214. КРЕСТЬЯНИН
Какой анекдот нехороший
Недавно случился со мной:
Купил я у цыгана лошадь
И еду спокойно домой.
Навстречу — крестьянин в азяме.
Увидел меня на коне —
Увидел, захлопал глазами,
«Грабитель!» — кричит. И — ко мне.
«Товарищ, я спорить не стану,
Хотя у меня и наган.
Возможно, товарищ крестьянин,
Тебя и ограбил цыган,
Но я, говорю, на толкучке
Купил у цыгана коня —
И, кроме казенной получки,
Забрал он гармонь у меня.
Но что мне гармонь и червонцы!
Другое подумай, отец:
Какой из меня, эскадронца,
Без лошади, к черту, боец?»
…Крестьянин подумал немного,
Потом поглядел на меня.
Ударил по крупу коня
И дальше подался дорогой.
215. КАЗАЧЬЯ ПЕСНЯ
Все казаки перед боем
Клятве Родине клялись,
А один стоял, не клялся
И глядел угрюмо вниз.
На лихих коней кубанских
Людям жаловаться — грех:
Лихо мчались в бой казаки,
Но один — быстрее всех.
Не над ним ли в синем небе
Кружит коршун-нелюдим?..
Все вернулись с поля боя,
Не вернулся лишь один.
Он лежит в степи кубанской,
Очи карие в дыму…
Всем казакам храбрым — слава.
Песня — только одному!
216. «Над мирным деревянным бытом…»
Над мирным деревянным бытом
Дымится русская зима,
И чем-то близким
И забытым
Душа моя уязвлена.
Смотрю в слезах
На снежный полог,
На свежий след,
На зимний сад,
Где на ресницах хвойных елок
Снежинки радостно блестят.
На синюю тропинку дыма
Смотрю с какой-то болью я…
На всё, что вдаль невозвратимо
Прошло, как молодость моя…
217. «На деревья и на зданья…»
На деревья и на зданья
Снег торопится с небес,
Тишиною ожиданья,
Как во сне, охвачен лес…
Что ж, и мне пора ложиться.
Как в лесу, в душе темно,
В голове, как снег, кружится
Грустных дум веретено.
218. МОДНЫЙ ПИСАТЕЛЬ
Писатель N — известный щеголь,
Одет он с головы до ног,
Как денди, в импортное… Гоголь
Так одеваться бы не мог.
Но скромным людям надо много ль?
Насколько я могу судить,
Писать не может он, как Гоголь,
Но может гоголем ходить.
219. ВЫЖИГИ
…над бандой
поэтических
рвачей и выжиг…
Хоть бы перепел — в овсе!
Хоть бы свистнул кто бекасом.
Что за чертов хор, где все
Как один гундосят басом?
Да и хор тут ни при чем.
Просто автор бойких строчек,
К кассе рвущийся,
плечом
Оттирает банду прочих.
Как унять крикливых чад?
Напихайте их деньгами!
Пусть нажрутся и молчат.
И тогда… Проснется камень!
И тогда ответит нам
Шумом лес темнобородый,
Залепечет по камням
Ключевой язык природы!..
220. ЛИРИЧЕСКАЯ БАСНЯ
Соловей на ветку сел
И давай — опять о прежнем!
Я и сам собаку съел
На лирическом, на нежном.
А сижу раскрывши рот,
Глупой птице потакая;
Автор, может быть, и врет,
Но ведь песня-то какая!
Бык серьезен, бык молчит.
Ну, а польза-то какая,
Если он и промычит
Правду голосом бугая?
Вы — как знаете, а я —
У меня же свой обычай:
Я же песню соловья
Предпочту всем правдам бычьим!
221. ПЕРВЫЙ СНЕГ
Как на спутниц на живых,
Я любуюсь на березы…
В полушалках снеговых
Щеголяют по морозу!
Жаль, что только у меня
Так некстати сердце ноет.
Жаль, что только для меня
Радостно бродить с одною,
С той, что села у огня —
Греет руки, дует губы;
С той, которая меня
И берез моих не любит.
222. «Жаловалась: грустно мне, одна я…»
Жаловалась: грустно мне, одна я,
Нету сна, и мысли неясны.
Наклонился бы, сказал: «Родная,
Успокойся, — бы сказал, — усни».
Я сказал. Ей стало веселее,
Судя по дыханию груди.
Только освещенные аллеи
Снились ей и кланялись в пути.
Утром встала юная, живая,
Весело глядела на меня,
По-иному всё переживая
В ясном свете солнечного дня.
Не напрасно мы, выходит, славим,
Не напрасно завещали нам:
Сны, которые бы не мешали яви.
Явь, которая бы не мешала снам.
223. ПОСТСКРИПТУМ
Я письмо свое направил
Просто в адрес синевы.
И письмо, согласно правил,
Получили вы.
Увы!
Слишком знают люди почты
Эту тягу к небесам.
Если любишь — любишь то, что
Просто выдумаешь сам…
224. НА ЗАСЕДАНИИ
Сидели. Кричали. Дымили.
И вдруг в телефонную тишь:
«Я очень соскучилась, милый.
Ты долго еще просидишь?»
Он трубку кладет… и, смущенный,
Глядит, улыбаясь, вперед…
«Ну, что там осталось еще нам?»
Но слово никто не берет.
И вдруг замечает начальник
У всех опечаленный вид:
Что всё заседанье печально
Куда-то с улыбкой глядит!
Как будто над скукой блокнотов
Не только ему одному, —
Им всем улыбается кто-то,
Колеблясь в табачном дыму…
225. ЖУРАВЛИ
В синем небе журавли.
