                                песни.

Надо беречь —

                             чтобы пела

                                                  и жглась

И никогда

                      не скользила

По голубой

                    гололедице глаз

Наша

                гражданская

                                            сила.

Чтобы

             и в песнях

                                любимой страны

Брали

              всё выше

          и выше!

Чем мы

                богаты?

Да тем, что —

                              стройны,

Тем, что

                    живем

                                  и дышим.

Тем, что —

                      по бабушке

                                            не родня —

Мы

       побратались

                                  до гроба.

Я —

         за тебя,

                            ты —

                                        за меня.

И за Республику

                                 оба!

<1929>

49. ПЕСНЯ

По-над сопкой вьется ворон,

        Коршуном глядит.

По границе ходит ворон,

        Генерал-бандит.

Или восемь или десять

       Лет тому назад

Мы видали за Одессой

       Этот самый зад.

Белый новенький кораблик

       В волнах баловал.

Не срубили наши сабли

       Черноморский вал!

Наши руки не ослабли

       К саблям и — капут.

А союзники кораблик

       Вам не отдадут.

А поднимут наши руки

      Донбасс и Урал.

— Берегите ваши брюки,

     Храбрый генерал!

Ноябрь 1929

50. ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИХУДОЖНИК И ТЕМА

В дырявых носках

Просыпалась Москва.

Глаза протирал рассвет.

С женой пошутив,

Дитю приласкав,

Встает за соседом — сосед.

Выходят соседи.

Просты, легки.

Завод их, как дом, зовет.

Как матери,

За руки взяв их, — гудки

Ведут за собой

На завод.

И в черном трико

Балансирует дым

Над трубами,

Над трудом.

И смотрит поэт

И завидует им,

Как нищий, зашедший в дом…

Что может быть хуже,

Ненужней, глупей

Вот этой свободы — вот?

Вот этой свободы,

Вот этих цепей

Интеллигентских свобод.

_____

В комнате тихо,

Совсем светло.

И резче глядит предмет.

На старом столе

Его стило —

Оружие. Инструмент.

Он будет работать.

Он схватит ножны

И наголо острие.

Но он рассуждает:

Кому нужны

И песни,

И дело твое…

«Посмотрим на мир,

Отбросив на миг

Профессиональную грусть», —

И бросил поэт.

И смотрит на мир,

И видит его

Наизусть.

Он видит — соседи:

Все как один

Они ударяют в бак.

И потом здоровья

Облил сатин

Мускулатуру рубах.

Он видит соседа:

Один на один,

Он кроет чудовищный бак

И потом здоровья

Облил сатин

Рубаху его — из рубах.

…Он выгонит тонны

Потов и сал.

А ты ему

Вместо тонн

О стонах напишешь…

Но Шелли писал

Неплохо

Про этот стон.

Ты спустишься с мамой

В Донбасс,

На Урал…

А классики что —

Не в счет?

На эту

На маму

В карты играл

Товарищ

Некрасов еще.

Так думает он

И кладет в ножны

Ненужное острие.

Кладет, повторяя:

«Ему не нужны

Ни песни,

Ни дело твое».

_____

И он опустился —

Стар и сутул —

И синий совсем у виска.

И против него

Опустилась на стул,

Как следователь, —

Тоска.

И оба сидели

На квинту нос,

Без радикальных мер.

И восемь часов

Пунктиром занес

Мозеровский секундомер…

_____

В трубу провалился,

Крутясь, акробат,

Как дым, не оставив след.

И к дому прорвался

Через Арбат

Мой честный,

Простой сосед.

Он мылся,

Его целовала жена,

К нему забегали друзья.

И я заподозрил:

А не она,

Не тема ли это моя?

Не тут ли, направо,

Среди этих стен,

Среди незабудок

И блох —

Герой из героев,

Тема из тем,

Эпоха из всех эпох?

_____

Поэт допытался:

Он в жизнь проник,

На жизнь взглянув

В упор.

А голос сомненья,

Подняв воротник,

Пропал в подворотне,

Как вор.

1929

51. ПРОБЛЕМА ХЛЕБОПШЕНА

Потушена лампа.

Свеча зажжена.

И плачет дитё,

И скулит жена:

«На рынке нет пшена».

Я утром встаю.

И опять жена

Одной катастрофой поражена:

«На рынке нет пшена».

Тогда на меня

Из трех углов

Нисходит триада голов.

Мундиром сияя,

Крестом звеня,

Империя прет

На меня.

Сначала

Я чувствую

Адскую боль —

Мне Чичиков

Жмет мозоль.

Потом,

Гомерически скаля зуб,

Спешивается Скалозуб.

И третьим:

Столыпинская труба

Расхваливает отруба,

И трое согнулись:

«У нас

Для вас

Стоит православный квас».

И трое смеются:

«Жена?

Извольте мешок пшена».

Тогда я, срываясь,

Ору в упор:

«Жена, до каких это пор?

Когда это кончится, жена,

Проблема хлебопшена?

Ты думаешь, что же, —

Я позабыл,

Кем Чичиков этот был?

И как это

Нижнему чину

В зуб

Въезжал полковой Скалозуб?

А кем

Этот самый Столыпин был,

Ты думаешь,

Я позабыл?

Не будет Республика —

Это чушь —

Республикой мертвых душ!

И к пуле Багрова [35]

В моей стране

Прибавить нечего мне.

Страна не поднимет

Трехцветный позор!» —

Кричу я жене

В упор.

Мы хлопаем дверью.

Разрешена

Проблема хлебопшена.

_____

…Товарищи, дома

У всех жена,

И каждому

С нею жить.

И каждому надо

Проблему пшена,

Товарищи, разрешить.

Давайте же скажем жене и стране

«Домашности — в стороне.

Пшеном мы питаем

Плавильную печь.

И если не хватит пшена,

Мы сами готовы

Горючим лечь

В плавильную печь, жена!

А личность, домашности —

В стороне»,—

Давайте скажем стране.

1929

52. СОЦИОЛОГИЯ ПОГОДЫ

Гроза кипела

И текла.

И с пунктуальностью

Капели

На светлом голосе

Стекла

Дробинки, вскакивая,

Пели.

И, заворачивая

За

Особняки и

Мезонины,

Вооруженная гроза

Расстраивала гражданина.

И граждане

Хвалили зонт,

Галоши, сумочки,

Пижамы…

……………………

Я шел.

Московский горизонт

Вовсю

Жонглировал ножами.

И у Пречистенских ворот,

Как любопытный,

Из-за стула,

Ко мне

В газетный разворот

Гроза развязно

Заглянула.

И пальцем мокрым

Провела

Черту, ребячески косую.

«Ага, китайские дела

И вас, мадам,

Интересуют».

И тут,

Без дождевых забот,

Я ноги циркулем

Раздвинул,

Все тридцать клавишей зубов

Показывая гражданину.

Но обывателю

Почти

Что флюс,

Что ливень —

Всё едино.

И с молнией его очки

Ведут курьезный

Поединок.

Чудно смотреть,

Как на ходу

Беснуется

Сердитый галстук.

Еще в семнадцатом году

Он в громах

Разочаровался.

А мы —

Без дождевых забот —

Стоим над русским

Мезонином,

Все тридцать клавишей

Зубов

Показывая гражданину.

— Даешь грозу!

Мы крепко — за,

За стиль,

Работу в этом роде.

Друзья, да здравствует гроза

И в человеке,

И в природе!

Пусть обывателям

Грозит.

А мы читаем,

И неплохо,

В китайских росчерках грозы

Идеи грозовой

Эпохи.

1929

53. ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ

Рязанец[36]прорвется:

«А ну, давай!»

И снова

Ни форм,

Ни лиц.

И рельсы

Бросаются под трамвай

С настойчивостью

Самоубийц.

И снова

Диктаторскою рукой

Паккарды, Рено, людей

Проводит,

Ведет конвейер Тверской

К побоищам площадей.

Попробуй прорвать

Этот чертов мост,

Встать ему поперек!

И черная дума,

Как черный пес,

Путается у ног…

«.. Наивен лирический

Твой шалаш

Среди небоскребов,

Поэт.

Напишешь фруктовую песню,

Продашь:

Прорвался — и снова нет.

И глупо.

Не стоит писать.

Для чего

Расходовать кипы сил?

Чтоб люди сказали:

„Да, ничего…“

А девушка:

„Ах, как мил!“

Эпохе сподручней

Огонь, и желчь,

И мужество до конца,

Чтоб жечь, понимаешь,

Глаголом жечь,

Как Пушкин сказал, сердца!.»

На Староваганьковском —

Русский сад…

На липах под медь — броня,

Над садом крикливо

Лоскутья висят

Московского воронья.

Среди индустрии:

«Вороний грай»,

И «Машенька»,

И фасад.

И вот он —

Гремит гумилевский трамвай [37]

В Зоологический сад.

Но я не хочу

Экзотических стран,

Жирафов и чудных трав!

Эпоха права:

И подъемный кран —

Огромный чугунный жираф.

Эпоха права!

И мне хочется встать

Эпохе во фланг

И рост…

Для этого стоит

И жить,

И писать…

И нянчить туберкулез.

1929

54. ДВА МИРА

Портовая ночь.

Штилевая слюда.

На синий фарватер

Выходят суда.

Два судна,

Два белых

Строятся в ряд.

Два судна:

На Данциг

И на Ленинград.

«Лоцман, вниманье:

Тоннаж перегружен!»

Нах Руслянд [38] — машины,

Нах Полянд[39] — оружье.

Вокзальная ночь.

И на канапе

Качаются двое

В бордовом купе.

И лентой влетает

В оконную раму

Железнодорожная панорама.

К Столбцам пролетая

Сквозь ветер

И лес,

Как шпаги, глотает

Рельсы экспресс…

«Кондуктор, вниманье:

Разбудите ровно…»

Нах Руслянд — геолог,

Нах Полянд — полковник.

_____

Галдят

               в латифундиях

                                              сытые псы.

Ночами

                 над картами

                                          планов

Склоняются

                      в штабе

                                     густые усы

Налитого

                   кровью

                                   улана.

Он сладко мечтает,

                                   растроганный

                                                              пан,

Забыв

               бельведерские беды,

Накинуть

               на плечи

                               московский жупан,

Подбитый

                  уланской победой.

Он усом

                не раз и

                                не два

      отмечал

Большой дислокации метки.

Но всё он

                 приходится

                                       не по плечам —

Московский

                     покрой

                                     пятилетки.

Встают

             неприступно

                                  в горячем цеху

Железные стены

                                защиты.

И гладью — выходит —

                                        на рыбьем меху

Победы

                  уланские

                                    шиты!

Он знает

                  отлично:

                                   войны не хотим,

Но если,

                усатый

                                и пылкий,

Улан замечтается, —

                                        укоротим

Мечтанья

                   от темени

                                       и до затылка!

<1930>

55. О ЮНОСТИ

Мне говорят:

Мол, мы не дышим маем,

Мол, юности расцветок не берем.

Ах, чудаки!

Они не понимают:

Мы юношествовали с Октябрем.

Быть современником

Огромной славы: Ленин,

Включать в артерии

                                       его

                                             высокий ток!

Кто был моложе нас?

Какое поколенье?

Когда, скажите?

Кто?

Мне говорят:

Учитесь трелям Фета,

Льют соловьи,

Грохочет водоем;

Ах, чудаки,

Друзьям, как эстафету,

Мы, умирая,

Песнь передаем.

И эта песнь простреленной, пропетой,

Как кольт,

Как молоток, в работе под рукой.

Какой, скажите мне,

Из всех поэтов

Был больше нас поэт?

Скажите мне,

Какой?

Мне говорят:

История с колена

Вам метит в грудь…

Враг жив… не позабудь…

Ах, чудаки!

Всё наше поколенье

Над баррикадами поднять готово грудь.

Нас и не грел

Камин благополучья,

В сибирских рудниках

Нас шлепал адмирал.

Но рабский страх

Нас никогда не мучил.

И никогда

Осмысленней и лучше

Никто еще

Не жил,

Не умирал!..

1930

56. ПЕРЕД КАРТОЙ ЭЛЕКТРИФИКАЦИИ

Грядущего карта — груба:

Чего там на Маркса коситься!

Давайте

Построим

Свои отруба

С бордюрчиком русского ситца!

«Чего там, — толкуют

Кривые умы,

Мечтатели правого крена, —

Вчера — Рябушинский,

Сегодня — мы

Едим

Поросенка с хреном.

Октябрь — это

Классовый мир,

Покой…»

Довольно, философы, каркать!

Мы видим совсем,

Совсем не такой

Грядущего нашего карту.

Не в ситце березок,

Не в русском овсе

На старокалужском насте, —

Грядущее видим

На светлом шоссе

Электриков-энтузиастов.

Нас каждого

Голод и холод прожег,

Над каждым ворон покаркал, —

И кровью пропитан

Каждый флажок

Этой великой карты!

Но мы понимаем:

Не сразу,

Не вдруг,

Не поднятым кверху бокалом,

А вскинутой волей

Мильонов рук

Берется сияние вольтовых дуг

С высоким октябрьским накалом!

1930

57. ПЕСНЯ СТАРОГО РАБОЧЕГО

1

Когда

            я стану

                            стариком,

Мой сын

              придет

                             и спросит:

«Скажи мне,

                        где,

                                  отец,

                                               при ком

Ты был

              семнадцатую осень?»

— «Мой сын,

           я дрейфить

                                           не привык,

Я вел

           на Смольный

                                             броневик…»

2

Когда

           я стану

                           стариком,—

Перебирая

                      даты,

Сын спросит:

                        «Где, скажи,

                                                при ком

Ты был, отец,

                          в двадцатом?»

— «Мой сын,

                        мне домом

                                              был окоп,

Мы с Фрунзе

                         брали

                                      Перекоп».

3

Когда

           я стану

                             стариком,

Сын спросит:

                        «А постой-ка,

Скажи мне,

                    где, отец,

                                          при ком

Ты был

                на штурмах

                                       стройки?»

— «Для нас

                       был всё

                                       фабричный дым:

Я был

            рабочим

                               рядовым…»

4

И спросит

                 сын меня

                                       тогда,

Окинув

             старость

                                  взглядом:

«Скажи,

             а где ж

                               за все года,

Отец,

               твоя

                            награда?..»

— «Ты — сын,

                              ты — новый человек,

Ты оправдал

                       мой труд,

                                       мой век…»

1930

58. ПИСЬМО К ТОВАРИЩУ

…Я знаю —

                    зеленая

                                        травка

Ложится уверенней

                                   в стих.

Но будет.

                 Я пробую

                                  трактор

И в жизни,

                  и в строфах

                                             своих.

Я отдал

                березам

                                    все дани.

Теперь я

                додумал,

                                        дорос —

За что

           молодые

                             дворяне

Певали

              Россию

                              берез.

В далекую

                      темную

                                   бытность

Вся эта

            сусальная

                                  дрянь

Обертывалась

                            как

                                    «самобытность»

В квасном

                   диалекте

                                   дворян.

О русские

                      песни

                                  и тройки!

Затравлен,

                      забыт

                                   и чуть жив,

На этой

              московской

                                  настойке

Дурел

             «православный»

                                                мужик.

Но я-то

              в делах

                            Перекопов

Затем

                и гремел

                                 и громил,

Чтоб был

                 до корня

                                   перекопан

Весь этот

                   усадебный

                                            мир.

То

          армией целой,

                         то горстью,

И вкривь

                  мы рубали

                                        и вкось

С березовой

                      этою

                                костью

Дворянскую

                       белую

                                          кость.

И видишь:

                   солидно

                                    и прочно

Угроблен

                 классический

                                           гнет

И только

                в лирических

                                        строчках,

Бывает,

                  усадьба

                                   мелькнет.

Но это —

               страдатели,

                                          шавки,

Скулящие

                         по старине.

Мы

           видим

                         иные ландшафты

В своей

               живописной стране!

Другие

            тона

                         и мотивы

Принес

               изумительный век.

И этот —

              на локомотиве

Глядящий вперед

                                 человек.

Еще

            белокурым

                                       подростком

Он принял

                    и пулю

                                и вошь.

И этого

               на березку

Теперь

              ты никак

                                не возьмешь.

Нет,

            в трудных делах

                                          Перекопов

Затем ты

                  гремел

                                 и громил,

Чтоб был

                   до корня

                                   перекопан

Весь этот

                   усадебный

                                         мир…

Я слышал,

                   как старый

                                         крестьянин

Сказал трактористу:

                                            «Кажись,

И верно, мы, парень, достанем,

Выходит, партейную жись…»

День

           густо клонился

                                            на убыль,

И, собранные

                         в строку,

Богатые

                сочные зубы

Сверкнули

                  в ответ старику…

Забыв

            и себя,

                          и усталость,

Но молоды,

                     но стройны —

Мы травим,

                      как зверя,

                                        отсталость

На бурных

                       дорогах

                                       страны.