Милый, а нельзя ли,
Чтобы эти журавли
Нас с собою взяли?
Мы же с ними заодно
И душой и телом,
И земное нам давно,
Милый, надоело.
Мы, скажи им, чужды лжи,
Мы из их же стаи,
Только крыльев нам, скажи,
Милый, не хватает…
ПОЭМЫ
226. ЯКУТЫ
Г. Ржанову
Доху песцовую тундра надела, —
Время велело надеть.
Поверху — бело,
Понизу — бело,
Бело, как белый медведь.
Лайкой пришибленной каждого лижет,
Гонит мороз в три ноги.
Бросил якут и берданку и лыжи,
Пьет огневое орги.[43]
Ой, ой, морозка,
Черен и бел ты.
Черен, как русский торгаш.
Русский возьмет половину белки,
Ты и хвоста не дашь.
Тощи олени,
Слабей человека.
Шкуру повыели вши.
Как же мне, кыс,[44] из большого наслега
Новые камосы[45] шить?
Рыжие луны за тундрой потонут.
Глубже упрячется звездный народ.
А к моему худому хатону[46]
Стройная кыс
Ни за что не придет.
Рыжие луны за тундрой потонут,
Бросят олени под сани помет,
В дальний наслег
К огонеру-таену[47]
Стройная кыс, напевая, уйдет…
Соболем бурым дума вертится,
Лапой скребет по груди.
Э-э-э, заходи, человек или птица,
Сам сатана — заходи!..
«Здравствуй, Олеська, охотник хороший,
Глаз твой да будет как нож!
Как поживают
Олени и лошадь?
Сам хорошо ли живешь?»
— «Живы олени и лошади будто,
Только что корм намесил.
Здравствуй, Мисир, инородец безъюртный,
Здравствуй, охотник Мисир.
Пес за хатоном.
Снимай свои лыжи,
Сбрось с опояска ножи.
Греет орги,
Подвигайся поближе,
Длинно про степь расскажи…»
Славно Мисиру
На шкуре мохнатой
Вытеплить зяблые выкрутки рук;
Рыжую гриву огонь волосатый
Чешет на остром ветру…
«Слушай, Олеська,
В степи затаенной
Много творится чудес.
Воют волками собаки-таены,
Стаями тянутся в лес.
Помнишь места, где зимуют медведи,
С троп, где кочует зверье,
Красный шаман с шайтанятами едет,
Новую веру везет.
Глаз его мудрый
Каждую щелку,
Всякое горе найдет,
Кыс молодую и черную белку
Больше таен никогда не возьмет!..»
— «Кыс молодую… и черную белку…
Брать у таенов, сказал?» —
Ой, как рассыпались остро и мелко
Вдруг у Олеськи глаза.
…Рыжие луны за тундрой потонут,
Бросят олени под сани помет,
В дальний наслег
К огонеру-таену
Стройная кыс, напевая, уйдет.
Помнит Олеська за битой спиною
Лет многорогий табун.
Где же забыть,
Если осенью ноют
Годы на самом горбу?
Где же забыть,
Если столько таено
То, что нельзя утаить?
О-о, как умеют собаки-таены,
Даже не трогая, бить!..
Время не вытравит челюстей волчьих,
Годы кровавых рубцов не заткнут, —
Целую ночь над берданою молча
Медные скулы маячил якут…
Вымерли жилы отчаянных речек…
Снежные дали рыхлы и круты.
Утром засветло,
Солнцу навстречу,
Ружья закинув,
Ушли якуты.
227. ПОВЕСТЬ О РЫЖЕМ МОТЭЛЕ, ГОСПОДИНЕ ИНСПЕКТОРЕ, РАВВИНЕ ИСАЙЕ И КОМИССАРЕ БЛОХ
Глава перваяДО БЕЗ ЦАРЯ И НЕМНОГО ПОСЛЕ
И дед и отец работали.
А чем он хуже других?
И маленький рыжий Мотэле
Работал
За двоих.
Жили-были
Сколько домов пройдено,
Столько пройдено стран.
Каждый дом — своя родина,
Свой океан.
И под каждой слабенькой
крышей,
Как она ни слаба, —
Свое счастье,
Свои мыши,
Своя судьба.
И редко,
Очень редко —
Две мыши
На одну щель!
Вот: Мотэле чинит жилетки,
А инспектор
Носит портфель.
И знает каждый по городу
Портняжью нужду одну.
А инспектор имеет
Хорошую бороду
И хорошую
Жену.
По-разному счастье курится,
По-разному
У разных мест:
Мотэле мечтает о курице,
А инспектор
Курицу ест.
Счастье — оно игриво.
Жди и лови.
Вот: Мотэле любит Риву,
Но… у Ривы
Отец — раввин.
А раввин говорит часто,
И всегда об одном:
— «Ей надо
Большое счастье
И большой
Дом».
Так мало, что сердце воет,
Воет как паровоз.
Если у Мотэле всё, что большое,
Так это только
Нос.
— Ну, что же?
Прикажете плакать?
Нет так нет! —
И он ставил заплату
И на брюки
И на жилет.
……………………………………
Да, под каждой слабенькой крышей,
Как она ни слаба, —
Свое счастье, свои мыши,
Своя
Судьба.
И сколько жизнь ни упряма,
Меньше, чем мало, — не дать.
И у Мотэле
Была мама,
Старая еврейская мать.
Как у всех, конечно, любима.
(Э-э-э…Об этом не говорят!)
Она хорошо
Варила цимес
И хорошо
Рожала ребят.
И помнит он годового
И полугодовых…
Но Мотэле жил в Кишиневе,
Где много городовых,
Где много молебнов спето
По царской родовой,
Где жил… господин… инспектор
С красивой бородой…
Трудно сказать про омут,
А омут стоит
У рта:
Всего…
Два…
Погрома…
И Мотэле стал
Сирота.
— Так что же?
Прикажете плакать?!
Нет так нет! —
И он ставил заплату
Вместо брюк
На жилет.
…………………………………..
А дни кто-то вез и вез.
И в небе
Без толку
Висели пуговки звезд
И лунная
Ермолка.
И в сонной, скупой тиши
Мыши пугали скрипом.
И кто-то
Шил кому-то
Тахрихим.[51]
«При чем» и «ни при чем»
Этот день был таким новым,
Молодым, как заря!
Первый раз тогда в Кишиневе
Пели не про царя!
Таких дней не много,
А как тот — один.
Тогда не пришел в синагогу
Господин
Раввин.
Брюки,
Жилетки,
Смейтесь!
Радуйтесь дню моему:
Гос-по-дин по-лиц-мейстер
Сел
В тюрьму!
Ведь это же очень и очень,
Боже ты мой!
Но почему не хохочет
Господин
Городовой?
Редкое, мудрое слово
Сказал сапожник Илья:
«Мотэле, тут ни при чем Егова,
А при чем — ты
И я».
……………………………………
И дни затараторили,
Как торговка Мэд.
И евреи спорили:
«Да» или «нет»?
Так открыли многое
Мудрые слова,
Стала синагогою
Любая голова.
Прошлым мало в нынешнем:
Только вой да ной.
«Нет», —
Инспектор вырешил.
«Да», —
Сказал портной.
………………………………………
А дни кто-то вез и вез.
И в небе
Без толку
Висели пуговки звезд
И лунная
Ермолка.
И в сонной скупой тиши
Пес кроворотый лаял.
И кто-то
Крепко
Сшил
Тахрихим
Николаю!
Этот день был таким новым,
Молодым, как заря!
Первый раз тогда в Кишиневе
Пели
Не про царя!
Глава втораяКИШИНЕВСКИЕ ЧУДЕСА
Чудо первое
Мэд
На базаре
Волнуется.
И не Мэд,
Весь
Ряд:
На вокзал
По улице
Прошел
Отряд …
Но не к этому
Доводы,
Главное (чтоб он сдох!)
В отряде
С могендовидом[52]
Мотька
Блох!
Идет по главной улице,
Как генерал на парад.
И Мэд на базаре волнуется,
И волнуется
Весь ряд.
Чудо второе
Каждому, слава богу,
Каким аршином ни мерь, —
Особая дорога,
Особая дверь.
И — так
Себе,
Понемногу,
В слякоть,
В снег
Идут особой дорогой
Люди весь век.
Радостный путь не многим,
Не всем,
Как компот:
Одни ломают ноги,
Другие —
Наоборот.
Вот!
…………………………………….
Ветер гнусит у околицы,
Горю раввина вторит.
По торе[53]
Раввин молится,
Гадает раввин
По торе.
Трогает рыжие кончики
Выцветшего
Талэса[54]:
«Скоро ли всё это кончится?
Сколько еще осталося?»
Тени свечей,
Проталкиваясь,
Мутно растут
И стынут,
И кажется
Катафалком
Комната над раввином.
— Это прямо наказанье!
Вы слыхали?
Хаим Бэз
Делать сыну обрезанье
Отказался
Наотрез.
Первый случай в Кишиневе!
Что придумал, сукин сын?!
Говорит:
«До-воль-но кро-ви,
Ува-жае-мый рав-вин!!!»
………………………………………..
Много дорог, много,
Столько же, сколько глаз!
И от нас
До бога,
Как от бога
До нас.
Еще о первом чуде
И куда они торопятся,
Эти странные часы?
Ой, как
Сердце в них колотится!
Ой, как косы их усы!
Ша!
За вами ведь не гонятся?
Так немножечко назад …
А часы вперед,
Как конница,
Все летят, летят, летят …
………………………………..
В очереди
Люди
Ахают,
Ахают и жмут:
«Почему
Не дают
Сахару?
Сахару почему не дают?»
Видимо,
Выдать
Лень ему. —
Трудно заняться час?
Такую бы жизнь — Ленину,
Хорошую,
Как у нас!
— Что вы стоите,
Сарра?
Что может дать
Слепой,
Когда
Комиссаром
Какой-то
Портной?
Ему бы чинить
Рубаху,
А он комиссаром
Тут!..
В очереди люди ахают,
Ахают
И жмут.
Чудо третье
Эти дни
Невозможно мудры,
Цадики,[55] а не дни!
В серебро золотые кудлы
Обратили они.
Новости каждый месяц.
Шутка сказать:
Жена инспектора весит
Уже не семь,
А пять.
А Мотэле?
Вы не смейтесь,
Тоже не пустяк:
Мотэле выбрил пейсы,
Снял лапсердак.
Мотэле весь перекроен
(Попробовал лучший суп!):
Мотэле смотрит
«В корень»
И говорит
— По су-ще-ству.
Новости каждый месяц,
Шутка сказать:
Жена инспектора весит
Уже не семь,
А пять!
И носик
Почти без пудры.
И глазки —
Не огни …
Эти дни невозможно мудры,
Цадики, а не дни!
………………………………..
Много дорог, много,
А не хватает дорог.
И если здесь —
Слава богу,
То где-то —
Не дай бог,
— Ох!
…Ветер стих за околицей,
Прислушиваясь, стих:
Инспектор не о себе молится
О других.
Голос молитвы ровен.
Слово сменяется вздохом:
Дай бог
Жене здоровья,
Дай бог
Хворобы Блоху…
Дай бог то и это.