Счастливая

                     свежая

                                    поросль

Металла,

                 людей

                              и сырца —

На третью

                         предельную

                                               скорость

Поставила

                    наши сердца.

И скоро,

                на солнце

                                             алея,

Во весь свой

                              лирический рост

Широкой

                      шоссейной аллеей

Построятся

                        шумы

                                     берез…

<1932>

59. СОЛЬ

С чистым весом

Слезы филигранной,

В сапогах,

Целиком, как вы есть,

На оптовый язык

Килограммов

Всё стараются

Вас перевесть.

А попробуй

Такую нагрузку

Примерять на кило

И на пуд, —

Так, пожалуй, под это

На Курском

Бесконечный состав подадут..

Я хотел бы,

Пока еще розов

Утром парусник,

Как-нибудь встав,

Для сердечных своих перевозок

Попросить

До Батума состав.

Мне мой труд

Не особенно сладок:

Как там песню

Стихом ни глуши,

Остается соленый осадок

Где-то

В водорослях души.

И хотелось бы,

Вычеркнув версты,

Стильным брассом волны голубой

Всю

Соленую эту разверстку

Опрокинуть

В батумский прибой.

Что для моря

Масштабов безгранных,

В этой общей

Соленой связи,

Два каких-то

Лирических грана

Сквозь стихи проступившей слезы?

Мелочиться

Ему не пристало.

А с такого, глядишь, пустяка,

Формируясь,

Сверкают кристаллы

Просоленного вдосталь стиха!

…Ты глядишь

С укоризной, товарищ?

Современник

И автор побед, —

Уверяю:

Без соли

Не сваришь

Ни один стихотворный обед.

Так пускай,

Разгораясь, не тухнет,

Сколь бы ни были

Судьи строги,

Эта чудная

Синяя кухня

Шторма,

Соли

И честной строки!

1932

60. ОПРАВДАНИЕ

Мне

Действительно лямку натерло,

И спасения прямо нет!

Как с ножом — понимаете —

К горлу

Подступают

Мои тридцать лет.

Где спастись

И куда мне податься?

Нет на свете

Такого пути!

И от этого

Заимодавца

Всё равно

Никуда не уйти.

Нет такой удивительной

Кровли!

А стране моей

И невдомек,

Что я словом,

Пропитанным кровью,

Многим людям,

Как хлебом,

Помог.

Да когда

И кому было дело

До такой захолустной глуши,

Как провинция

Бедного тела

Или темная область

Души!..

Крест

На всё это дело поставить, —

Вот, по-моему,

Способ один:

Быть спокойным

И время заставить

Подождать

С предъявленьем седин.

<1933>

61. «Переваливая через…»

Переваливая через

Чистоту песчаных сот,

Атлантическая челюсть

Берег гложет и сосет.

Сколько соли перепито,

Сколько слопано камня?!

От такого аппетита

Страх нисходит на меня.

Мне знакома кухня эта.

Я и сам ведь… и меня

Посадили на диету

Трезвой влаги и камня.

Мне понятно (врать не стану!),

Мне, как лирику, видней —

Лодка с парусным султаном

И с двумя парнями в ней.

Для меня, понятно, пытка —

Наблюдать издалека,

Как везут ребята в слитках

Скумбрию и судака.

Я не слишком крепок телом,

Но люблю заняться вот

Нееврейским этим делом

На дыбы встающих вод.

Вёсла — врозь… Рукав — по локоть.

И вокруг, как от огня,

Заметет морская склока,

И пойдешь ты

Акать,

Окать,

На гребень летя с гребня!

Но положено мне РАППом

Заниматься, да не тем —

И сосать, понятно, лапу

Глубоко полезных тем…

Май 1933

62. «Дождь устал…»

Дождь устал

Косить

И цокать,

Мыть прозрачные луга.

И блестит,

Уйдя по локоть

В горы,

Радуга-дуга.

Подступает

С песней длинной

Тишь…

И, лежа на спине,

Тебердинская долина

Внемлет

Смутной тишине.

И тогда,

Мотая на ус,

В стариковской простоте,

Снявши шапку,

Амонаус

Так и замер в высоте.

День, томясь

И догорая,

Моет ноги в Теберде…

Где ты,

Где ты, дорогая,

Хорошо ли там тебе?

Июнь 1933

63. ИСКРЫ

…Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою…

Н. Гумилев

Я следил за небом робко,

Где — впопад и невпопад, —

Как по спичечной коробке,

Чиркал спички звездопад.

Так вот некогда горела —

Рассказал бы я тебе —

Трубка старого карела

В достопамятной избе.

Так когда-то не без риску,

Корпус лихо накреня,

Высекал я насмерть искру

Из армейского кремня!

Да, ни в хижине чухонца,

Ни в крутом седле бойца

Ни звезды своей, ни солнца

Не сыскал я до конца.

Где-нибудь в немецкой Туле,

Нами занятой в бою,

Отливает мастер пулю,

Искру, стало быть, мою…

Август 1933

64. «У витрины световой Госторга…»

 У витрины световой Госторга

Вспомнил я, увидел с высоты

Молодость в солдатских гимнастерках

Неправдоподобной простоты.

Вот они стоят передо мною,

Юноши в семнадцать — двадцать лет.

Неприступной и живой стеною

Ныне воспеваемых побед.

Босые, нечесаны, небриты…

Но щетиной этих юных лиц

Были, как штыками, перерыты

Все обозначения границ.

Без сапог, в задрипанных обмотках.

Сквозь огромный азиатский дождь,

С песней, с матом, с кровью в сердце…

Вот как

Шла к бессмертью наша молодежь!

Шла, чтобы, наголодавшись вдосталь.

Занимая Керчь или Тагил,

Обрести последнее удобство

Братских достопамятных могил.

От Владивостока и до Польши

Проведен пунктир кровавый — тел.

Но спроси, поставь любого — больше

Ничего никто и не хотел!

Да и так ли мало быть пунктиром,

Или историческим звеном,

Между старым И грядущим миром?

Мы и не мечтали об ином!..

Но, трудясь до белого каленья,

Зной крепя и плавя мрамор зим, —

Мы откроем новым поколеньям

Дверь в грядущее,

Как двери в магазин.

Сентябрь 1933

65. ИСПАНСКИЙ МОТИВ

Ни поесть,

Ни напиться.

От метелей

                    и вьюг

Эмигрируют

                      птицы,

Направляясь

                          на юг.

И товарищ

                      достойный

У советских границ

Наблюдает спокойно

Отправление

                             птиц.

Он спокоен,

Он знает:

Мы поем

                        не одни, —

Эта тема сквозная

И пернатым

                        сродни.

Эта песня

И в криках

Отлетающих

                                птиц,

И на всех

На языках

Деревень

                   и столиц.

И на рисовом поле,

Утонувшем

в поту,

И в глубоком подполье

В иностранном

                              порту.

…У меня

                  есть приятель,

Иностранный весьма,

Он мне

              в трюме припрятал

Два испанских письма.

Интересное дело,

Как, врываясь в слова,

По-испански запела,

Без акцента,

                        Москва!..

Я с испанским —

                           заметим —

Очень мало знаком,

Но мы именно

                            этим

Говорим

                  языком,

Тем, который

                        и в криках

Отлетающих

                        птиц,

И на всех

                  на языках

Деревень

                     и столиц.

И на рисовом

                            поле,

Утонувшем

                        в поту,

И в глубоком подполье

В иностранном порту.

Мы горим

Для идеи

И услышим

                      хотя б,

Как испанским владеет

Взявший слово

                           Октябрь.

Октябрь 1933

66. БОЙ

По отряду ходит бой

 В докторском халате.

«Ваня, милый, что с тобой?!» —

«И меня… ребята!»

И военный с бородой

Парню руку гладит:

«Это самый молодой

Был в моем отряде…»

Но отряд на слово — скуп.

Слева наступают.

Пулемету зуб на зуб

Аж не попадает!

Слева —

Бешеный огонь.

Справа,

Грохнув оземь,—

Падает убитый конь

В полковом обозе.

Бой идет —

Земля дрожит!

Пулеметы строчат…

На снегу один лежит

Мертвый пулеметчик.

Посмотрю…

И спасу нет —

До чего же молод!..

И над ним пятнадцать лет

Отливает красный цвет —

Знамя: серп да молот.

Ноябрь 1933

67. ПЕСЕНКА

Подари мне на прощанье

Пару милых пустяков:

Папирос хороших, чайник,

Томик пушкинских стихов…

Жизнь армейца не балует,

Что ты там ни говори!..

Я б хотел и поцелуи

Захватить, как сухари.

Может, очень заскучаю,

Так вот было бы в пути

И приятно вместо чаю

Губы теплые найти.

Или свалит смерть под дубом.

Всё равно приятно, чтоб

Отогрели твои губы

Холодеющий мой лоб.

Подари… авось случайно

Пощадят еще в бою,

Я тогда тебе и чайник,

И любовь верну свою!

1933

68. ИЗ ОКНА ВАГОНА

Ветер с дымом вперемешку…

И мелькает целый день,

Как военный в перебежке,

Россыпь русских деревень.

Знаменитая Россия! —

Топоры да темный сруб…

Но стоят, как часовые,

Городские меты труб.

…По старинке, скверно сшитый,

Я бы сам от мук своих

Встал под верную защиту

Этих рослых часовых.

Я не раз терял равненье,

Умирал не раз в тиши

От смертельного раненья

В область сердца и души!

Но пройдет… Я успокоюсь…

Так последний раз меня

Выноси, курьерский поезд,

Из-под этого огня!

1933

69. ПОЧТА

Далеко мы с тобою

И близко,

И не ближе семейных границ.

Потому так растет переписка

Долгих взглядов

И длинных ресниц.

Но работает

Очень не точно

И трагически для двоих

Эта

Слишком воздушная

                                          почта

Поцелуев и вздохов твоих.

Мне неясен

Начальник усатый…

Как ты

Глаз от меня

Ни таи,

Я боюсь,

Не найдут адресата

Эти милые письма мои…

Слишком дорого стоит общенье

И невыгодно, наконец,

Неналаженное сообщенье

Двух

По сути обычных

Сердец!

Я уверен,

Когда мы покроем

Всю страну

Распорядком торца,—

Вдвое,

Может быть, даже и втрое

Будут ближе друг к другу

Сердца.

Но пока…

Отвечайте скорее!

Я с депешей

К наркому стучусь:

«Что мне делать,

Товарищ Андреев,

С этим транспортом

Экстренных чувств?..

Я готов

Хоть на пушкинских дрогах!..

Но, бровей ее темных темней,

Далека,

Бесконечна дорога

Занесенных разлукой путей».

1933

70. МЫ С ТОБОЙ

Мы с тобой

На открытой платформе

Под убийственным встали огнем.

Так давай, современник,

По форме

И по совести

Грудь застегнем.

Так давай, сотоварищ,

В обтяжку

Подтяни гимнастерку свою,

Не годится —

Душа нараспашку —

Рядовому болтаться в строю!

Если все-таки

Будет неловко

И неладно

В солдатской груди,

Ты тогда поднимись

И винтовку

По врагу разряди,

Разряди!

Табака при себе

Не имея,

Ты, смотри.

Не закуривай с ним…

Не всегда я

Такое умею,

Не всегда я

Бываю таким!

Забывая пароль

И уставы,

Непременные в деле таком,

Я нередко

У самой заставы

Толковал и курил

С земляком.

Вы дурную чувствительность эту

Не усваивайте,

Друзья!

То, что можно, пожалуй,

Поэту,

То бойцу

Ни в какую нельзя…

Отгремят,

Успокоятся бури,

Отдымит

И рассеется чад, —

Вот тогда

И споем,

И покурим,

И обнимем знакомых девчат.

1933

71. ПОЕЗД

Паровоз

                     вагоны

                                   тянет,

Пар

          пускает

                             под откос,

Крутит

                длинными

                                     локтями

У железных

                   у колес.

Паровоз

                колеса

                                  гонит,

Пролетает,

                     как снаряд…

Только слышно,

                                как вагоны

По-японски

                                говорят…

То ли в окна,

           то ли в двери

Ветер глянул…

                          и назад:

И глазам

                  своим

                                   не верит —

Столько

                 в поезде

                                  солдат?!

Глянул ветер…

                        и не верит…

И торопится

                         к своим,

И летит,

                         летит

                                      на север

К приамурским

                           часовым.

Через пущи

                      через чащи.

Через мелкие

                           кусты

Мчится он…

                    и по-кошачьи

Выгибаются

                       мосты.

Он несется

                      росомахой

По сугробам

                         снеговым

И кидается

                     с размаху

На тулупы

                    к часовым!

Часовой

                   снимает чайник,

Улыбается

                           в ответ:

«Зря волнуетесь,

                                  начальник,

Всё в порядке…

                                пьяных нет».

Мы не станем

                           драться

                                               сами,

Но Союз

                     вполне готов…

Нам известно

                           расписанье

Всех

                 японских

                                     поездов!

1933

72. ДЕТИ ОКТЯБРЯ

…Плыл туман,

                        за ледяной горою,

И земля осталась

                                 в стороне.

Но лицом

                   доподлинных

                                               героев

Обернулись

                         путники

                                          к стране.

В южный зной

                           и в северную

                                                      вьюгу,

Вековую

                  тьму

                             растеребя,

Так вот выглядят

                              на Севере,

                                                        на Юге

Подлинные

                         дети

                                   Октября!

17 июня 1934

73. БАТЯ

По Кузнецкой улице

Ехал поп на курице…

Едет батюшка пешком,

Тарантас накрыт мешком —

А навстречу аккурат

Подымается отряд.

Дескать, батя, что везешь?

Дескать, стой, владыко!

Дескать, ми-и-и ленькие, ро-о-о-жь.

Дескать, батя… а не врешь?

Дескать, покажи-ка.

Заглянули в тарантас.

Увидали… вот так раз!

В девятнадцатом году…

Ну и батя, ловко! —

В огороде, во саду

Родилась винтовка?!

Знаменитый урожай.

«Ну-ка, батя… подъезжай».

У попа в глазах черно.

«Господи Исусе…»

(Трехлинейное зерно

Не в поповском вкусе!)

Комиссар протер очки.

«Что же, благочинный,

Угадали мужички

Волка под овчиной?»

Да как взглянет на лицо,

Да как скинет ружьецо!

«На заборе про актрис

Интересно пишут…

Ну-ка, батя… становись.

Почитай афиши!..»

По Кузнецкой улице

Поп лежит на улице.

А на гору аккурат

Подымается отряд.

Октябрь 1934

74. КОМСОМОЛЬСКАЯ ПЕСНЯ

Мальчишку шлепнули в Иркутске.

Ему семнадцать лет всего.

Как жемчуга на чистом блюдце,

Блестели зубы

У него.

Над ним неделю измывался

Японский офицер в тюрьме,

А он всё время улыбался:

Мол, ничего «не понимэ».

К нему водили мать из дому.

Водили раз,

Водили пять.

А он: «Мы вовсе незнакомы!..»

И улыбается опять.

Ему японская «микада»

Грозит, кричит: «Признайся сам!..»

И били мальчика прикладом

По знаменитым жемчугам.

Но комсомольцы

На допросе

Не трусят

И не говорят!

Недаром красный орден носят

Они пятнадцать лет подряд.

…Когда смолкает город сонный

И на дела выходит вор,

В одной рубашке и в кальсонах

Его ввели в тюремный двор.

Но коммунисты На расстреле

Не опускают в землю глаз!

Недаром люди песни пели

И детям говорят про нас.

И он погиб, судьбу приемля.

Как подобает молодым:

Лицом вперед,

Обнявши землю,

Которой мы не отдадим!

1934

75. ЖЕНИХИ

Мама в комнате не спит.

Папа в комнате сопит.

И у мамы

И у папы

Недовольный явно вид.

Дочь приветствует в прихожей

Двадцати примерно лет,

На Онегина похожий,

В сапогах казенной кожи,

Бедный, видите ль, поэт!

А за городом, в усадьбе —

Как богат, хотя и сед, —

В сорока верстах от свадьбы

Славный вдовствует сосед.

И у мамы —

Грустный вид.

И у папы —

Грустный вид.

Мама в комнате не спит.

Папа в комнате сопит.

И у мамы

И у папы

Явно недовольный вид.

…Дорогая, дай усесться,

Дай мне место поскорей

Возле… где-нибудь… у сердца,

Рядом с нежностью твоей.

Да не бойся, сделай милость…

Ты взгляни на старый быт:

Мать легла и притворилась,

Что не видит

И что спит.

И никто нас не попросит

Не тушить с тобой огня.

И никто теперь не спросит,

Сколько денег у меня.

Сколько денег,

Сколько душ?