(Многое дай бог, понятно!)
Дай бог сгореть Советам,
Провалиться депутатам …
Зиму смени
На лето,
Выпрями то,
Что смято …
Дай бог и то и это,
(Многое дай бог, понятно!).
Чудо некишиневского масштаба
Слишком шумный и слишком скорый
Этих лет многогамный гвалт.
Ой, не знала, должно быть, тора,
И раввин, должно быть, не знал!
Кто подумал бы,
Кто поверил,
Кто поверить бы этому мог?
Перепутались
Мыши, двери,
Перепутались
Нитки дорог.
В сотый век —
И, конечно, не чаще
(Это видел едва ли Ной!) —
По-портняжьему
Робко счастье
И, как счастье,
Неробок портной.
Многогамный, премудрый гомон!..
Разве думал инспектор Бобров,
Что когда-нибудь
Без погромов
Проблаженствует Кишинев?!
Кто подумал бы,
Кто поверил,
Кто поверить бы этому мог?
Перепутались
Мыши, двери,
Перепутались
Нитки дорог.
Глава третья. НОВОЕ ВРЕМЯ — НОВЫЕ ПЕСНИ
Синагогальная
В синагоге —
Шум и гам,
Гам и шум!
Все евреи по углам:
— Ш-ша!
— Ш-шу!
Выступает
Рэб Абрум.
В синагоге —
Гам и шум,
Гвалт!
………………………..
Рэб Абрум сказал:
— Бо-же мой!
Евреи сказали
— Беда!
Рэб Абрум сказал:
— До-жи-ли!
Евреи сказали:
— Да.
…………………………
А раввин сидел
И охал
Тихо, скромно,
А потом сказал:
— Пло-ха! —
Сказал и вспомнил
Блоха.
Почти свадебная
Лебедю в осень снится
Зелень озерных мест,
Тот, кто попробовал птицы,
Мясо не очень ест.
Мудрый раввин Исайя
Так мудр!
Так мудр!
Почти
Наизусть знает
Почти
Весь Талмуд.
Но выглядит все-таки плохо:
Щукой на мели…
— Мне к комиссару Блоху…—
Его провели.
Надо куда-то деться:
— К черту!
— К небесам!
— До вас небольшое дельце,
Товарищ комиссар.
У каждого еврея
Должны дочери быть.
И каждому еврею
Надо скорее
Своих
Дочерей сбыть…
Вы — мужчина красивый,
Скажемте:
Зять как зять.
Так почему моей Ривы
Вам бы
Не взять?
Отцу хвалить не годится.
Но, другим не в укор.
Скажу:
Моя девица —
Девица до сих пор.
Белая, белая сажица!
Майский мороз!
Раввину уже кажется,
Что у Блоха…
Короче нос?!
Песня «текущих дел»
И куда они торопятся,
Эти странные часы?
Ой, как сердце в них колотится!
Ой, как косы их усы!
Ша!
За вами ведь не гонятся!
Так немножечко назад…
А часы вперед, как конница,
Всё летят.
……………………………….
Этот день был
Небесным громом,
Сотрясением твердынь!
Мэд видала,
Как вышел из дому
Инспектор — без бороды?!
— Выбрился,
Честное слово!
Тысяча слов!
И ахал в Кишиневе
Весь Кишинев.
И собаки умеют плакать,
Плакать, как плачем мы.
Ну, попробуйте, скажем, лапу
Ударить, ущемить?
Да, бывает —
Собака плачет.
А что же тогда человек?
И много текло горячих.
Горьких, соленых рек.
Слезы не в пользу глазу.
И человек сказал:
— Н-ну! —
Так инспектор потерял сразу
И бороду
И жену.
Хоть жену не совсем утратил,
Но курица стала не та.
Ну, скажем,
Стала его Катя
Курица без хвоста.
— Счастье — оно игриво.
Счастье — сумасброд.
И ждал он терпеливо:
— Наверно назад придет.
Но… на морозе голого
Долго не греет дым…
И он опустил голову,
Голову без бороды.
Так, окончательно сломан,
Робок, как никогда,
Инспектор
Пришел к портному,
Чтобы сказать:
«Да».
…………………………….
Маленький, жиденький столик.
(Ножка когда-то была.)
Инспектор сидит и колет
«Текущие дела».
Путь секретарский тяжек:
Столько серьезных слов!
Сто-лько се-рьез-ных бу-ма-жек!
И на каждой:
«Блох», «Бобров».
Жутко: контроль на контроле.
Комиссия вот была…
Инспектор сидит и колет
«Текущие дела».
И… он мечтает — не больше
(Что же осталось ему?),
Как бы попасть
В Польшу
И не попасть
В тюрьму…
В общем фокусе
Что значит:
Хочет человек?
Как будто дело в человеке!
Мы все, конечно, целый век
Желаем
Золотые реки.
Все жаждем сахар, так сказать,
А получается иначе;
Да, если хочешь
Хохотать,
То непременно
Плачешь.
Но дайте жизни…
Новый век…
Иной утюг,
Иная крыша,
И тот же самый человек
Вам будет
На голову выше.
Для птицы главное — гнездо.
Под солнцем всякий угол светел.
Вот Мотэле —
Он «от» и «до»
Сидит в сердитом
Кабинете.
Сидит как первый человек.
И «нет как нет»
Здесь не услышишь.
В чем фокус? Тайна?..
Новый век.
Иной утюг,
Иная крыша…
О-о-о время!
Плохо… Хорошо…
Оно и так
И этак вертит.
И если новым
Срок пришел,
То, значит, старым —
Время смерти!
Погребальная
Комната… тихо… пыльно.
Комната… вечер… синь.
Динькает
Будильник:
Динь…
Динь…
Динь…
Час кончины —
Он приходит
Тихо-тихо,
Не услышишь.
И уходит молча счастье,
И уходят
Мыши.
Только горе неизменно.
Заржавел пасхальный чайник!
И задумаются стены.
И —
Молчанье.
Он заснежит, он завьюжит
В полночь, ветер белорукий…
И совсем теперь не нужен
Ни Талмуд,
Ни брюки.
Тихо.
Сумрак нависает.
Не молитва
И не ужин…
Пусть по-новому, Исайя,
Стол тебе послужит.
А потом — к иному краю.
В рай, конечно, не иначе…
Тихо!
Свечи догорают.
Тихо.
Сарра плачет…
О-о-о время!
«Плохо»… «Хорошо»…
Оно и так
И этак вертит,
И если новым
Срок пришел,
То, значит, старым —
Время смерти…
Да, если новым срок пришел,
То, значит, старым —
Фэртиг[56]…
Послесловие
До Кракова —
Ровно сорок,
И до Варшавы —
Сорок.
Но лучше, чем всякий город,
Свой, родной город.
Разве дворцом сломите
Маленькие, заплатанные,
Знаете, домики,
Где смеялись и плакали?
Вот вам
И меньше и больше.
Каждому свой мессия!
Инспектору
Нужно Польшу,
Портному —
Россия.
Сколько с ней было пройдено,
Будет еще пройдено!
Милая, светлая родина,
Свободная родина!
Золото хуже меди,
Если рукам верите…
И Мотэле
Не уедет,
И даже
В Америку.
Не-ет, он шагал недаром
В ногу с тревожным веком.
И пусть он — не комиссаром,
Достаточно —
Че-ло-ве-ком!
Можно и без галопа
К месту приехать:
И Мотэле будет штопать
Наши прорехи.
…………………………………
Милая, светлая родина,
Свободная родина!
Сколько с ней было пройдено,
Будет еще пройдено!!!
228. ДВАДЦАТЫЙ(Из поэмы)
I. ЗАКАТ
К нам
Закат стекает
Полянами крыш.
Влажно засверкает
Зеленая тишь.
А потом
Красиво,
Ниже и вперед, —
Золотым разливом
Медленно пойдет.
Голубясь и тлея,
Перельется вниз
И заголубеет
Дремлющий
Карниз.
А когда
Он, розов,
Задрожит светло —
Разразится
Бронзой
В столовой
Стекло.
И в одно мгновенье
Перекрасив пар,
Медным отраженьем
Вспыхнет самовар.
2. ЧАИШКО
Чем у вас встречают?
Вот у нас — всегда
Золотистым чаем. —
Чудная вода!
И солдату снится:
В одинокий год
Бронзовая птица
Скатертью плывет.
А за нею чашек
Выводок смешной…
Да, вот этим краше
Многим дом родной!
Что ж,
Судьбы не хватит —
Значит, получай
Теплой благодатью
Разговор и чай…
Три столетья с лишком,
Господи спаси,
Кумом и чаишкой
Жили на Руси.
Три столетья ранен
Каждый,
Без войны,
Глупостью герани,
Нежностью жены.
Нас поит
Из крана
Радость не щедро?
— Подставляй стаканы,
Убирай ведро.
3. ДОМА
И туманом
Белым
Над семейством
Пар…
… — Милый…
Не успела…
Нынче…
На базар…
Ротшильдом
Я не был,
Голод
Я прошел,
Можно и без хлеба
Очень хорошо.
Хуже, если снится
Роскошь тульских щек.
— Что ж,
Налей, сестрица,
Чашечку еще!
Нам с тобою сорок,
Кажется, вдвоем?
Мы еще не скоро,
Черт возьми, умрем!
А судьба
Какая!
Жить,
любить
и петь!
Посмотри, сверкают
Небо,
стекла,
медь!
Посмотри, родная:
Небо, стекла, медь!
Хорошо бы, знаешь,
Под гитару
Спеть!
Эти годы
Пели,
Пели для меня
Голосом
Шрапнелей,
Языком огня.
Эти годы слышал,
Как рыдает
Твердь.
Как идет
И дышит,
И бряцает
Смерть!
4. ГИТАРНАЯ
И кричу я старой:
— Матушка, спою.
Принеси гитару
Старую мою!
Я спою,
Сыграю
Песню баррикад,
Ту, что, умирая,
Пел один солдат.
Молодое тело,
Молодость — в глазах,
Пел он,
И горела…
Кровь в его усах.
Умер, служба,
К ночи…
— Баюшки-баю,—
Так и не докончил
Песенку свою.
Я знаю,
Что такое:
«Спокойствие страны!»
Я вижу —
Кровь покоя
И молньи —
Тишины:
За бархатною пылью
Сомнительной нови,
Друзья,
Мы позабыли
Большую дань крови.
Друзья!
Мы помним мало
Вспоившую нас грудь,
Друзья,
Мы славим мало
И тех —
Кто лег, как шпалы,
Под наш железный путь!
По всем
Путям и тропам,
У всех
Морей и рек
Лежит, борьбой растоптан,
Прекрасный человек!
И девушки
Не пели…
И дом родной
Далек:
Лежит он
Под шинелью,
Без шлема
И — сапог…
Отволновались громы,
И вот
Умыты мы —
И пеною черемух,
И нежностью
Жены.
И вот
Мы помним мало
Вспоившую нас грудь,
И вот
Мы славим мало
И тех,
Кто лег, как шпалы,
Под наш железный
Путь!