Сколько яблонь,

Сколько груш?

Кто богаче: ты ли, я ли —

И другую ерунду.

А соседа… расстреляли

В девятнадцатом году!

1934

76. ОТКРОВЕННОСТЬ

Ты устала, дорогая.

Триста с лишним дней в году!

Дни труда…

И ты в трамвае

Задремала на ходу.

Крепко сомкнуты ресницы.

Брови подняты дугой.

Кто тебе сегодня снится,

Мой товарищ дорогой?

Это, может быть, красавец

По лицу

И по уму.

Я деталей не касаюсь…

Но завидую ему.

Я себя последней спицей

Не считаю.

Нет!

И мне

Тоже бы хотелось сниться

Многим девушкам

В стране.

Но тебе,

С которой вместе

Общим делом

Я живу,

Для которой столько песен

Написал я

Наяву,

Мне б особенно хотелось

Передать во сне привет.

Это, верно… мягкотелость?

Что ж поделаешь…

                                  поэт!

1934

77. РАЗЛУКА

Разлука уносит любовь…

Кукольник

Ветер. Листья облетели.

И уже недели две

Серебристый шар метели

Куролесит по Москве.

Но пускай заносит зданья

Вьюга, снег… Ты не грусти.

Всё равно путей свиданья

Никому не занести.

И недолгими снегами

Ты была разлучена.

Жизнь стояла между нами,

Как Китайская стена.

По в степи дорожной пыли

И в пыли людской молвы

Мы с тобой не позабыли

Климат любящей Москвы.

Ну, так дай скорее руки!..

Видишь: жизнью снесена,

Сметена стена разлуки,

Как Китайская стена.

1934

78. БАРАБАНПионерская песня

По ду-плу пу-сто-му дя-тел

Два ча-са дол-бит под-ряд.

Он к ко-стру как пред-се-да-тель

Со-би-ра-ет мой от-ряд…

Утро будет синим-синим,

Синим будет небосвод,

И под синей парусиной

Лагерь лесом проплывет.

Мы подбили крепко ноги,

Подковали каблуки,

И далекие дороги

Далеко недалеки!

Мы горячим сердцем видим

Все четыре стороны:

Если Гитлер —

                      ненавидим!

Если Либкнехт —

                              влюблены!..

Далеко, за синим морем,

Есть такие города,

Где о берег солью, горем

Бьет немецкая вода.

Мы в немецкие ворота

Грянем как-нибудь опять…

Мы их вызовем: «Эй, кто там!

Поднимайтесь! Будет спать!»

И на площади базарной

Вскинет каску динамит,

И винтовкой по казармам

Бунт солдатский прогремит!!

По ду-плу пу-сто-му дя-тел

Два ча-са дол-бит под-ряд.

Он к ко-стру как пред-се-да-тель

Со-би-ра-ет мой от-ряд…

<1935>

79. «Какой контраст!.. Подумать стыд…»

Какой контраст!.. Подумать стыд:

Куда ни глянь — повсюду,

Как медь пасхальная, блестит

Астральная посуда.

А посмотри на этот клен,

На этот чистый воздух:

Он ясен, он не застеклен

И держится на звездах!

Я сам под краном этих дней

Преображен и вымыт!

Насколько все-таки вредней

Для нас московский климат.

Я говорю про грустный быт,

Где в черепках разбитых

На медном примусе кипит

Пустая кипень быта.

Давай вдыхать простор Невы,

Глядеть на небо чаще,

Чтоб смыслом этой синевы

Прониклось наше счастье!

Февраль 1935

80. ПРОВОКАТОР

Н. Асееву

На углу Поплавской

Господин живет:

Борода — коляской,

Колесом — живот.

Кто такой — не знаю,

Он не говорит, —

У него пивная

Под названьем «Крит».

Музыка… и целый,

Целый день подряд

В «Крите» офицеры

За столом сидят.

Пиво и горошек

В ресторане «Крит»!

Господин хороший

Что-то говорит.

«Сорок первый номер…

Только поскорей…

В этом самом доме —

Комиссар еврей…»

Застучит калитка…

Через пять минут

На смерть и на пытку

Парня проведут.

Проведут за город

По дороге той,

По которой скоро

Мы придем домой!

…На углу Поплавской

Я сойду с коня.

«Будь, братишка, ласков,

Подожди меня».

Пиво и горошек

В ресторане «Крит»…

Господин хороший

За столом сидит.

«Сорок первый номер…

Ну-ка, господин,

В этом самом доме

Кто живет один?»

Посинеют жилы

У него на лбу.

«Раньше двое жили,

Да один… в гробу!»

…Три минуты время

И от силы — пять;

Подтяну я стремя,

Сяду я опять.

Пиво и горошек

Прямо — на полу…

Господин хороший

Прикорнул к столу!

Март 1935

81. НУ, ПОГЛАДЬ ПО ГОЛОВЕ

Ну, погладь по голове,

Намекни еще о счастье.

Это в городе Москве

Наблюдается всё чаще.

Пусть замрет рука в руке…

Посмотри, моя родная:

Протекают по реке

Разноцветные трамваи.

По бортам — вода каймой,

Винт работает всё чаще,

И клокочет под кормой

Молодое наше счастье!

Скоро

Гладкой, как слюда,

Станет кипень волновая.

Не останется следа

От любви

И от трамвая.

Этой ласковой рукой

Будет найдена — другая…

Но об этом пусть другой

И напишет, дорогая!

Май 1935

82. ЗДРАВИЦА

Пью за здравие Мери…

А. Пушкин

Над страной стою с бокалом

И прошу друзей помочь.

Пью за море!

Пью за скалы,

Подпирающие ночь!

За улыбки пью прохожих,

Близких сердцу моему.

Пью за девушек хороших,

Отдыхающих в Крыму!

Пусть почаще уезжают

Наши девушки на юг;

За успехи урожаев,

Расширяющих их круг!

Пью за нас,

За наше время,

За созвездие Тельца…

И за звезды, что на шлеме

У советского бойца!

За черешни Украины,

За республику в цвету!

И за ласковое имя,

То есть именно за ту,

Для которой почтой спешной

Отсылаем письма мы.

И цветут в садах черешни

Всех республик,

Всех семи!

Пусть над ней струится время

Юной свежестью своей

И кипит благословенье

Украинских тополей!..

Июнь 1935

83. СЕРДЦЕ

Ничего не пощадили —

Ни хорошее, ни хлам.

Всё, что было, разделили,

Разломали пополам.

Отдал книги,

Отдал полки…

Не оставил ничего!

Даже мелкие осколки

Отдал сердца своего.

Всё взяла.

Любую малость —

Серебро взяла и жесть.

А от сердца… отказалась.

Говорит — другое есть.

Июль 1935

84. ОСЕНЬ

Вот березы столетнего роста

Вечереют и пахнут свежо.

Я срезаю полоску бересты

И свиваю певучий рожок.

Я за таволгой спрячусь. И ветер

Я вдохну. И рожок запоет.

Так изюбрь меня не заметит

И на выстрел ко мне подойдет.

Так мы бродим нетронутым лесом.

Где-то звездочка светит едва,

Только небо лиловым навесом

Опускается на дерева.

Где дорога прямая, — спросить бы.

Под ногами валежник сухой,

Мы к заре доберемся до сидьбы,

Отогреемся свежей ухой.

И маньчжуркой набитые трубки

На просторе опять задымят…

На березах сухие зарубки

Нам о старых путях говорят.

Может, здесь партизаны ходили

По звериному следу врага,

Может, тихие песни водили,

И хранила те песни тайга.

И она сохранила на годы,

Но молчанье ее — до поры.

И к деревьям отменной породы

Лесорубы несут топоры.

Ничего, что в далекую просинь

От двустволки умчится зверье…

Золотая приморская осень —

Неподкупное счастье мое.

Сентябрь 1935

85. ПЕСЕНКА

Не пали по оробелым

Птицам. Порох пожалей…

Пусть гуляет пара белых

Приозерных голубей.

Над водой склонилась ива,

Будто шепчет в тишине.

Мы прибавим шагу, ибо

На привале грустно мне.

Видишь, створы издалёка

Засветили, и уже

Затихает птичий клекот

На последнем рубеже.

Мы стоим во всеоружье,

За прибоем спит страна!

И на тыщи верст в окружье

Нерушимая

                           она.

От Амура и до Шуи,

До Архангельска за Кемь

Мы храним ее, большую,

Не рушимую никем.

Дует ветер из-за сопок

В пограничные столбы,

Но крепки ряды Особой

И не дрогнут в час борьбы.

Октябрь 1935

86. ПРОИСШЕСТВИЯ

Вот какое дело было:

В доме девушка жила.

Уходила, приходила

И однажды не пришла.

Утром в теплую погоду

На реке, у сточных труб,

Перевозчики Освода

Под мостом поймали труп.

Увидали, изловили,

Заявили в комсомол.

Изловили, заявили,

Написали протокол.

Из Казани, из Рязани

Мать приехала и брат.

Посидели, поглядели

И уехали назад.

Две без малого недели

Волновался целый дом:

Как, мол, так, на самом деле?!

Не смогли!.. Недоглядели!..

Волновались две недели —

Да и кончили на том.

А теперь повестки в суд,

Понимаете, несут.

Говорят, что по закону

Незнакомый и знакомый —

Все ответственность несут…

Октябрь 1935

87. ПОСВЯЩЕНИЕ

Трудно нам с тобой договориться,

Трудно, милая, трудней всего:

Резко обозначена граница

Счастья твоего и моего.

И, усталые, полуживые,

Зубы стиснувши и губы сжав,

Мы с тобой стоим, как часовые

Двух насторожившихся держав.

Ноябрь 1935

88. ТИПИЧНЫЙ СЛУЧАЙ

Двое тихо говорили,

Расставались и корили:

«Ты такая…»

— «Ты такой!..»

— «Ты плохая…»

— «Ты плохой!..»

— «Уезжаю в Ленинград… Как я рада!»

— «Как я рад!!»

Дело было на вокзале.

Дело было этим летом.

Всё решили. Всё сказали.

Были куплены билеты.

Паровоз в дыму по пояс

Бил копытом на пути:

Голубой курьерский поезд

Вот-вот думал отойти.

«Уезжаю в Ленинград… Как я рада!»

— «Как я рад!!»

Но когда…

Чудак в фуражке

Поднял маленький флажок,

Паровоз пустил барашки,

Семафор огонь зажег…

Но когда.

Двенадцать двадцать

Бьет звонок. Один. Другой.

Надо было расставаться…

— «До-ро-гая!»

— «До-ро-гой…»

— «Я такая!»

— «Я такой!»

— «Я плохая!»

— «Я плохой!»

— «Я не еду в Ленинград… Как я рада!»

— «Как я рад!!»

Ноябрь 1935

89. ЛЮБОВНАЯ-ГОВОРНАЯ

Глупым недугом разлуки

Добрым людям сводит руки.

Наплодили Люды… Лиды…

Людоеды — инвалидов!

Очень больно, очень грустно,

Что любовь, как говорят,

Только лишняя нагрузка

Для трудящихся ребят.

Бродит Ваня по аллее:

«Что с тобою?» — «Я болею…»

А расспросишь инвалида,

Выясняется, что… Лида!

…Полюбить меня готовясь,

Ты люби меня на совесть.

Ты люби на самом деле,

Чтоб глаза мои блестели!

То ли дело… то ли ласка!

То ли служба… то ли дом!

Надоела неувязка

Между лаской и трудом!

Ты люби меня не вздорно.

Ты люби сто лет подряд!

Ты люби, чтоб крепла норма

У меня и у ребят!!

Люди встретят, люди спросят:

«Как работаем, Иосиф?

Как живется? Ничего?..»

Поведет Иосиф усом:

«Как живется? На пять с плюсом.

Я влюблен. Работа — во!»

Декабрь 1935

90. ФИЛОСОФСКОЕ

Мы с тобою станем старше.

Загрустим. Начнем седеть.

На прудах на Патриарших

Не придется нам сидеть.

Потолчем водицу в ступе,

Надоест, глядишь, толочь —

Потеснимся и уступим

Молодым скамью и ночь.

И усядется другая

На скамью твою, глядишь…

Но пока что, дорогая,

Ты, по-моему, сидишь?

И, насколько мне известно,

Я! — не кто-нибудь другой —

Занимаю рядом место

С этой самой дорогой.

Так пока блестит водица

И не занята скамья,

Помоги мне убедиться

В том, что эта ночь — моя!

1935

91. ПЕСНЯ ОБ УБИТОМ КОМИССАРЕ

Близко города Тамбова,

Недалёко от села,

Комиссара молодого

Пуля-дура подсекла.

Он склонялся,

Он склонялся,

Падал медленно к сосне

И кому-то улыбался

Тихо-тихо, как во сне.

Умирая в лазарете,

Он сказал:

«Ребята… Тут

Есть портрет… Елизавета —

Эту девушку зовут.

Красным гарусом расшитый —

Вот он, шелковый кисет!

Ну, так вы ей… напишите,

Что меня…

                 в помине нет…»

Мы над ним

Не проронили

Ни единого словца.

Мы его похоронили

 Честь по чести, как бойца.

Но тамбовской ночью темной.

Уцелевшие в бою,

Мы задумались,

И вспомнил

Каждый девушку свою…

1935

92. КАССИР

Тосе

На вокзале хмуро… сыро…

Подойти сейчас к кассиру

И сказать без всякой фальши:

«Дайте мне билет подальше.

Понимаете… мне худо…»

А кассир: «Билет?.. Докуда?

До какого то есть места?»

— «Неизвестно!»

— «Не-из-вест-но?

А в каком, простите, классе?»

Пригибаюсь к самой кассе:

«Хоть на крыше, хоть в вагоне!..

Пусть в огонь!

Но только пусть

Этот поезд не догонит

Ни моя любовь,

Ни грусть…»

1935

93. СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА

Доктора… они не понимают:

Малярией, говорят, томим.

Мне прописано. Я принимаю

Добрые советы

И хинин.

Это только для меня зацепка —

Оставаться целый день с людьми…

Не придумали еще рецепта

Против неудавшейся любви.

Я спасался…

Семенил ногами,

Падал и садился на коня…

Это старое мое недомоганье

Много лет преследует меня!

Видимо,

Одних разъездов мало.

Видимо, и здесь опять

Огневые средства аммонала

Следует, как в море, применять.

Мы с тобою, если разобраться

(Попросту и честно говоря),

Не способные прорваться

На соединение моря.

Да, моя любимая,

Не смейся:

Мы остались разными людьми…

Резкий климат тихого семейства

Не способствует работе

И любви.

А советы Помогают слабо.

Да и слушать стало их невмочь.

Ты одна мне, милая, могла бы

В этом деле чем-нибудь помочь.

…Над страной

Всё небо в крупных звездах.

Я стою в раздумье у дверей.

Надо рвать…

И пусть летят на воздух

Камни… кровь… но только поскорей!

1935

94. ЛЫЖНИ

Вы уедете, я знаю,

За ночь снег опять пройдет.

Лыжня синяя, лесная

Постепенно пропадет.

Я опять пойду средь просек,

Как бывало в эти дни.

Лесорубы, верно, спросят:

«Что ж вы, Павлович, одни?..»

Как мне гражданам ответить?

О себе не говорю!

Я сошлюсь на сильный ветер

И, пожалуй, закурю.

Ну, а мне-то…

Ну, а мне-то?..

Ветра нет… ведь это ж факт…

Некурящему поэту

Успокоить сердце как?

Или так и надо ближним,

Так и надо без следа,

Как идущим накрест лыжням,

Расходиться навсегда?..

1935

95. О СЛАВЕ

От тебя-то я не скрою,

Расскажу тебе одной:

Иностранного покроя

Есть костюмчик выходной.

Модный. Новый. Как с иголки!

Не костюм — смертельный яд.

От такого комсомолки

На ногах с трудом стоят.

Только мне, скажи на милость,

Мне-то что, в веселых, в них,

Если ты остановилась

На петлицах голубых?

А меня от них чего-то

Нынче тянет на кровать.

Выходной. А неохота

Новой тройки надевать.

Лягу я. Сомкну ресницы.

Позабуду про Москву.

Пусть мне что-нибудь приснится

То, что будет наяву.

Я не летчик — я не бравый.

Но мне кажется: в Москве

Все мы, девушка, от славы

На каком-то волоске.

Я проснусь, глаза открою,—

И глядишь: в другой судьбе

Парень штатного покроя

Станет нравиться тебе.

Я тогда обед устрою,

Тройку вытащу опять!

…Или, может быть, не стоит

Беспокоиться — и спать?

1935

96. ПОСВЯЩЕНИЕ

Так много врем, так мало верим…

Пять лет прошло теперь почти,

Как с возмущеньем  хлопнув дверью,

Меня оставили мечты.

Остатки счастья проживая,

Менял я женщин и места.

Душа моя, как нежилая,

Была огромна и пуста.

Глубокой мглой и дремой облит,

Я шторы наглухо спустил

И спал… пока твой светлый облик

Меня опять не осветил.

И в это радостное утро,

Давно забытое почти,

Я увидал опять как будто

Знакомое лицо мечты.

В моей разбуженной прихожей

Я узнаю ее, любя…

Она, как в зеркале, похожа,

Моя родная, на тебя!

1935 (?)

97. «На столе — бутылка водки…»

На столе — бутылка водки.

Под столом — разбитый штоф.

Пью и плачу я… ах, вот как

Обернулась ты, любовь!

Я — и душу, я — и тело…

Я и водку начал пить…

Для меня ты не хотела

Юбки новой позабыть.

Ах, всё чаще, чаще, чаще

Вижу я твое манто.

Проезжает мое счастье

В лакированном авто.

Юбка, шляпка дорогая,

Сумка с модным ремешком…

Наплевать… Любовь, я знаю,

Ходит под руку пешком.

Он не знает, он не спросит,

Любишь ты или шалишь.

Поиграет он и бросит,

И укатит в свой Париж.

Побледнеют твои губы,

Ручка высохнет твоя…

Кто тебя тогда полюбит,

Парижаночка моя?

Кто такая — не она ли

Ходит в кофте голубой?..

На каком-нибудь канале,

Может, свидимся с тобой?

1935 (?)

98. «Задала любовь задачу…»

Задала любовь задачу

Нам с тобою вместе жить,

Да не вышло нам удачи

Дело трудное решить.

Кто ошибся: ты ли, я ли,

У кого белей виски,—

Не скажу. Но простояли

Восемь лет мы у доски.

Разошлись… И слезы в горле.

Нет, не слезы — это кровь!

Мы, как дети, просто стерли

Нерешенную любовь…

Март 1936

99. ПИСЬМО

Мы не рыбы и не птицы.

И в отечестве своем

Мы привыкли веселиться

И печалиться вдвоем.

Одиноко мне и жарко.

Напишу возьму письмо.

Есть конверт. Наклею марку.

Пусть идет себе само.

Все сто семьдесят мильонов

Письма пишет, писем ждет, —

Парень с сумкой почтальона

К одному из них придет.

Кто он? Летчик? Врач? Учитель?

Кто? Профессия не в счет!

«Распишитесь. Получите».

И получит. И прочтет.

А потом к столу присядет

И напишет мне ответ.

Кто?.. Чарджуйский, скажем, дядя,

Не писавший двадцать лет,

У которого баштаны

И который сбился с ног.

У которого бесштанный

Старший сын и пацанок.

Но который на рассвете,

Пораскинувши умом,

На мое письмо ответит

Вразумительным письмом.

Потому что и в Чарджуе

И в любом другом краю

Люди наши боль чужую

Принимают как свою!

Март 1936

100. МАРУСЯПартизанская песня

Маруся, Маруся, зеленые очи,

Родная сибирская кровь!

Как вспомню — так вздрогну, так память

                                                                         грохочет

Огнем партизанских боев.

…Гремят батареи, гудят переправы,

Строчит пулемет, как швея.

Винтовка и лошадь, да звезды, а справа,

Маруся, кожанка твоя!

Мы близкие люди, мы дети предместий,

И ты говоришь мне сквозь гром:

«Мы вместе играли, мы выросли вместе

И вместе, наверно, умрем».

А враг не сдается. А пуля не дремлет,

Строчит пулемет, как швея!

И ты покачнулась, и тихо на землю

Упала кожанка твоя!

Я помню тот вечер, я знаю то место,

Где грустно сказала она:

«…Мы вместе играли, мы выросли вместе,

Но я умираю… одна».

Маруся, Маруся, зеленые очи,

Родная сибирская кровь!

Как вспомню — так вздрогну, так память грохочет

Огнем партизанских боев.

Март 1936

101. ЛЮБОВНАЯ ШУТОЧНАЯ

Не дивимся, если хлопец

Ходит с дивчиной за тын.

А дивимся, если хлопец

Ходит по двору один.

Мы таких сейчас к ответу —

Хоть в каком он будь чину:

«Есть супруга или нету?

Если нет, то почему?»

Побалакаем. Расспросим.

Вызовем. Поговорим.

Не согласен? Перебросим

На работу

В Крым.

Пусть попробует на юге,

Где сама земля как печь,

От воды

       и от супруги

Хлопец сердце уберечь!

…Не дивимся, если дядя

Ходит с дивчиной за тын,

А боимся, если дядя

Долго ходит холостым.

Мы таких сейчас к ответу:

«Почему и отчего

Промышляете

                              и нету,

Дядя,

            саду своего?»

Побалакаем. Расспросим.

Вызовем. Поговорим.

Не согласен? Перебросим

На работу,

Но… в Нарым.

Пусть на Севере далеком.

Где снегов белеет гладь,

Где, насколько хватит око.

Человека не видать,

Где медведь идет по следу,

Где и птице негде сесть,

Пусть попробует к соседу

В сад супружеский залезть!

Июнь 1936

102. НА МОЖАЙСКОМ ШОССЕ

Не люблю, если сыро и гнило.

Красотой этих мест покорен,

Для своей односпальной могилы

Я бы выбрал Можайский район.

Журавель над крестьянским колодцем,

Солнце-еж копошится в овсе.

И, как песня, петляет и вьется

Уходящее в небо шоссе.

Мне приятно: семейные козы,

Холм зеленый да речка вдали…

Уступите мне, люди колхоза,

Если можно, немного земли.

Говоря без стыда и зазнайства,

Честный лирик, не шелопай,

В коллективном советском хозяйстве

Я имею свой маленький пай.

Мне не надо паккардов очкастых.

Стильных дач… Я прошу об одном:

Отведите мне скромный участок

В две сосны под зеленым холмом.

Это мало. И думаю, это

Не испортит природы красот.

А засеете… Сердце поэта

Снова чистым зерном прорастет.

Не имея других капиталов,

Это сердце, питавшее стих,

И при жизни собою питало

Современников славных моих.

Сентябрь 1936

103. ПЕСНЯ О ПАСТУШКЕ

Возле моста, возле речки

Две березки, три овечки.

На селе кричит петух,

У реки сидит пастух.

Возле моста, у реки

Проходили казаки,

Услыхали петуха,

Увидали пастуха.

Есаул навеселе:

«Сколько красных на селе?»

Пастушок ломает прутик,

Головой белесой крутит.

Казаки навеселе:

 «Подсчитаем на селе!»

Поскакали… а пастух

Снял порты да в воду — бух!

На селе смеются бабы,

А пастух, задами, — к штабу.

Поспевает, слава богу,

Комиссар кричит тревогу…

Коммунисты к пулеметам,

А казаки-то наметом!

Наступают… отступают…

Пулемет чубы считает!

Насчитал без мала до ста —

Остальные к речке, к мосту.

Кто мостом, а кто и вброд,

…А пастух назад плывет.

Вылезает из реки,

А у моста казаки.

Увидали: «Ты откуда?

Говори… то будет худо!»

Пастушок: «В реке купался,

Мне, кубыть, таймень попался».

Казаки: «Какой таймень?!

Сучий сын… скидай ремень!!»

…Возле моста, возле речки

Две березки, три овечки.

На селе кричит петух…

На ремне висит пастух.

Октябрь 1936

104. АЗОРСКАЯ ПЕСНЯ

Где-то на Азорских островах

Девушки поют чудную песню.

В тихих и бесхитростных словах

Вымысел скрывается чудесный.

Девушки бровями поведут.

Головы нерусские наклонят,—

И по океану

                    вброд

                                    идут

Ярые буденновские кони.

Ленты боевые на груди,

Куртки знаменитые из кожи.

Конница идет!

А впереди

Парень — на азорских не похожий.

Тонкий и кудрявый, как лоза,

Гибкий, как лиана, и высокий.

У него

Хорошие глаза

С южной украинской поволокой.

Для него

Платки девчаты ткут,

Юноши идут к нему брататься.

От него,

Как от огня, бегут

Толстые смотрители плантаций!

…Не могу я песню позабыть!

По Москве хожу как сумасшедший.

Я хотел бы

                           парнем этим быть,

В песню иностранную вошедшим.

Много я бы мог перетерпеть:

Тропики, контузию, осколок,

Только б о себе заставить петь

Молодых азорских комсомолок.

Думаю, в бою, не на словах,

Многое друзья мои терпели,

Чтобы на Азорских островах

Девушки по-комсомольски пели.

1936

105. ПОЧЕМУ?

Берег на берег глядит.

Подними свои ресницы:

На одном — сосна стоит,

На другом — трава лоснится.

Разделила их река.

Но стоят они родными:

Мост, как длинная рука,

Протянулся между ними.

Почему же, мальчик мой…

Это так обидно, право!..

Между мною и тобой

Никакой нет переправы?

1936

106. КОНДРАТИЙ РЫЛЕЕВ

…За тяжкий труд моих страданий

Вознагражден и я, поэт,

Не шубой славы стародавней

С царевых плеч… Не чином. Нет!

Но тем, что все мои печали,

Мужавшие день ото дня,

Народной болью прозвучали!

И тем — что слушает меня

Народ на площади морозной,

Не утирая слез с лица,

Как слушали еще при Грозном

На Красной площади слепца.

1936

107. СТАРАЯ ПЕСЕНКА

Было, доктор, правда, было

Сердце, полное огня.

Было, доктор, да и сплыло.

Нету сердца у меня!

Доктор, выслушайте, сверьтесь,

Помогите… буду рад.

Разве, доктор, станет сердце

Так стучаться невпопад?

Люди — люди не поверят.

Не поверят?.. Ну и пусть.

Это я к любимой в двери

На Остоженке стучусь.

Ни ответа, ни привета…

Вот уже четыре дня

Отвечают: «Нету!.. Нету!..»

Нету сердца у меня!

1936

108. ПАМЯТЬ

Снега нет в полях тоскливых,

И опять, уйдя с полей,

Память роется в архивах

Пожелтевших тополей.

Кто просил тебя и нанял —

Ногтем по сердцу скребя, —

Грустный труд воспоминаний

Взять сегодня на себя?

Да и что еще осталось

На съедение зиме?

Листьев ржавая усталость

С тяготением к земле?

Или, слитая с листвою,

Слез наигранных слюда?

Это всё уже не стоит

Ни страданий, ни труда…

Первый снег… — и с первым снегом

Наступающей зимы

Под глухим ее ночлегом

Это всё уснет…

                             И мы,

Мы, наверно, с базы ближней

Подадимся снова в путь,

С первым снегом, — первой лыжней

Накрест всё перечеркнуть…

Март 1937

109. ЗАВЕЩАНЬЕ

Как посмотришь иногда… не скоро ж

Люди станут искренни и просты!

Почему влюбленных гонит сторож,

Гонит с кладбища? Не понимаю просто!

Проступает в надмогильных кленах

Жизнь, которой под землею тесно;

Чем же это место для влюбленных

И неподходяще и не место?

Несогласен с глупыми вещами!

Как противник косности и гнили,

Я оставлю вместо завещанья

Вот какую надпись на могиле:

«Если ты не вор и не громила,

Если ты влюблен и счастлив с другом,

Приходи сюда! Моя могила,

Гражданин, к твоим услугам…»

Апрель 1937

110. РАЗГОВОР

Два товарища хороших

Вдоль по улице брели,

Два товарища хороших

Разговор такой вели:

«Я, — сказал который старше, —

Не загадываю впредь,

Но хотел бы с песней, с маршем

За свободу умереть!

Если мне судьба свалиться, —

Так уж лучше за Мадрид,

За испанскую столицу», —

Первый парень говорит.

А другой глядел на небо,

Где сквозили синь и медь.

И сказал другой:

«А мне бы…

Не хотелось умереть.

Ни на шаг не отступая,

И при жизни я могу

Быть героем,

                          уступая

Смерть и музыку врагу».

1937

111. «Не гляди так злобно и устало…»

Не гляди так злобно и устало.

Это время паводков и льдин.

(Да, разлука — время рекостава!)

Ты страдал, Иосиф, не один.

Слишком были реки многоводны,

Слишком были чувства глубоки.

Но конец. Разлука. И свободно

Рубят лед пешнями рыбаки.

Ледяное поле недвижимо.

Только разве, смыслу вопреки,

Ледяному вопреки режиму —

Под пешней проступит путь реки.

Или над халупой рыболова,

Как непостигаемый намек,

Заструится и свернется снова

Одинокий голубой дымок…

Март 1938

112. ПРИЗНАКИ ВЕСНЫ

И. Д. Папанину

Был снег, и тем не менее

        Синица на сосне

Обменивалась мненьями

        С другими о весне.

Но, видимо, на ясене

        Вопросы не ясны:

Возникли разногласия

       По поводу весны.

Всё утро, как на диспуте,

       Перекликался лес.

И даже дятел выступил,

        Когда в дупло залез!

А люди, — ну, не глупо ли! —

       Все доводы проспав,

Гадали под тулупами,

       Кто в этом споре прав.

И только школьник маленький —

       Хотя и был он мал, —

Не надевая валенки,

       Синицу понимал.

Повел глазами добрыми

       И согласился: «Да,

Весна. И значит, вовремя

Братки

Ушли

Со льда».

Март 1938

113. ОХОТА НА УТОК

Тиха легавая, как мышь,

Крадется… — Пиль! Но кряки чутки;

И, криком огласив камыш,

Обидев суку, смылись утки.

А я, по правде, рад за них,

Я рад тому, что птицы смылись:

Простая радость за родных

И за своих однофамилиц.

Меня и брали на прицел,

И поднимали стойкой сучьей,

И если я остался цел,

То это лишь счастливый случай.

Нет, мне охоты не постичь.

Стрелять учиться слишком поздно!

Не убивать я создан дичь,

А птицам радоваться создан.

И пусть, хозяина кляня,

Мой пес глядит печально в воду.

Что ж критика… она меня

Не понимала сроду!

Зато всё утро, как-никак,

Хотя они давно и смылись,

Я слышу благодарный кряк

Моих живых однофамилиц!

Май 1938

114. ДОЖДЬ В ДЕТСКОМ САДУ

Смолкла птица… Сникла ветка.

И срывается с гвоздя

Металлическая клетка

Полосатого дождя.

И не дождь совсем, а мушки

На фонарь хотят присесть!

И не мушки, а к кормушке

Приглашают куриц есть!

Нет, не просо! И не птицы

Пробегают через сад:

Это спицы, просто спицы

Мокрым садом колесят!

Или — знаю: это льется

И не дождь, а — провода.

И по ним передается

Очень срочная вода!

Ну, тогда мы непременно

Все узнаем перемены!

«Соберите молодежь!

Интересно, что за новость

Сообщает детям дождь?»

Точка… точка, запятая…

Ну, конечно… так и есть!

Из Мадрида и Китая

 Телеграммы детям есть.

«Дорогие, — пишут, — детки,

Не-пре-мен-но победим!»

…Дождь прошел. На мокрой ветке

Пар колеблется, как дым.

Май 1938

115. УРОЖАЙ

Как доктор выстукаю землю,

Склонюсь и выслушаю грудь.

Она не спит,

Но только дремлет,

А ей бы надобно уснуть.

Ей год от года тяжелее.

Ни сна, ни отдыха ей нет

Уж много лет!

Не пожалеет

Ее никто уж много лет.

И только мы, сказать хочу я,

Да, только мы — своим жнивьем,

Трудом своим — ее врачуем:

В ладу с трудом своим живем.

Не потому ли так обильна

И к нам признательность земли,

Что мы под насыпью могильной

Своей земли не погребли?

Что, будь то сопки или пади,

Где может утвердиться злак,

Под смерть и кровь единой пяди

У нас отнять не может враг?

Да не иссякнут урожаи

Страны, где трудятся… И да

Погибнет тот, кто угрожает

Плодам народного труда!

Июнь 1938

116. РАЗГОВОР С МАТЕРЬЮ

Не могу, когда руками машут

Матери на бедных сыновей.

Я нескромен!

Милая мамаша,

Что еще? Куда еще скромней?!

Ну, а если даже я нескромен

И мирскими радостями сыт,—

Это — всё, что мне дано, мамаша! Кроме

Мне же ни-че-го не предстоит.

Вам не то. У вас другое дело.

Вы себе живете не спеша —

А умрете, похоронят тело,

К богу переселится душа.

И опять ни голода, ни жажды:

Ты себе одет, обут и сыт.

И выходит: то, что мне однажды,

Вам, мамаша, дважды предстоит.

Вы и не торопитесь, понятно,

Ну, а мы стараемся успеть:

Наработаться, поесть приятно,

Песню, понимаете ли, спеть.