Но в том
Душа не гибнет,
Кто сердцем
Не остыл,
И эта песня —
Гимном
Великим
И простым!
229. МИЛОЕ ДЕТСТВО
Кто виноват
В этих странностях был:
Пушкин,
Нужда
Или что-то другое,
Но тараканов
Я не любил.
И не любил я
Покоя.
Полная
Ранних обид
И досад,
Жизнь представлялась
Куда аккуратней!
Ладно,
Согласен:
Не райский сад.
Но почему…
Курятник?!
Я понимаю:
На счастье — паи…
Но если день
Начинается розов,
Ах, как прекрасно
Бренчат воробьи
И заливаются
Водовозы!
Я понимаю:
И солнце —
Не мне.
Но если солнце
Врывается резко,
Ах, как прекрасно
На дряхлом окне
Тлеет
Моя занавеска!
И — поразительно:
Чем голубей,
Чем высота
Над окраиной
Чище,
Костя гоняет
Сильней
Голубей
И выразительней
Свищет…
Каждая тварь
По душе,
По крови,
Кто бы он ни был
И что бы он ни был
Просит
Немного тепла,
И любви,
И голубого,
Хорошего неба…
Пусть
Я не строил,
Пусть
Не садил,
Но полюбил я,
Не скрою,
Крыши чужие,
Чужие сады
И вообще —
Всё чужое.
Правда,
Вначале —
Божиться готов! —
Не допускал я
Духовную грубость.
Ну, там…
Подоишь
Чужих коров
Или яичко срубишь.[57]
Больше любил я
В хорошую звездь
Так,
Чтоб невидим,
И так, чтоб
Неслышим,
Больше любил я
На крышу
Взлезть
И растянуться
По крыше.
Густо взойдет
Небосвод голубой,
Желтые звезды
Рассыплются густо,
И закачается
Над тобой
Многомиллионная
Люстра!
И тишина…
Тишина — кругом,
Так что уж
Некуда тише.
Только что тополь
Порхнет обшлагом
С левобережья
Крыши.
Это была
Настоящая тишь!
Звезды…
Луна…
И слюни:
Сплюнешь
Легонечко
И лежишь.
Полежишь…
И опять
Сплюнешь.
Как я плевал!
Как я плевал!
Я отдавался
Высокой работе.
Вдруг
Налетает девятый вал
В образе
Тети!
Осень — погода сходила с ума:
Ливни,
Распутица,
Скука…
Но скоро
Черные крыши
Покрыла зима
Белым,
Блестящим фарфором.
Клевое времечко, черт подери!
(В детстве декабрь удивительно ласков.)
Клевое дело
С утра
До зари
Нырять на салазках..
Но не дымила
У наших
Труба.
Шубы — нема…
И поник я
Бескрыло.
Надо заметить,
Что мне
Судьба
Шубы
Совсем не скроила.
Но не на всех,
Не на всех,
Не всегда
Дует судьба
Свои толстые
Губы.
Тетя —
К примеру —
Имела — да,
Очень хорьковую
Шубу.
Тетя —
К примеру —
Имела еще…
Тетя имела!..
Тетя имела…
Пару мясницких
Бульонных щек.
Ну,
И мясное дело.
Стал я, понятно,
Моментом богат.
Счастье плашкету
Моментом
Поперло:
Тетина блуза
От горла
До пят.
Дядины брюки
От пят
И до горла.
Можете кушать
И можете пить.
Тут начинается
Мутная ловля.
Тетя решила
Меня Посвятить
Господу
И торговле.
Начали с бога.
И, надо признать,
Здесь преуспел я
Немного.
Только потом —
Через душу
И мать —
Я дотянулся до бога!
Тетя старалась.
Но бог
Не помог.
И согласитесь сами,
Это — простительно,
Если, как бог,
Скажем,
Владеешь весами.
Тетя
(Божиться, убиться готов!)
Пусть —
Это мертвое,
Пусть —
Это вещи,
Тетя посмотрит…
И крылья весов,
Медные крылья…
Тре-пе-щут!
Да, и толста,
Да, и стара,
А умудрялась
Без всякого бунта
При покупателях
Полтора
Делать из фунта.
Что там —
Седины ученых мужей!
Тут — по призванью,
По сердцу…
К тому же
Тетя однажды
Учила уже
Дядю,
Покойного мужа.
Дядя — однако —
Моментом смекнул;
Дядя взглянул
На науку
Угрюмо.
Тетеньку
Дяденька
Обманул:
Взял
Да и умер.
Что же, я думаю,
Так твою мать!
Что же, скажите,
И мне помирать?
Добре, я думаю,
Добре!
Лучше я тетку угроблю.
Время не любит
Сидеть на мели.
Ну, так на стеклах
У тетушки в спальне
Вновь расцвели
И вновь отцвели
Серебряные
Пальмы.
И, начиная о марте
Вранье
И принимаясь
Картавить
И каркать,
На белопером снегу
Воронье
Мечет
Трефовые карты.
— Картам не верю!
И в карты, кажись,
Стал я проигрываться
С пеленок.
Жизнь —
Это шулер.
Подлая жизнь
Любит играть
На крапленых.
Картам не верю!
И верить нельзя:
Проигрыш — в доску,
А выигрыш — зерны;
В жизни,
Мои дорогие друзья,
Надо уметь
Передернуть.
В жизни,
Мои дорогие, всем
Надо прижуливать малость!
Чтобы по банку
Пятнадцать и семь.
Двадцать один
Получалось!
………………………………….
Эту главу
Загибаю на ах!
В дребезгах
Снега,
В облаке Пара
Даму в ротонде,
Даму в мехах
Прет, задыхаясь,
Седая
Пара!