Потому что если упокоят

Нашу неприкаянную плоть —

Просто… не пошевелит рукою

Для таких безбожников господь!

Июнь 1938

117. ЭХО

Я не слезлив. И это с детства.

А если как-нибудь потек, —

Всегда сдержусь, найдется средство:

Ну, зубы сжал… ну, взял платок.

Но я смешлив. И вот несчастье:

Уж если мне смешинка в рот, —

Какой там зубы — тут на части

Не то что зубы — череп рвет!

И хоть бывает не до смеха,

Но если, братцы, прорвалось,

Клокочет смех! Грохочет эхо

Слез, досмеявшихся до слез…

Октябрь 1938

118. «Как ослепительно, как ярко…»

Как ослепительно, как ярко

Горит звезда твоих побед!

Каким же праздничным подарком

Тебя почту? Достойных нет.

Но знак подай. И без укора,

Тобой воспитанный в борьбе,

Я жизнь отдам свою,

Которой

Мы все обязаны тебе.

Октябрь 1938

119. СТИХИ О ПОТЕРЯННОЙ СОБАКЕ

О, как это близко и знаемо!

…Толпа тротуаром плывет,

А пес, потерявший хозяина,

Во мне его ищет…

                                И вот

Он тычется мордой в прохожих…

Обнюхает боты, пальто,

Посмотрит — как будто похожий,

А в душу заглянет — не то!

Жестоко разлукой терзаемый,

Я чувством собачьим томим:

Я тоже утратил хозяина

Над сердцем дурацким моим.

И в банде красавиц прохожих

Кидаюсь, как пес, под авто,

Я тоже встречаю похожих

И в ужасе вижу — не то!

1938

120. НА БЕРЕГУ ВОЛГИ

Хороша, любима повсеместно

Песня про Степана-казака!

Но одно в ней есть плохое место,

Волга матушка-река.

Но с одним я в песне не согласен —

Ох, уж этот разиновский пыл! —

Некрасиво в этой песне Разин

С бедной персианкой поступил.

Разойдись — никто с тебя не спросит,

Уплыви с другими на войну,

Но бросать… да и не просто — бросить,

А ведь в набежавшую волну?!

Если это факт, а не поклепы, —

Стыдно за Степана-казака.

Не люблю, когда красавиц топят,

Волга матушка-река!

На меня напраслину возводят.

Напустили кумушки туман,

Будто я с супругой не в разводе,

А в известном роде… атаман.

Всё моя поганая осанка!

Нет уж, если песня сложена,

Я-то в этой песне… персианка,

Атаманом, собственно, жена.

Говорю по правде (без тумана),

Очень многим женам, может быть,

Хочется супругой-атаманом,

Волга-матушка, побыть.

А попробуй на такую моду

Кто-нибудь благословенье дать, —

Так, пожалуй, в веденье Освода

Надо будет загсы передать!

Потому, кого бы ни спроси вы,

Если он об этом не забыл, —

Всякий скажет: «Очень некрасиво

Разин с персианкой поступил!»

1938

121. ПЕСНЯ О МЛАДШЕМ БРАТЕ

На каштановой головке

Нежный локон теребя,

Он спросил: «Наган с винтовкой?..

Это много для тебя».

Я сказал: «Не стоит, Вася.

Мать стара. Пускай один

Остается. Оставайся

Для родительских седин».

У садовой у калитки

Мы простились кое-как.

Слезы тонкие, как нитки,

Намотал он на кулак.

И сказал: «Ступай, Володя…»

Он взглянул,

И с того дня

Восемнадцать лет не сводит

Этот мальчик глаз с меня.

Эту тоненькую ветку,

Эту слабенькую грудь

Вся японская разведка

Не могла никак согнуть!

На тюремной на кровати,

Губы, руки искусав,

Умер он,

О старшем брате

Ничего не рассказав…

1938

122. ДОБРОЕ СЛОВО

От доброго слова собака моя

Срывается с места, кружится юлою.

Визжит, колбасится: довольна! а я…

Я, кажется, скоро… собакой завою.

Кто знает жестокий и тихий твой нрав?

Не тронув тебя ни стихами, ни плачем —

Как пудель, уставясь и морду задрав, —

Не трону ль тебя я страданьем собачьим?

И как бы я ни был измучен и слаб,

Но если окликнешь… по первому звуку

Я кинусь со всех четырех своих лап

Лизать эту нежную женскую руку.

И мир прояснится от пальцев твоих,

И в мире, где столько собак и вопросов,

Счастливей не будет вот этих двоих

От доброго слова визжащих барбосов!..

Декабрь 1938

123. ДОЖДЬ ИДЕТ

Не догадаться, не расслышать,

      Идти калякать,

Когда кричит, как на афишах,

      Намек каракуль.

Не разобрать знакомый почерк

      Дождей московских, —

Когда читаешь между строчек

      Сырых и скользких.

А дождь проходит по столице

      К Замоскворечью.

И вот опять не состоится

      Сегодня встреча.

Опять гудит холодный провод:

     «Никак не выйдет!»

Опять для вас удобный повод

      Меня не видеть.

Никак не выйдет — безусловно.

      Сидите дома.

      И вот вам справка,

      Где подпись молний

      С печатью грома.

1938 (?)

124. СВЕЧАРассказ матери

Только думала спать,

Как у хутора

Загундосил опять

Кто-то муторно.

Завалилось ко мне

Трое гавриков.

Надымили они,

Как на фабрике.

Прицепились опять:

«Сына Якова

Не видала ли, мать?» —

Аж заплакала!

Поглядел офицер:

«Что… не весело?

Ладно, Яков твой цел:

Не повесили».

Я за свечкой — к попу!

…Поп неласковый.

Чай лакает в поту,

Блюдцем ляская.

Говорит — не глядит,

Просто в ярости:

«Убежал твой бандит

Из-под ареста».

У меня по спине

Будто оспины:

«У-бе-жал?! Ах ты мне,

Ах ты господи!»

Поп как топнет ногой:

«Нету доступу

Коммунистке такой

К богу господу!!»

Я попу: «Не кричи! —

Раз полегчало,

Мне и ставить свечи,

Может, не к чему…»

Январь 1939

125. НАРОДНАЯ ПЕСНЯ

«Ну-ка, двери отвори:

Кто стоит там у двери?»

— «Это нищий, Аннушка».

— «Дай краюху старику

Да ступай-ка на реку:

Кто там стонет,

Будто тонет?»

— «Это лебедь, Аннушка».

— «Ну так выйди за плетень:

Почему такая тень?!»

— «Это ружья, Аннушка».

— «Ну, так выйди за ворота,

Расспроси, какая рота:

Кто? Какого, мол, полка?

Не хотят ли молока?»

— «Не пойду я, Аннушка!

Это белые идут,

Это красного ведут,

Это… муж твой, Аннушка…»

Февраль 1939

126. ВЕТЕР

Одинокий, затравленный зверь —

Как и я, вероятно, небритый, —

Он стучится то в окна, то в дверь,

Умоляя людей: «Отвори-и-те…»

Но семейные наглухо спят.

Только я, не скрывая зевоты,

Вылезаю к товарищу в сад,

Открываю окно: «Ну, чего ты?..»

Что поделаешь… ветру под стать,

У семейных считаясь уродом,

Не могу, понимаете, спать,

Если рядом страдает природа!..

Февраль 1939

127. ПОЭТУ

Нелепая эта идея —

На возраст коситься в стихах.

Писать: угасаю… седею…

И ох, дорогая, и ах!

Напротив: седин не касаясь,

Тверди, не жалея труда:

«Я молод, — тверди. — Я красавец.

Я юн… и еще хоть куда!»

Пускай в это верится слабо,

Ты всё-таки цели достиг:

Не выйдет любовь… то хотя бы

Получится радостный стих…

Февраль 1939

128. «Глохнет одинокая моторка…»

Глохнет одинокая моторка.

Берег травянистый невысок.

Мы одни. Вдвоем.

И ты с восторгом

Прыгаешь из лодки на песок.

Мы одни… Одни! Но, дорогая,

В одиночестве стараясь быть,

Мы с тобой людей не избегаем, —

Мы их обгоняем, может быть.

Всех их ждут березовые чащи.

Потому, откинув ложный стыд.

Мы сегодня получаем счастье —

То, что им лишь завтра предстоит!

Март 1939

129. ТОВАРИЩИ

У мастера дочки

Похожи, как точки,

И обе блондинки,

И обе в кудряшках;

Мне нравится младшая,

Старшая — Яшке.

Мне нравится Вера,

Товарищу — Варя.

Мы ходим по скверу,

Сидим на бульваре.

Спускаемся к лодкам,

Катаемся в лодке.

И так протекает

Вечер короткий.

Пора расходиться.

«Всего… до свиданья».

Мы молча плетемся

Вдвоем со свиданья

По улицам сонным

Вдоль сонных заборов —

И тут начинаются

Старые споры:

«Какая красивей?»

«Какая умнее?»

…Ни он и ни я —

Мы хитрить не умеем!

«По-моему, Варя».

— «По-моему, Вера».

Товарищ бледнеет,

Я делаюсь серым.

Мы оба, насупясь,

Глядим друг на друга,

Но я… обнимаю

Влюбленного друга:

«Ну, ладно…

Довольно глядеть исподлобья

Они интересные девушки

Обе,

И умницы — обе,

И очень похожи!»

…На нас с изумленьем

Смотрит прохожий.

А мы и не видим.

Для нас не в новинку,

Поспорив, обняться

И топать в обнимку.

Июль 1939

130. СВИДАНИЕ

Осеннего поля

Покой нелюдимый,

Герой над рекою

Гуляет с любимой.

Впервые опять

После долгой разлуки

Увидел он Волги

Родные излуки.

И солнце на касках

Пустых колоколен

Увидел опять он!

И парень доволен.

О, как тосковал он

Об этом порою!..

Как помнил, родная!..

Но только героя

Родная в нем видит.

«Скорей говорите:

Вы к нам из Мадрида?

Вы были в Мадриде?

Герой Теруэля…

Как это прекрасно!»

Но он не согласен:

Ну, это уж басни.

Он был как и все,

Как другие бывают:

В разлуке не пуля —

Тоска убивает.

А он тосковал…

И парень краснеет.

Но разве румянец —

Оружие с нею!

«Вы к нам из столицы?

Вы были в столице?

И вас принимали

Известные лица?

Ну, что вы молчите?!»

И, скромно потупясь,

Он вдруг признается:

«Ах, это всё глупость!

Да, был. Принимали…»

Но и в столице

В одно дорогое

Сливались все лица.

Герой, говорите…

Но даже в сраженье

Он видел ее лишь!

«Вы слышите, Женя?..»

Но где там… Не слышит!

Подернулось око

Каким-то туманом.

И где-то далёко

Парит ее взгляд,

Далеко за горою…

Ах, что ей до парня?

Ей надо героя!

Ноябрь 1939

131. НА ФОЛЬВАРКЕ

«Пан вы старый или паныч,

Ехать в гости глядя на ночь?!

          Посудите трошки:

Шляхом — танки, в пуще — пал,[40]

Лошадь встала — пан пропал…»

   — «Цыц, ты… хлоп! У князя — бал.

        Ставь кобылу в дрожки!»

— «Воля пана… Я могу;

Только где достать дугу:

       Без дуги не можно…»

— «Брешешь… бисов ты слуга, —

Нет дуги… а вот дуга!»

    — «Зараз, пан вельможный.

Есть дуга… а где же кнут?..

Зараз, пан, я тут как тут:

        Кнут возьму в конюшне.

Лезьте в дрожки…»

        Пан залез.

Ночь. Темно. Пылает лес.

        Торопиться нужно.

Вожжи взял. Да где же кнут?

«Хлоп, скоре-е-е!» — «Пан, я т-у-у-ут…»

— «Где ты есть?»

— «Да вот я!..»

Пан — за кнут. И видит вдруг:

Кто-то лошадь, как гайдук,

         Держит за поводья.

«Матка бозка!..[41] Кто вы есть?!»

Командир: «Имею честь…» —

        И, к фуражке звездной

Руку вежливо подняв,

Говорит: «Пан… хлопец прав,

        В гости ехать поздно».

1939

132. ТРОЙКА

Тройка мчится. Тройка скачет…

П. Вяземский

Мчится тройка, скачет тройка,

Колокольчик под дугой

Разговаривает бойко.

Светит месяц молодой.

В кошеве широкой тесно;

Как на свадьбе, топоча,

Размахнулась, ходит песня

От плеча и до плеча!

Гармонист и запевала

Держит песню на ремне,

Эта песня побывала

И в станице и в Кремле.

Ветер по снегу елозит:

Закружит — и следу нет,

Но глубокие полозья

Оставляют в сердце след.

Как он близок, как понятен,

Как народ к нему привык.

Звонких песен, ярких пятен

Выразительный язык!

Мчится тройка, смех игривый

По обочинам меча.

Пламенеет в конских гривах

Яркий праздник кумача.

Кто навстречу: волк ли, камень?

Что косится, как дурной,

Половецкими белками

Чистокровный коренной?

Нет, не время нынче волку!

И, не тронув свежий наст,

Волк уходит втихомолку,

Русской песни сторонясь.

А она летит, лихая,

В белоснежные края,

Замирая, затихая,

Будто молодость моя…

1939

133. ПАРУС

Белеет парус одинокий…

М. Лермонтов

За нами — гор безмолвных тыл,

Бездонно море и покато.

И парус вдалеке застыл,

Объятый пламенем заката.

Откуда он? К чему горит?

С чего потупился, краснея?

И любит, но не говорит!

Страдает и сказать не смеет!

Я на язык стараюсь свой

Перевести природы ярость —

Закат над южной синевой

И подожженный солнцем парус.

Затем, что я и сам горю,

И сам над бездною покатой

С девчонкой глупой говорю,

Объятый пафосом заката!

1939

134—135. СИБИРСКИЕ ПЕСНИ

1

Ночь темна.

Крепки засовы.

Стережет тюрьму Чека.

Ходит песня часового

Мимо окон Колчака:

«Близко города Тамбова,

Недалёко от села,

Одного, потом другого

Мать братишек родила.

Вместе ели,

Вместе спали,

Вместе маяли беду!

Да… второго расстреляли

В девятнадцатом году.

Я сегодня вспомню, Вася,

Как ты пел

И умирал…

— С добрым утром…

Одевайся…

Собирайся, адмирал!»

Ночь темна.

Крепки засовы.

Стережет тюрьму Чека.

Ходит песня часового

Мимо окон Колчака.

Январь 1935

2

У тюрьмы, за Ушаковкой,

Часовой стоит с винтовкой.

«Как тебе не стыдно, парень,

Партизана сторожить?

Что ты — шкура или барин,

На чужое ловкий жить?

Ты крестьянин,

Я крестьянин.

Вместе ляжем,

Вместе встанем.

Ты — косить,

И я — косить.

Ты не евши —

Я не сыт!

Одного с тобой мы кругу,

Заодно бы нам и жить.

Не пристало нам друг друга

Темной ночью сторожить…»

Часовой глядит печально,

Слезы льются по усам…

«Не могу… убьет начальник.

Служба, парень, знаешь сам»

— «Плюнь на службу, часовой!

Ты, я вижу, парень свой…

Нам рукой подать до дому:

У меня в лесу отряд…

Партизану молодому

Каждый кустик будет рад!»

…У тюрьмы, за Ушаковкой,

Часовой пропал с винтовкой!

А за городом Иркутском

Темный лес кричит совой…

Тихо по лесу крадутся

Арестант и часовой.

1940

136. ИСТРЕБИТЕЛИ

Над мелкой сутолокой улиц,

Стремительно, как мы с тобою,

Два истребителя столкнулись

В жестоком развороте боя.

Короток бой… И на мгновенье, —

Как мы с тобой, — теряя скорость,

Они слились в самозабвенье…

И падают на землю порознь.

…Смотрю и думаю: затем ли

Влекло их вдаль неудержимо,

Чтоб, в небе встретившись, на землю

Упасть, как мы с тобой, чужими…

Январь 1940

137. УТРО

Сквозь морозные ресницы

Утро смотрит на синицу.

На синицу, на березу,

Драгоценную с мороза.

На меня и на поселок

Лесорубов невеселых.

На поселок, где с рассвета

Ни души, должно быть, нету.

Наконец, глядит на гору

От меня верстах в пяти.

И на лыжню, по которой

Так вот молодо и скоро

Я б хотел всю жизнь идти!

Январь 1940

138. СЧАСТЬЕ

Стой-постой, мечта-догадка!

С виду будто нерезва,

А невалко и нешатко

К месту счастья привезла.

Что за счастье, мол, такое?

Не узнал? Да вот оно:

Спит в снегу, глухим покоем

До бровей заметено.

И струится прямо в небо,

Как душа, прозрачный дым:

Не бывал?..И я, брат, не был,

Но мечтал я молодым…

Но увидеть я не чаял:

Дом в снегу, и на крыльце

Гостя милого встречают

Краской счастья на лице!

Январь 1940

139. О НЕЖНОСТИ

Говорю насмешливо и едко:

«Лучше уходите подобру.

Если вам так хочется, кокетка,

Лирики… извольте, я навру.

Мне, поэту, ничего не стоит.

Только попросите — накручу».

И представьте, с детской простотою

Попросила, говорит: «Хочу».

Стало мне и совестно и жутко,

До чего мы, значит, не нежны,

Если даже как плохая шутка

Наши ласки девушкам нужны!..

Январь 1940

140. СЕДОВЦАМ

Да здравствует солнце,

Да скроется тьма!

А. Пушкин

Да, океаном-нелюдимом

Был Ледовитый океан,

Где льдина стукалась о льдину,

Как о стакан стучит стакан.

Он всех, кто шел к нему на праздник,

Кто из стакана пригубил,—

В своих хоромах непролазных

Коварством Арктики губил.

Но долгу верные повсюду,

Мы чувства страха лишены.

Гремит ледовая посуда

В холодных залах тишины.

Сдается океан на милость,

Как деспот, потерявший власть;

И там, где злость его дымилась,

Там дружба наша обнялась!

…На днях в Кремле, столы содвинув,

Помянут пленный океан —

Стаканом стукнув о стакан

Как льдина стукает о льдину…

Январь 1940

141. МОЛИТВА

Если бы ты мне казалось сильной,

Я бы, вспомнив свой гражданский долг,

Написал письмо, послал с посыльным

И подался в пограничный полк.

Если бы ты мне казалась лживой

И писать не стоило б труда,

Я бы с лживой распростился живо,

И не уезжая никуда.

Но стоишь ты предо мной потупясь,

Ничего, как будто не тая,

И томит мою мужскую глупость

Кротость всемогущая твоя.

…Я молиться богу не умею,

А молюсь: да будут днесь сильны

Дщери Евы… днесь да поумнеют

Глупые адамовы сыны!

Май 1940

142. ТЕЛЕФОН

Радостный, больной и сонный

Узнаю твой голос сразу;

Говорят, я Эдисону

Этой радостью обязан.

Говорят, одна креолка

Из каких-то Южных Штатов

Неожиданно умолкла…

И понятно, вот тогда-то

Эдисон, больной и сонный,

Говорить заставил провод…

Я, признаться, Эдисону

Приписал любовный повод.

Ты прости мне эту шалость

И мое желанье,

                             чтобы

Всё великое свершалось

Для любви, а не для злобы…

Сентябрь 1940

143. БРАТСКАЯ МОГИЛА

И хоть бесчувственному телу

Равно повсюду истлевать…

А. Пушкин

Славлю смерть у сопки Заозерной!

Ну, а я? Неужто — не в бою?

И не в братскую сойду могилу,

                                                     а позорно

На отлете где-нибудь сгнию?

Понимаю, что не в этом дело.

Знаю с малых лет, что все равно,

Так сказать, бесчувственному телу

Истлевать повсюду. Знаю… Но…

Если посудить да разобраться,

Нелегко, товарищи, тому,

Кто боролся на земле за братство,

Под землей остаться одному…

Октябрь 1940

144. КУКЛА

Не удивляться… что за чушь! —

На свете и не то бывает.

Природу взять: зеленый плющ

Холодный мрамор обвивает.

С чего бы зелени, кажись,

Виясь из пустоты расселин,

На эту куклу тратить жизнь!

Но не любовь ли эта зелень?

Любовь. Вот так и я ползу.

Вот так и мы плющом упрямым

Ползем, в зеленую лозу

Холодный одевая мрамор.

Ползем — и счастливы! И лишь

Не могут люди надивиться:

На куклу тратят жизнь?! Нашли ж

Вокруг кого плющом обвиться!..

1940

145. СНЕГУРОЧКА

Любовь моя, снегурочка,

Не стоит горевать!

Ну, что ты плачешь, дурочка,

Что надо умирать?

Умри, умри, не жалуясь…

Играя и шутя,

Тебя лепило, балуясь,

Такое же дитя.

Лепило и не думало,

Что не веселый смех —

Живую душу вдунуло

Оно в холодный снег!

И что, когда откружится

Безумный этот вихрь,

Останется лишь лужица

От радостей твоих…

1940

146. ВОЛКИ

Рассудку здравому не внемля,

Толкуя правду вкривь и вкось,

Фашист глядит на нашу землю,

Как хищный волк глядит на кость.

Ну что ж… Не спорим, слава богу,

Землею край у нас не нищ.

Земли у нас и правда много.

Но есть немного и… кладбищ.

И то, что заживо погнило

И что войной на нас идет,

Кусок земли — свои могилы —

В моей стране всегда найдет!

24 июня 1941

147. НАРОДНЫЕ ПРИМЕТЫ

«Если бьет себя по бедрам

И вовсю петух горланит,

Это что же, бабка, к вёдру?»

— «Непременно к вёдру, Ваня».

— «Ну, а если, как от боли,

До утра собака выла,

Это, бабка, к смерти, что ли?»

— «Непременно к смерти, милый».

— «То-то, бабка, под Москвою

И поет петух, поди, нам!

То-то выл с такой тоскою

Пес немецкий под Берлином».

6 июля 1941

148. ПЕТЛИЦЫ

Не могли бы вы, сестрица,

Командиру услужить?

Не могли бы вы петлицы

На шинель мою нашить?

Может быть, вдали, в разлуке,

Невзначай взглянув на них,

Я с волненьем вспомню руки,

Нашивавшие мне их.

Сердцу станет так приятно!

…А когда война пройдет,

А когда меня обратно

К вам победа приведет,

Может быть, тогда, сестрица,

Уцелевшие в огне

Эти скромные петлицы

Вам напомнят обо мне..

6 июля 1941

149. «Я видел девочку убитую…»

Я видел девочку убитую,

Цветы стояли у стола.

С глазами, навсегда закрытыми,

Казалось, девочка спала.

И сон ее, казалось, тонок,

И вся она напряжена,

Как будто что-то ждал ребенок…

Спроси, чего ждала она?

Она ждала, товарищ, вести,

Тобою вырванной в бою,—

О страшной, беспощадной мести

За смерть невинную свою!

8 июля 1941

150. ПЕСЕНКА

Слезы брызнули из глаз,

Покраснела густо:

«Я не так жалею вас,

Как расстаться грустно.

Но останьтесь… и тотчас

Грусть моя убудет.,

И не больно мне за вас,

А уж стыдно будет!»

Если любишь — всё равно,

Черен или рус он.

Лишь бы только не одно:

Лишь бы не был трусом…

11 июля 1941

151. НАРОДНЫЙ ФОНД

Ты потому и дорога нам,

Земля, отбитая в бою,

Что нашей кровью чистоганом

Платили мы за жизнь твою.

Не раз над нами смерть витала,

Но твердо бились до конца

Из благородного металла

В борьбе отлитые сердца!

И мы не только труд недельный.

Не только золото и медь —

Как наши предки, крест нательный

Не станем для тебя жалеть.

По, если родине угодно,

Мы отдадим и жизнь свою:

Непобедимый фонд народный —

Людей, готовых пасть в бою!

31 июля 1941

152. В САНБАТЕ

На носилках из шинели

Одиноко мне и жутко.

Изумленно шепчут ели:

«Неужели это Уткин?!»

Гимнастерки не по росту

Надо мной глаза склонили…

Удивленно смотрят сестры:

«Уткин, милый… Это вы ли?!»

И опять шинель — как лодка.

Я плыву куда-то… это

Сестры грустные в пилотках

На руках несут поэта!

И от слез теплее глазу.

И тоска меня минует:

Сколько рук прекрасных — сразу —

За одну найти, больную.

16 сентября 1941. Полевой госпиталь

153. КОМСОМОЛЬЦУ

Товарищ, милый, не забудь:

Мы все строители отчасти.

Мы все прокладываем путь

К давно заслуженному счастью.

Но счастье ладится с трудом.

Врагов еще, товарищ, бездна.

И путь, которым мы идем,

Есть путь действительно железный,

Но мы опасностью горды.

Мы не изменим нашим целям.

Мы нашу славу и труды,

Как честный хлеб, с народом делим.

И ты таким же твердым будь!

Да будет страх тебе неведом,

Как всем, кто встал на этот путь,

К борьбе ведущий и к победам!

1941

154. МАШИНИСТ

Стук колес и ветра свист,

Мчится поезд — дым по пояс;

Бледен русский машинист,

Он ведет немецкий поезд.

Кровь стучит в его висках,

Мыслей спутался порядок;

В длинном поезде войска

И снаряды… и снаряды!

И шумит родная рожь,

И вопят поля и пустошь:

«Неужели довезешь?

Не допустишь… не допустишь!»

Водокачек кирпичи,

Каждый дом и каждый кустик —

Всё вокруг него кричит:

«Не допустишь, не допустишь!»

За спиной наган врага,

За спиною смерть… так что же!

Жизнь, конечно, дорога,

Но ведь честь еще дороже.

Ветер шепчет: «Погляди,

Высунься в окно по пояс:

Путь закрыт, и впереди

На пути с горючим поезд».

Он с пути не сводит глаз.

Семафор, должно быть, скоро.

Вот зажегся и погас

Глаз кровавый семафора.

Сердце сжалось у него —

Боль последняя, немая.

Немец смотрит на него,

Ничего не понимая.

Но уж поздно понимать!

Стрелки застучали мелко.

«Родина, — он шепчет, — мать…» —

И проскакивает стрелку.

Взрыва гром и ветра свист…

Ночь встает в огне по пояс;

Гибнет русский машинист,

Гибнет с ним немецкий поезд!

1941

155. ОДНОЙ БОРЬБЕ, ЕДИНОЙ ЦЕЛИ…

Одной борьбе, единой цели

Подчинены мы до конца.

И мы на фронт и тыл не делим

Свои советские сердца.

Профессий мирных больше нету!

Винтовкой, молотом, пером,

Как дело общее, победу

На плечи общие берем…

Учись! Работай! Куй! Печатай!

Чтоб и на фронте мирных дел,

Как в битве, никакой пощады

Враг беспощадный не имел!!

1941

156. ПАРТИЗАНСКАЯ ПЕСНЯ

Победа не за нами ли?

Придет пора — и вспашем:

Вы землю только заняли,

Она еще не ваша!

…Крадется поезд —

                                     боязно,

Видать, его колесам,

Им чуется, что поезду

Валяться под откосом.

Обоз к местечку тянется,

Судить, однако, рано,

Что будет и что станется

С обозом и с охраной.

А всюду, где б вы ни были —

На месте ли, в пути ли, —

Спастись ли вам от гибели,

От наших пуль уйти ли?

С народом, с партизанами

Не сварит немец каши!

Вы землю хоть и заняли,

Земля осталась нашей!

1941

157. СЛАВА РУССКОМУ ШТЫКУ!

Сильна народная натура.

И знал у нас любой малец

Суворовское: пуля — дура,

А штык — известно! — молодец.

Но годы шли… Суровый, смелый

Народ наш многое постиг.

И пуля-дура… поумнела.

— А как же штык?

— А русский штык?

В атаках грозных и суровых

Советский доказал боец.

Что в этой части прав Суворов:

И штык всё так же… молодец!

1941

158. ЧЕМУ НЕ БЫВАТЬ И ЧТО НЕПРЕМЕННО БУДЕТ

Чего никогда не видел?

— Чтоб зрячего вел слепец.

— Чтоб сокола змей обидел.

— Чтоб сдался врагу боец.

Чего никогда не слышал?

— Чтоб лебедем взвился рак.

— Чтоб гусь на охоту вышел.

— Чтоб сладил с народом враг.

Чего не бывало сроду?

Чему никогда не стать?

— Не тронуться Волге вспять.

— Не быть под ярмом народу!

А что непременно будет?

— А быть морозу к зиме.

— А щуке быть на блюде.

— А Гитлеру… быть в земле!

1941

159. ЕСЛИ БУДЕШЬ РАНЕН, МИЛЫЙ, НА ВОЙНЕ…

Если будешь ранен, милый, на войне,

Напиши об этом непременно мне.

Я тебе отвечу

В тот же самый вечер.

Это будет теплый, ласковый ответ:

Мол, проходят раны

Поздно или рано,

А любовь, мой милый, не проходит, нет!

Может быть, изменишь, встретишься

                                                                    с другой

И об этом пишут в письмах,

                                                  дорогой! —

Напиши… Отвечу…

Ну, не в тот же вечер…

Только будь уверен, что ответ придет:

Мол, и эта рана,

Поздно или рано,

Погрущу, поплачу… все-таки пройдет.

Но в письме не вздумай заикнуться мне

О другой измене — клятве на войне.

Ни в какой я вечер

Трусу не отвечу.

У меня для труса есть один ответ:

Все проходят раны

Поздно или рано,

Но презренье к трусу не проходит, нет!

1941

160. ПЕСНЯ ОБ ОТЦЕ И СЫНЕ

На поле боя в нашем взводе

Я видел храброго бойца.

Потом я видел на заводе

Его усатого отца.

Они запомнились мне оба.

Как храбрый сын его в бою,

Отец в цеху с какой-то злобой

Деталь оттачивал свою.

«Так, дым войны с фабричным дымом

Соединив, — подумал я, —

Становится непобедимой

Простая русская семья!

И надо быть плохим поэтом,

Неверно думать, скверно жить,

Чтобы, увидев их, об этом

Хорошей песни не сложить».

1941

161. БЕЖЕНЦЫ

Вся жизнь на маленьком возке!

Плетутся медленные дроги

По нескончаемой тоске

В закат уткнувшейся дороги.

Воловий стон и плач колес.

Но не могу людей обидеть:

Я не заметил горьких слез,

Мешающих дорогу видеть.

Нет, стиснув зубы, сжавши рот,

Назло и горю и обидам,

Они упрямо шли вперед

С таким невозмутимым видом,

Как будто, издали горя,

Еще невидимая многим,

Ждала их светлая заря,

А не закат в конце дороги.

1941

162. ПЕСНЯ О РОДИНЕ И О МАТЕРИ

Так уж водится, наверно,

Я давно на том стою:

Тот, кто любит мать, наверно,

Любит родину свою!

И в народе неделимо

Счастье радости одной:

Счастье родины любимой,

Счастье матери родной.

И выходит, руку поднял

На твою родную мать,

Кто осмелился сегодня

Счастье родины ломать.

И с таких, как с гадов хищных.

Страшных в подлости своей,

Их поганой кровью взыщут

Миллионы сыновей!

1936,1941

163. СОВЕТСКОЙ ЖЕНЩИНЕ

Делили радости и беды,

Теперь опять делиться нам,

Опять нелегкий труд победы,

Как хлеб, мы делим пополам.

Опять в шинели и в кожанке,

Как в дни, когда мы брали власть,

На голос родины: «Гражданка!» —

Ты всей душой отозвалась.

Опять, знакомая до боли —

Товарищ, женщина и мать,

Ты, как на бой, выходишь в поле

Плоды бессмертья пожинать.

Спокоен взгляд, уверен голос,

И можно знать уже вперед,

Что ни один созревший колос

От наших дел не пропадет,

Что эти руки не устанут,

Как в поле рожь, косить врага,

Пока в родных полях не встанут

Победы тучные стога.

1941

164. ИЗ ПИСЬМА

…Не жаль ни друга, ни жены.

Мне жаль не самого героя.

Н. А. Некрасов

Когда я вижу, как убитый

Сосед мой падает в бою,

Я помню не его обиды,

Я помню про его семью.

Мне представляется невольно

Его обманчивый уют.

…Он мертв уже. Ему не больно,

А их еще… письмом убьют!

Июль-август 1942 Брянский фронт

165. ВРАГАМ!

Носы в лохмотья кутая,

Вы принялись скулить,

На зиму нашу лютую

Хотите всё свалить?

Напрасно! Мы не спутаем

С морозом пулемет.

Не холод вас, а лютая

Вас ненависть гнетет!

С того-то и нерадостный

У вас довольно вид,

Что страх сорокаградусный

Сердца вам леденит.

Вас не мороз преследует —

Чего хитрить-то там! —

За вами гибель следует

На лыжах по пятам.

И нет ни сил, ни золота

От этих непогод;

Теперь в России холодно

Вам будет круглый год!

1942

166. ПРОВОДЫ

Удаляясь быстро-быстро,

Опускался поезд вниз;

Отставая, дым и искры

Вслед за поездом гнались.

Песня слышалась недолго.

И она в конце концов

За шлагбаумом умолкла

Вместе с гомоном бойцов…

Тихо стало на перроне,

Только слух и только взгляд:

Люди слова не проронят,

Только вдаль тепло глядят.