В городе —
Визг,
В городе —
Вой.
На перекрестке
Акцизному
Жутко!
И козыряет городовой
У полосатой Будки.
И поднимает
Усатый мент [58]
Лапу,
Как заячью лапку…
Кони — секунда,
Кони — момент —
Прямо
На тетину лавку.
Сам — име-нин-ник!
А генерал
Любит покушать
И вкусно
И тонко…
— Нету теленка?!
Черт бы побрал,
Завтра же
Сделать теленка!
— Ах, негодяи!
Подлые, ах!
(Ах, преподобный!
Ах, отче,
Ах, Сергий!) —
Сердится дама.
У дамы в ушах
Бьются
Холодные серьги.
Сердится дама…
А тетя — добра;
— Завтра —
Хоть двести,
Завтра —
Хоть триста!..—
Из генеральшиного бобра
Прямо на тетю
Сибирские искры.
От генеральши
На улицу — страх!..
В дребезгах
Снега,
В облаке
Пара
Даму в ротонде,
Даму в мехах
Дальше проносит
Седая Пара!
Утром проснулся,
На стеклах — сад.
Солнце,
Узоры
И всякие штуки.
Стой и любуйся!
А тетя — мусат [59]
Мне, понимаете,
В руки.
Дескать, мерзавец,
Всё дрыхнешь
Да ешь,
И никакого толку.
Чтоб ты сгорел!..
Поднимайся и режь
Для генеральши
Телку.
Глянул я,
Братцы мои,
На зарю:
Утро — богаче Креза!
— Лучше я, тетя,
И верно сгорю,
Чем буду
Телок
Резать.
Костя
И вовсе
Смотрел не туда.
Был мой приятель
Характером резок:
— Телку не стоит,
А тетку — да.
Тетку бы надо
Зарезать.
Тетку бы надо
Сегодня днем
Перевести на ладан…
Да ты не бойся:
Мы только пугнем.
— Брешешь!
— В натуре.
— Ну, ладно…
Ладно, я думаю,
Я тебе дам,
Я тебе приготовлю
Триста телят
Для бобровых дам!
Я тебе, тетя милая, дам
Господа
И торговлю…
………………………………..
……………………………….
………………………………..
Только мы — в двери,
А тетка:
— Осел! —
Думаю:
Надо старуху срезать.
— Я на минутку,
Я, тетя, пришел
Вас, между прочим,
Зарезать… —
Сразу заткнулась.
В поджилках — дрожь.
На руки смотрит.
А в правой — нож.
Кинулась к двери,
А Костя — в дверях.
Тоже с пером[60]
И ни слова.
Тетя как взглянет,
Как взвизгнет…
Трах!..
Трах…
И готова.
Ангелы тете
Открыли покой.
Ангелы приняли
Теткину душу.
Господи,
Упокой…
Семипудовую тушу!
Костя стоит
И — ничего.
Руки как руки.
Фигура — прямая.
А я стою
И ничего
Не понимаю.
Странное дело!
Тетке капут.
(Тетя моя умирала редко.)
А канарейки
В клетке
Поют!
Поют и прыгают
В клетке!
А над Иркутском,
С веселой руки
Тете покойной
Давая фору,
Солнце вовсю
Разливает желтки
По снеговому фарфору.
И седину
Отряхает сосна.
И ледяные осколки
Повсюду…
Это — весна!
Это весна
Зимнюю Бьет
Посуду!
Это — рыбалка,
Это — загар,
Значит — рыбалки, и утки, и чайки?!
— Костя, шестай!
Канай на базар!
Тетя, прощайте.
Нате рубаху,
Нате кровать,
Нате… торгуйте сами.
Лучше уж попросту
Воровать,
Чем воровать
С весами…
Солнце встречало.
На желобах
Тлеют сосульки…
Командую:
Сжечь их!
Как запылают,
Как вспыхнут
И — баххх!
По тротуару —
Жемчуг.
И поклонилась
Бродягам сосна.
И зазвенели
Стеклянные груды…
Это — весна!
Это весна
Зимнюю
Бьет
Посуду!
Дома — скандал!..
Но знакомый народ
Мать утешал высотой поднебесной
— Бог не без сердца!
Может, помрет,
А не помрет,
Так повесят…
Только один,
Один человек
С бледным лицом,
С голубыми глазами,
Слезы скрывая,
Не поднял век,
Горе скрывая,
Замер.
— Милая Леля,
Да и для нас
Счастье могло бы
Чуть-чуть покапать!
Но у тебя —
Кроме скромных глаз —
Есть еще…
Папа.
Дом трехэтажный
(Кроме коня,
Кроме пролетки на толстых
шинах!)…
Что трехэтажного
У меня,
Кроме матерщины?
Нет, не с тобой.
Да, не с тобой
Мне эту грустную пристань
Оставить!..
Мудро глядит
Горизонт голубой
Над городской заставой.
— Ой, человек,
Человек молодой,
Что?
И куда?
И доколе?
И покачало седой бородой
Облако
Над раздольем.
Но ни о чем!
Но ни о ком
Этой единственной ночью
Над голубеющим
Колпаком,
Под золотым
Многоточьем!..
— Костя,
Ты чувствуешь:
Ни о ком
Этой единственной
Ночью.
Костя,
Ты понял:
Мы сами — Ралле
Фирма…
И без обманов.
(Если обломится!)
Но в феврале
Вдруг
Загремел Романов.
За Петербургом
Поднялся Урал.
Дальше и больше,
Больше и дальше.
И над Иркутском,
Как зверь, заорал
Сам губернатор!
Сам генерал!
Сам
Генерал генеральшин!