Так тепло глядят и строго

(С теплотой глядишь и ты).

Что бойцам на всю дорогу

Хватит этой теплоты.

1942

167. Я ВИДЕЛ САМ

Я видел сам… Но нет, не верю,

Не верю собственным глазам,

Чтоб то, что я увидел сам,

Свершили люди, а не звери!

Не верю, нет! Но тише, тише…

Я видел сам… Я видел их —

Невинных, мертвых и нагих,

Штыками проткнутых детишек!

И, как слепой, руками шаря.

Не веря собственным глазам, —

Их матерей в костре пожара,

Товарищи, я видел сам!

Тяжелый сон? Ну нет, едва ли

Приснятся нам такие сны!

Пилотки сняв, потрясены,

Безмолвно мы вокруг стояли.

Стояли мы, застыв на месте…

И как взлетали к небесам

Слова о беспощадной мести,

Товарищи, я слышал сам!

1942

168. ЕСЛИ Я НЕ ВЕРНУСЬ, ДОРОГАЯ…

Если я не вернусь, дорогая,

Нежным письмам твоим не внемля,

Не подумай, что это — другая.

Это значит… сырая земля.

Это значит, дубы-нелюдимы

Надо мною грустят в тишине,

А такую разлуку с любимой

Ты простишь вместе с родиной мне.

Только вам я всем сердцем и внемлю,

Только вами и счастлив я был:

Лишь тебя и родимую землю

Я всем сердцем, ты знаешь, любил.

И доколе дубы-нелюдимы

Надо мной не склонятся, дремля,

Только ты мне и будешь любимой,

Только ты да родная земля!

1942

169. ГВАРДЕЙСКИЙ МАРШ

Над родиной грозные тучи,

В огне небосвод голубой.

Приказ командарма получен —

Сегодня, товарищи, в бой!

Оружие ваше проверьте.

Проверьте свинец и сердца:

Готовы ли биться до смерти

И руки и сердце бойца?..

Молчат патриоты сурово,

И только сердца не молчат:

«Готовы, готовы, готовы! —

Сердца патриотов стучат. —

Мы, честные русские люди,

Мы, храбрая русская рать,

Клянемся, что немец не будет

Родимую землю топтать!»

Сдвигаются брови с угрозой,

Сжимается в ярости рот,

И в бой за родные березы

Бросаются люди вперед!

Летят краснозвездные лавы

Рядами железных колонн,

Лишь стелется по ветру слава

Сияньем гвардейских знамен!

1942

170. СТОЮ В СМЯТЕНЬИ У ПОРОГА

Стою в смятеньи у порога

И не могу переступить.

Что мне сказать им… ради бога!

С чего начать… Как приступить?

Нелегкий труд и в самом деле

Сказать им: «Вы осиротели.

Что ваш любимый сын в бою

Погиб за родину свою.

И что, смертельно ранен,

Меня на поле брани,

Поднявшись из последних сил,

Родным он кланяться просил».

Как в дом войти с такою вестью?

Как бросить бомбу в мирный быт!

Как мне сказать им: «Он убит…»

О, если б можно было местью

Такое горе врачевать,

Тогда б я знал, с чего начать!

Я б им сказал: «Прекрасный, смелый,

Увитый славой, как плющом,

Ваш сын погиб за наше дело,

И нами трижды отомщен!»

1942

171-172. ДВЕ СТАРИННЫЕ РУССКИЕ ПЕСНИ

1. СОЛДАТСКАЯ

С песней, с дробью барабанною

Мы, друзья, в ряды построимся

И, ступив на поле бранное,

Славной смерти удостоимся.

Подвиг, мужественно пройденный,

Не забудется потомками.

Будет петь веками родина

Нашей славы песни громкие!

…Черный ворон в небе кружится,

Нам грозит зрачками тусклыми,

Но испытанное в мужестве

Не поддастся сердце русское.

Наши деды, наши прадеды

Не служили кривде слугами;

Мы земли не ищем краденой,

Чести ищем непоруганной!

Мы на ветер слов не тратили,

Мы клялись родным околицам.

Наши жены, наши матери

За победы наши молятся.

Слово храбрых — слово твердое.

И земли родной не выдадим;

Русских можно видеть мертвыми,

Но рабами их не видели!

С песней, с дробью барабанною

Мы, друзья, в ряды построимся

И, ступив на поле бранное,

Славной смерти удостоимся…

2. КАЗАЧЬЯ

Провожает сына мать

На чужбину воевать:

«В добрый час, счастливый путь…

Да, смотри, не позабудь:

На войне на старика

Не выхватывай клинка.

Нам со старым воевать —

Что чужое воровать».

Провожает сына мать

На чужбину воевать:

«В добрый час, счастливый путь…

Да еще не позабудь:

Баба встретится, сынок,

Не выхватывай клинок.

С глупой бабой воевать —

Что чужое воровать.

Но когда начнется бой

И схлестнется враг с тобой,

Мой наказ тебе таков:

За убитых стариков,

За поруганную честь

Рубани что силы есть.

С лютым зверем воевать —

Только славу добывать!»

1942

173. РАЗЛУКА

На фронт уезжает товарищ,

И друг провожает его.

А собственно, что тут такого?

По правде сказать… ничего.

Обычная сцена разлуки:

Улыбки и слезы родных.

Но кто, интересно, смеется,

А кто опечален из них?

Надолго родных покидая,

И слезы пролить — ничего.

Но весел, представьте, военный,

А грустен товарищ его…

О храбрые русские люди!

Пойдите, осильте вы их:

Они умирают с улыбкой,

Грустят, провожая других.

1942

174. КЛЯТВА

Над свежей могилой героя

Клянутся сурово друзья,

И клятвы сильнее, чем эта,

Придумать, должно быть, нельзя.

Она языком автоматов

Вдоль пыльных шоссе говорит,

Она офицерскою хатой

В ночи партизанской горит!

Как чистое детское сердце,

Слова этой клятвы просты.

Но гнутся под тяжестью слова

И падают в бездну мосты.

И бурно над свежей могилой

В ответ прорастает трава,

Как знак, что становятся жизнью

Суровые клятвы слова.

1942

175. НАРОДНАЯ ПЕСНЯ

Тихий домик над рекою…

Кажется, подать рукою!

А пойти — так далеко,

А пройти — так нелегко,

Нелегко, товарищ.

Сад тенистый, нелюдимый…

Далеко ли до любимой!

А пойти — так далеко,

А обнять — так нелегко,

Нелегко, товарищ.

По-над Доном узкий лог;

В роще ароматной

Немец, сукин сын, залег!

Дай-ка автомат мне!

Я очищу узкий лог,

Чтобы каждый русский мог

К Волге или к Дону,

К милой или к дому —

Земно или водно —

Проходить свободно!

1942

176. КЛЯТВА

Клянусь: назад ни шагу!

Скорей я мертвый сам

На эту землю лягу,

Чем эту землю сдам.

Клянусь, мы будем квиты

С врагом. Даю обет,

Что кровью будут смыты

Следы его побед!..

А если я нарушу

Ту клятву, что даю,

А если вдруг я струшу

Перед врагом в бою,

Суровой мерой мерьте

Позор моей вины:

Пусть покарает смертью

Меня закон войны!

1942

177. ТОВАРИЩУ БОЙЦУ

Чтоб честным людям не терзаться.

Чтоб небо стало голубей

Над родиной твоей, — мерзавца

Настигни и убей!

Старушка плачет на пороге,

Вернется ль сын любимый к ней.

Кто встал у сына на дороге?

Фашист. И ты его убей!

Вдова в ночи бессонной тужит,

Ребенок на руках у ней.

Кто их лишил отца и мужа?

Фашист. И ты его убей!

Грустит под вишней нелюдимой

Подруга сердца твоего.

Кто разлучил тебя с любимой?

Фашист. И ты убей его!

За черный ужас сел сожженных,

За стаи мертвых голубей,

За то, что плачут наши жены,

Отцы и матери, — убей!

Убей, и станет чист и светел

Родимый край, родная мать.

Убей, чтоб веселились дети,

Чтоб никого уже на свете

Не надо было убивать.

1942

178. ДОПРОС

«Ви стояль на карауле?»

— «Нет».

«Ви пустиль в зольдата пуля?»

— «Нет».

«Ви живете у базара?»

— «Нет».

«Ваш фамилия Назаров?»

— «Нет».

…Три расколотых ореха.

Ночь. Но выстрелам в ответ

Трижды отвечает эхо:

«Нет.

            Нет.

                         Нет!»

1942

179. НА КРЫЛЬЦЕ

Дверь открыта. Дело к ночи.

           У подъезда сани.

Медик Эдик просит очень:

          «Прокатитесь с нами».

«Не могу я, не могу я,

          Лучше не просите.

Лучше девушку другую,

          Эдик, пригласите».

Но студент из кожи лезет,

          Умоляет Эдик:

«Свежий воздух вам полезен, —

          Говорю как медик».

Тронул руку…

                               «Рук не троньте,

           Докторам не верю.

Доктор мой сейчас на фронте…»

          И закрыла двери.

1942

180. В ДОРОГЕ

Ночь, и снег, и путь далек;

       На снегу покатом

Только тлеет уголек

       Одинокой хаты.

Облака луну таят,

       Звезды светят скупо.

Сосны зимние стоят,

       Как бойцы в тулупах.

Командир усталый спит,

       Не спешит савраска,

Под полозьями скрипит

       Русской жизни сказка.

…Поглядишь по сторонам —

      Только снег да лыжни.

Но такая сказка нам

       Всей дороже жизни!

1942

181. «Не забыть мне этой лыжни…»

Не забыть мне этой лыжни

На снегу глубокий след!

У меня иного в жизни

Счастья не было — и нет.

Не поэтому ли, Таня,

Как по лыжне голубой,

Память мчится — не отстанет

Лет пятнадцать за тобой?..

Говорят, и мне, как многим,

На любовь не повезло:

Счастье было неглубоким,

След разлукой замело.

Ничего, не важно, Таня,

Было счастье или нет:

Память в сердце не устанет

Находить знакомый след.

1942

182. ЗАЗДРАВНАЯ ПЕСНЯ

Что любится, чем дышится,

Душа чем ваша полнится,

То в голосе услышится,

То в песенке припомнится.

А мы споем о родине,

С которой столько связано,

С которой столько пройдено

Хорошего и разного!

Тяжелое — забудется.

Хорошее — останется.

Что с родиною сбудется,

То и с народом станется,

С ее лугами, нивами,

С ее лесами-чащами.

Была б она счастливою,

А мы-то будем счастливы.

И сколько с ней ни пройдено —

Усталыми не скажемся

И песню спеть о родине

С друзьями не откажемся!

1942

183. ДЕКАБРЬ 1942 ГОДА

Танки!.. Белые халаты…

Полк проходит по деревне.

И, в слезах, у русской хаты

Дед приветствует их древний.

Солнце лица озаряет,

Белый снег вскипает следом,

И танкисты козыряют

Солнцу русскому и деду.

Дед-то, видно, не начитан,

И, в слезах над клюшкой свесясь,

«С Новым годом!» — дед кричит им.

А до нового-то… месяц.

1942

184. РОДИНЕ

Не знаю, ей-богу, не знаю,

Но чем-то мне очень близка

И эта вот небыль лесная

Над курной избой лесника,

И эта вот звездная небыль,

С которой я с детства знаком,

Где кровля и синее небо,

Связуются тонким дымком!

Бывал я и в Праге и в Польше,

А всё мне казалось: крупней

Граненые звезды и больше

Над родиной милой моей.

И люди, казалось мне, выше:

Красивый народ и большой!

А если кто ростом не вышел —

Красив и прекрасен душой.

…Я помню: морозная чаща,

Дымок к небосводу прирос.

Сверкает хрустальное счастье

Одетых по-царски берез.

И вдруг неожиданно бойко

Взметнулась старинная страсть:

Крылатая русская тройка,

Земли не касаясь, неслась,

Как в детстве далеком!

                                            Как в сказке!

Гармоника. Зубы девчат..

А яркие русские краски

С дуги знаменитой кричат!..

И сразу всё стало ненужным

Душе, умиленной до слез.

Всё… кроме вот этой жемчужной

И царственной дремы берез.

Россия… за малую горстку

Из белого моря снегов

Все прелести жизни заморской

Отдать россиянин готов!

За песню в серебряном поле!

За этот дымок голубой!

За… родинку милую, что ли,

Над вздернутой алой губой!

За взгляд, то веселый, то грустный!

За влажный очей изумруд!

За всё, что, я думаю, русским

Нерусские люди зовут!

<1943>

185. ТЫ НЕ ПИШЕШЬ ПИСЬМО МНЕ

На улице полночь. Свеча догорает.

Высокие звезды видны.

Ты пишешь письмо мне, моя дорогая,

В пылающий адрес войны.

Как долго ты пишешь его, дорогая.

Окончишь и примешься вновь.

Зато я уверен: к переднему краю

Прорвется такая любовь!

…Давно мы из дома. Огни наших комнат

За дымом войны не видны.

Но тот, кого любят,

Но тот, кого помнят,

Как дома — и в дыме войны!

Теплее на фронте от ласковых писем.

Читая, за каждой строкой

Любимую видишь

И родину слышишь,

Как голос за тонкой стеной…

Мы скоро вернемся. Я знаю. Я верю.

И время такое придет:

Останутся грусть и разлука за дверью,

А в дом только радость войдет.

И как-нибудь вечером вместе с тобою,

К плечу прижимаясь плечом,

Мы сядем и письма, как летопись боя,

Как хронику чувств, перечтем…

1943

186. ПЕХОТА

Холодный огонь непогоды.

Прожектор уперся в зенит.

Тяжелая обувь похода

По мерзлому грунту звенит.

Натружены до крови ноги.

Но только вперед и вперед

Упрямая воля дороги

Солдатскую ярость ведет.

Нет сил с непогодой бороться,

И стужа сердца леденит.

Но сзади глазами сиротства

Вослед им Россия глядит.

И глухо седыми ночами

В холодный и мутный простор

Стучит по дорогам молчанья

Солдатских сапог приговор!..

1943

187. ПЕЙЗАЖ

Полей предвечерняя небыль,

Похода размеренный шаг;

Пыля, пробирается в небо

Войны бесконечный большак.

Белеет старинная церковь

Над тихой и мирной рекой.

На куполе медленно меркнет

Степного заката покой.

Но с мирной природою в споре,

Как грозного времени тень,

Чернеет народное горе

Спаленных войной деревень.

Чернеет и справа и слева…

И слышно, как там, впереди,

Огонь орудийного гнева

Гудит у России в груди!

1943

188. ПОСЛЕ БОЯ

Сон короткий после боя

В переполненной избе.

Я укрылся с головою

Нежной мыслью о тебе.

Положил я в изголовье

Сумку верную свою,

Оборвав на полуслове

Пережитое в бою.

И уже через мгновенье —

Ни войны, ни маеты:

В легких тканях сновиденья

Надо мною только ты.

Отступает всё куда-то

(Только ты — и никого!)

Перед крепким сном солдата,

Крепким, как любовь его!

1943

189. СЕСТРА

Когда, упав на поле боя —

И не в стихах, а наяву,—

Я вдруг увидел над собою

Живого взгляда синеву,

Когда склонилась надо мною

Страданья моего сестра, —

Боль сразу стала не такою:

Не так сильна, не так остра.

Меня как будто оросили

Живой и мертвою водой,

Как будто надо мной Россия

Склонилась русой головой!..

1943

190. ПЕСНЯ ЛЕТЧИКА

Два широких, два крыла

        Мчат меня в эфире;

Если б рядом ты была, —

        Было бы четыре.

Но в груди моей поет —

       Слышишь! — песня мести.

Значит, мы идем в полет,

        Дорогая, вместе.

Где же сердцу, не любя,

       Силы взять такие?

Я люблю, люблю тебя,

        Как одно с Россией!

Вас любовь в одно слила.

       И в моем полете

Вы вдвоем, как два крыла,

       В бой меня несете..

1943

191. ПОЛТАВА

Полтава, чудный город!

Пусть не был я в нем сроду,

Он всё равно мне дорог,

Как дорог он народу.

Не зря его воспели.

Бесстрашный, он по праву

Стоял у колыбели

Отечественной славы!

Теперь он будет милым,

Родным для нас и близким

Еще и по могилам

На шляхе украинском,

За славный бой у лога,

За бой у переправы,

За Киев, за дорогу

На запад от Полтавы.

1943

192. БЫЛОЕ

Закат. Приднепровские нивы.

Плетутся волы кое-как.

Колеса скрипят. И лениво

Сосет свою люльку чумак.

И вдруг, замахнувшийся было,

Застынет в руке его кнут:

То город, душе его милый,

То Киева главы всплывут!

И, чувству святому внимая,

Слезает с арбы кое-как,

Широкую шляпу снимает

И крестится долго чумак…

1943

193. НА ДНЕПРЕ

Привал у переправы —

Заправка невзначай;

Танкисты всей оравой

Устало пили чай.

Река траву колышет,

Волна о берег бьет.

И вдруг танкисты слышат,

Что девушка поет.

Поет она печально

На правом берегу.

…Бросает чай начальник:

«Гвардейцы… не могу!»

Идет к машине быстро.

Встает за ним народ.

Бросают чай танкисты —

По танкам — и вперед!

Забыли про усталость —

Летят вперед, как вихрь.

…Украйна, им казалось,

Зовет на помощь их.

1943

194. БАЛЛАДА О ЗАСЛОНОВЕ[42] И ЕГО АДЪЮТАНТЕ

Немцы Женьке говорят:

«Где Заслонов? Где отряд?

Говори нам всё подряд,

Слышишь?»

                     — «Я не знаю…»

— «Где оружие? Где склад?

Скажешь — деньги, шоколад,

Нет — веревка и приклад,

Понял?»

                  — «Я не знаю…»

Немец курит — Женьку жжет.

Женька терпит, Женька ждет —

Молчит на допросе:

Заслонов не бросит.

…Утро. Площадь. Солнце. Свет.

Виселица. Сельсовет.

Партизан не видно.

Женька думает: «Капут,

Наши, видно, не придут,

Помирать мне, видно».

Вспомнил мать. Отца. Семью.

Сестру дорогую.

…А палач одну скамью

Ставит на другую.

«Лезь…»

                          — «Ну, всё!» —

                                                         И Женька влез.

…Сверху небо. Справа — лес.

Грустными глазами

Оглядел он ширь небес,

Поглядел опять на лес,

Поглядел… и замер.

Явь ли это, или сон?!

Рожью, полем — с трех сторон —

Мчатся партизаны.

Впереди Заслонов — вскачь.

Ближе… ближе!

А палач

Своим делом занят.

Смерил петлю — в самый раз.

Усмехнулся — ждет приказ.

…Офицер:

                        «В последний раз…

Где есть партизаны?

Где Заслонов?»

Женька: «Где?

— На земле и на воде.

— И в овсе и в хлебе.

— И в лесу и в небе.

— На гумне и в поле.

— На дворе и в школе.

— В церкви… в лодке рыбака.

— В избе за стеною.

— У тебя у дурака

Фрица… за спиною!»

Оглянулся фриц и — хлоп,

И упал со стоном:

Прямо с ходу немцу в лоб

Угодил Заслонов.

1943

195. ТОПОЛЯ КИЕВА

Бывало, скажут: Киев —

Пойдут сады, поля.

И встанут — вот такие! —

Гвардейцы-тополя.

Теперь же Киев древний

Без тополей вокруг!

…Казненные деревья

Лежат в пыли без рук.

На мостовых обрывки

Старинных русских книг,

На улицах обрывки

Немецких фраз и крик.

А улицы глухие —

Хоть до утра кричи.

И это — город Киев…

Ну, ладно ж, палачи!

1943

196. ЗАКАТ

На гребень, крутой и покатый,

Закат разгоравшийся лез.

И тихую охру заката

Впитали долина и лес.

У шумного детского сада

Смолкает игра детворы.

Овчина огромного стада,

Цепляясь, сползает с горы.

Успевшая было померкнуть,

Река в небеса потекла,

Старинная белая церковь

Открыла опять купола.

Над светлой вершиной нагорной

Пылал золотистый уют,

Как в кузнице старой над горном.

Где счастье людское куют.

1943

197. СЕМЕЙНОЕ

Камни острые, оскалясь,

Из морской воды торчат.

Волны, к берегу ласкаясь,

Что-то нежное ворчат.

Берег, видимо, не верит.

Волны берегу грозят.

Но отталкивает берег

Волны нежные назад.

Волны с плачем отползают,

Будто жалуясь в тоске.

Отползут… И пена злая

Остается на песке.

1943

198. ФРОНТОВИК

Когда мне писарь литер выдаст,

Я место в поезде займу.

Приеду. С близкими увидясь,

Я всех их крепко обниму.

Помоюсь в бане. Выпью чаю.

Проходит день. За ним — второй.

И вдруг… я дико заскучаю

О нашей жизни фронтовой.

Вокруг покажется всё мелким,

Неинтересным для тебя,

И как-то не в своей тарелке

Я буду чувствовать себя.

Потом, почувствовав усталость,

Начну томиться и вздыхать,

Считая, сколько мне осталось

Еще вот так вот отдыхать.

И, утомясь на самом деле,

С какой-то радостью в груди

До срока ровно за неделю

Я окажусь опять в пути.

…Подходит поезд прямо к Дону.

Отсюда в часть — минутный путь.

Ну вот я, кажется, и дома!

Теперь не грех и отдохнуть…

1943

199. «Дни склоняются и меркнут…»

Дни склоняются и меркнут.

Лишь не меркнет боль живая,

Как солдата на поверку,

Юность громко вызывая.

Но в ответ — одно молчанье.

Только сам вздохнешь порою,

Как вздохнет однополчанин

Над могилою героя…

1943

200. «На месте, кровью орошенном…»

На месте, кровью орошенном,

Цветник поднялся полевой.

Цветы и кровь! И сокрушенно

Качает ландыш головой.

Не сокрушайся, ландыш милый, —

Бессмертны славные дела:

Героев кровь и под могилой

Цветами, видно, расцвела.

1943

201. МИХАЙЛОВСКОЕ

Спой мне песню, как синица

Тихо за морем жила;

Спой мне песню, как девица

За водой поутру шла.

А. Пушкин

На столе пирог и кружка.

За окном метель метет.

Тихо русская старушка

Песню Пушкину поет.

Сколько раз уж песню эту

Довелось ему слыхать!

Почему ж лица поэта

За ладонью не видать?

Почему глаза он прячет:

Или очи режет свет?

Почему, как мальчик, плачет,

Песню слушая, поэт?

На опущенных ресницах

Слезы видно почему?

Жаль синицы? Жаль девицы?

Или жаль себя ему?

Нет, иная это жалость.

И совсем не оттого

Плачет он и сердце сжалось,

Как от боли, у него.

Жаль напевов этих милых,

С детства близких и родных.

Жаль, что больше он не в силах

Слышать их и верить в них.

Песни жаль!.. И он рукою

Слезы прячет, как дитя.

…Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя.

1943

202. ЗАТИШЬЕ

Он душу младую

         в объятиях нес.

М. Лермонтов

Над землянкой в синей бездне

И покой и тишина.

Орденами всех созвездий

Ночь бойца награждена.

Голосок на левом фланге.

То ли девушка поет,

То ли лермонтовский ангел

Продолжает свой полет.

Вслед за песней выстрел треснет —

Звук оборванной струны.

Это выстрелят по песне

С той, с немецкой стороны.

Голосок на левом фланге

Оборвется, смолкнет вдруг…

Будто лермонтовский ангел

Душу выронит из рук…

1943

203. РУССКАЯ ПЕСНЯ

Не звали нас и не просили,

Мы сами встали и пошли,

Судьбу свою в судьбе России

Глазами сердца мы прочли.

Мы будем жить, как наши предки,

К добру и подвигу спеша:

Свободно жить! Неволи, клетки

Не терпит русская душа.

Над нами ясность небосвода,

Могуч народ и коренаст;

Дубрава, степь… Сама природа

Солдатской чести учит нас!

Мы на свои леса и воды,

Как на своих друзей, глядим.

И благородных чувств природы,

Как дружбы, мы не предадим…

Не рвемся мы в чужие страны.

Но сердцем чистым и простым

Родной земли живые раны

Мы не забудем, не простим.

Недаром так упрямы ноги,

Недаром люди так сильны,

Недаром люди и дороги

На запад так устремлены!

1943

204. РУССКОЙ ЖЕНЩИНЕ

Русской женщины тихая прелесть,

И откуда ты силы берешь?

Так с тобой до конца и не спелись

Чужеземная мода и ложь.

А гляди: на готовом не нежась,

Соблюла, не утратила ты

Щек своих незаемную свежесть,

Блеск и гордость своей простоты.

А не сдали, склоняясь над делом,

Ни твои ни осанка, ни рост.

И журчит по плечам твоим белым

Золотая поэзия кос.

Если б слово такое имелось —

Передать так, как есть, без затей,

Этот взгляд, эту робкую смелость

Как на тройке летящих бровей!..

Да, не с песней неслась, не на тройке

Красоты твоей русская быль.

Было всё: и больничная койка,

И этапов кандальная пыль,

Казематов подземные своды…

А когда (это помню уж сам)

Бородатые люди свободы

По сибирским скрывались лесам,

На снегу, на серебряном ложе,

Целя в подлую власть Колчака,

Припадала к ружейному ложу

Молодая, от гнева, щека!..

Но и в белое логово целясь,

Не менялась душа твоих глаз:

Та же тихая русская прелесть

Из-под шапки глядела на нас.

И такой же, во всем обаянье

Самобытной своей красоты,

И сегодня под звуки баяна

Над землянкой склоняешься ты.

Перерывы солдатского боя

Переливами песен полны:

За гармоникой бредят тобою

Загорелые руки войны…

Как же так: и тюремную участь,

И войну, и нужду, может быть,

Глаз твоих голубая живучесть,

Не померкнув, могла победить?!

Не такой ли ты просто породы?

Не таких ли ты просто кровей?

Уже не в недрах ли русских — природа

Неподкрашенной силы твоей?

Не одна ли роса оросила

И тебя, и родные края?

И, как самое имя «Россия»,

Не извечна ли прелесть твоя?

1943

205. ГОРОД

Москва… как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

А. Пушкин

Вот он, древний, родной и великий,

В эту зимнюю ночь — нелюдим!

Над трубою фабричною лихо,

По-гусарски закрученный дым.

Колокольни Ивановой каска

И под снегом, как будто дремля,

До бровей заметенная сказка —

Златоглавая сказка Кремля.

Сколько мыслей, и чувств, и волнений

Вызывает в душе этот в, ид!

Небо, влажное от умиленья,

Как художник, на город глядит.

Но и небо мне кажется тусклым:

Эту славных веков благодать

Можно только, пожалуй, на русском,

На родном языке передать!

1943

206. МОСКВЕ

Немало в столице я прожил,

И трудно тебя мне узнать!

Ты стала красивей и строже,

Как смерть повидавшая мать.

В глазах еще отзвуки боли,

Суровый излом у бровей;

Но веет и силой и волей

От русской печали твоей.

Скупей на слова и в нарядах,

Ты стала щедрей на дела;

Ты строгий, хозяйка, порядок

В квартире своей навела!

Как будто за каждой вещицей,

Тобою упущенной, вдруг

Мог снова ожить, притаиться

Тобой пережитый недуг.

1943

207. 19 ДЕКАБРЯ 1943

В бурке черной и крылатой,

Как и прежде впереди,

Генерал-майор Доватор, —

В эту горестную дату

Ты у гвардии — в груди.

Мы тебя не только помним,

Мы в боях твоим путем,

По лесам ли брянским темным,

По тропинкам ли укромным,

В рейд, в разведку — мы идем.

Славы, добытой когда-то,

Корпус твой не растерял.

Боевым путем солдата

Нас ведет, как вел когда-то,

Крюков — храбрый генерал.

Мы проходим. И за нами,

Как орел над головой,

Над днепровскими волнами,

Над десницкими волнами

Вьется шелковое пламя

Нашей славы боевой!

1943

208. ПОСЛУШАЙ МЕНЯ

Послушай меня: я оттуда приехал,

Где, кажется, люди тверды как гранит,

Где гневной России громовое эхо,

Вперед продвигаясь, над миром гремит.

Где слева — окопы, а справа — болота,

Где люди в соседстве воды и гранат

Короткие письма и скромные фото,

Как копии счастья, в планшетах хранят.

Здесь громкие речи, товарищ, не в моде,

Крикливые песни совсем не в ходу,

Любимую песню здесь люди заводят —

Бывает — у смерти самой на виду!

И если тебя у костра попросили

Прочесть, как здесь принято, что-то свое —

Прочти им, без крика, стихи о России,

О чувствах России к солдатам ее,

Как любят их дети, как помнят их жены…

И станут тебе моментально слышны

И снег и деревья — весь слух напряженный

Овеянной стужей лесной тишины.

И как бы при звуках родной им трехрядки,

Словам твоей правды поверив не вдруг,

Веселый огонь молодой переглядки,

Искрясь, облетит их внимательный круг.

И кто-то дровец, оживляясь, подбросит,

И кто-то смущенно оправит ружье,

И кто-то любимую песню запросит,

И кто-то тотчас же затянет ее…

В холодных порядках серебряной чащи

Осыплется пепел с верхушек седых:

Как будто простое солдатское счастье

Горячим дыханьем коснется и их.

А русская песня, что с кривдой не в мире,

Пойдет между тем замирать на лету,

Потом, разрастаясь всё шире и шире,

Как храбрый разведчик, уйдет в темноту.

Январь 1944

209. МОРЯК В КРЫМУ

Моряк вступил на крымский берег

Легко и весело ему!

Как рад моряк! Он ждал, он верил

И вот дождался: он в Крыму!

В лицо ему пахнуло мятой,

Победой воздух напоен.

И жадно грудью полосатой,

Глаза зажмурив, дышит он.

А южный ветер треплет пряди

Волос, похожих на волну,

И преждевременную гладит

Кудрей моряцких седину.

Как много видел он, как ведом

Ему боев двухлетний гул!

Но свежим воздухом победы

Сегодня он в Крыму вздохнул.

И автомат, как знамя, вскинув,

Моряк бросается вперед.

— Туда, где флотская святыня!

— Где бой!

— Где Севастополь ждет!!

Апрель 1944

210. «Лампы неуверенное пламя…»

Лампы неуверенное пламя.

Непогодь играет на трубе.

Ласковыми, нежными руками

Память прикасается к тебе.

К изголовью тихому постели

Сердце направляет свой полет.

Фронтовая музыка метели

О тебе мне, милая, поет.

Ничего любовь не позабыла,

Прежнему по-прежнему верна:

Ранила ее, но не убила

И не искалечила война.

Помню всё: и голос твой, и руки,

Каждый звук минувших помню дней!

В мягком свете грусти и разлуки

Прошлое дороже и видней.

За войну мы только стали ближе.

Ласковей. Прямей. И оттого

Сквозь метель войны, мой друг, я вижу

Встречи нашей нежной торжество.

Оттого и лампы этой пламя

Для меня так ласково горит.

И метель знакомыми словами

О любви так нежно говорит…

Апрель 1944

211. ВЕСНА В МОСКВЕ

Еще вчера ты видел сам

Зимы холодные приметы,

А нынче взмыла к небесам

Стрижа певучая ракета!

Над древним городом кружа,

Ликует маленькая птица.

И звонкие круги стрижа

Звучат как праздник над столицей.

Как будто, скинув нежный наст

И хлынув в синеву густую,

Природа на день раньше нас

Победу нашу торжествует!..

1944

212. «Когда я вижу моряка…»

Когда я вижу моряка,

Лицо улыбка озаряет,

И как-то, знаете, рука

Сама собою козыряет.

Сверкает взгляд, свободней грудь,

Как будто вас погладит кто-то,

И как пройти, не козырнуть

Широкоплечей славе флота!

Герой видней издалека —

Мы к ним привыкли,

Свыклись с ними.

Но перед ним еще века,

Как перед чудом, шапку снимут.

Века склонятся перед ним.

А он, веселый, юный, гибкий, —

Он только улыбнется им

И пропадет в толпе с улыбкой.

Между 1941 и 1944

213. МАТЬ СОЛДАТА

…Но где-то есть душа одна,

Она до гроба помнить будет.

Н. А. Некрасов

Кто твое запомнит имя

В этом грохоте миров,

Седенькая героиня

Одиноких вечеров?

С кем в жестоком этом гуле,

С кем, скажи, тебя сравнить?

Горе, что тебя согнуло,

Не смогло тебя сломить!

А в ушах знакомый шепот.

Пишет: был опять в бою…

И попробуй тут заштопать

Боль безмерную свою!

Год в разлуке, год не видясь

(Жив ли он? Дождусь ли я?) —

Но ничем себя не выдаст

Скорбь согбенная твоя.

Разве только вздохом слабым

Облегчит немного грудь, —

Всё, в чем Родина могла бы

Мать солдата упрекнуть.

Стань же рядом, рядом с громкой

Славой храбрых сыновей —

Этих доблестных потомков

Скромной храбрости твоей!..

Между 1941 и 1944

СТИХОТВОРЕНИЯ НЕИЗВЕСТНЫХ ЛЕТ