Брызги рванули из-под камней!
— …Вдрызг укатаю!
Немедленно взяться…
Сукин-просукин!
Доставить ко мне
Этого мерзавца!!
Тетку ухлопал?!
Подумать — стыд!..
Добрый архаровец,
Добрый!
У генерала — усы,
И блестит,
Как эполеты,
Бобрик.
Он задыхается,
Делая шаг,
Чтобы остановиться,
И эполеты прыгают,
Как
Две недобитые птицы.
И адъютант
К эполетам прижат,
Держится
За аксельбанты.
И аксельбанты
Хрустально дрожат
На голубом
Адъютанте.
И рикошетом
К дворцу,
От дворца
Мечутся полуживые
Городовые без конца,
Городовые,
Городовые!
И кафедральная скала
Гулом доносится дальним…
Слышим,
Залаяли колокола
Эхом
На кафедральном.
Видим:
Иконы подняв,
Как щиты,
Двинулся город-по главной…
— Господи… защити,
Не выдавай,
Православный!
«Не выдавай» —
И срываться в момент
(Дескать, догонит милость).
— Дуй!.. —
Заворачиваем:
Мент?!
Не обломилось!
Он появился,
Как из воды,
Вырос,
Как неземной:
— Вы — куды?
— Мы — туды.
— Вы — к кому?
— Мы — к нему.
— Значит, никуды?
— Ну ды.
— За-а-а мной!..
……………………………………
Белый дворец
Из больших камней.
Медные ручки:
Боязно взяться!..
«Сукин-просукин…
Ко мне… мерзавца!»
На губернаторе
Синий сюртук.
По сюртуку —
Горизонт из медалей.
— Здравствуйте,
Здравствуйте, милый друг!
Давно, — говорит, —
Не видались.
Старый барон
Генерально суров.
Главное — глазки:
Не смотрит, а греет!
— Ну-с, — говорит, —
Ты — из жидов?
— Нет, — говорю, —
Из евреев.
Кровь ударяет
В затылок ему!
— Власть не приемлешь
С пеленок?! Сукин-просукин…
А знаешь,
Кому
Предназначался
Теленок?
Знаешь…
Так что же ты,
Спятил с ума?
Вместо теленка…
Кровавая шалость!
— Нет, — говорю,—
Она — сама,
Сама, — говорю, —
Догадалась.
Тут невозможно —
Гремя и трубя,
Рухнула каменоломня…
«Да я тебе-е-е… э!
Да я из тебя… а!»
Дальше — темно.
Не помню.
Помню:
Без шапок
И босиком,
Оба пускаем дрожжи.
Ночь.
И серебряным косяком
Льет полосатый дождик.
Я нажимаю:
— Скорей, скорей,
Или стервятники
Сцапают пташек… —
Тьма.
Над графинами фонарей
Дождь светляками пляшет.
Шлепаем,
Как по морскому дну.
Костя сопит:
— Не могу я…
Дождь понимает:
Мы — в одну,
А он — в другую.
Дождь понимает нас хорошо:
Дальше и тише,
Дальше
И тише…
И вот он
На цыпочках прошел
По самой
Далекой
Крыше.
В синем мундире
И в орденах
Глянуло полуночье…
С детства — романтик,
Я шел.
Как на бал.
Друг был настроен,
Кажется,
Дрянно.
Друг возмущался,
Друг загибал
В господа,
В драбадана.
Друг произнес
Знаменитую речь:
— Гад на гаде,
Два гада — рядом.
Гадов поджечь,
Гадов пожечь,
Будь я
Гадом!
Справа — река.
Над течением бел.
Пар поднимался
Крылатым и сизым.
А в высоте —
Как открытый,
Горел
Бронзовый механизм.
— Костя, шестай…
Это не Рим.
Цезарь — не ты.
Не трепися впустую.
Город — не знаю,
А мы — погорим,[62]
Если к утру
Не плитуем.
Слышишь, отец:
Ни-ка-ко-го огня!
Будет
На радостях
Малохолить…
Костя,
Пойми,
Там у меня
Все-таки…
Леля…
Так, ни о чем,
Так, ни о ком.
Вздыхая попеременно,
Шли на восток,
Шли босиком
Два молодых
Джентльмена..
И вот однажды
(По-моему, в три)
Я это — Костю
Тихонько рукою:
— Костя, шестай,
А ну, посмотри,
Что это там такое?
Мы это —
Серыми повели.
Смотрим,
И, с толку сбиты,
Видим:
Поднялись,
Пошли ковыли,
Взятые
В ступу
Копытом.
Видим:
Пробитая солнцем
До дна,
Пыль и кипит и клубится,
Как на ветру…
А в просветах видна
Рыжая стать кобылицы.
Видим…
И ясное дело —
На ход.
Дескать, не вышло бы плоше.
— Топай!—
И — влево.
А нам — в проход —
Лошадь!
Красные брюки,
Синий мундир,
Солнце лицо озаряет.
Трекаюсь[63] с первого:
— Командир! —
А командир
Козыряет?!
А командир
Отдает нам честь?!
Руку подносит
К фуражке:
— С кем, извините,
Имею честь?.. —
И распускает ряжку.
И рассыпает
Свой рисовый ряд;
Можно сказать,
Как хочет,
Нас покупает…
И весь отряд
За командиром
Хохочет.
Ладно, что я
Не любитель был зря
Переводить красноречья:
Не возмутился.
А друг — в пузыря.
Друг
Разражается
Речью.
Он повторил
Знаменитую речь:
«Гад на гаде,
Два гада — рядом.
Гадов поджечь,
Гадов пожечь,
Будь я
Гадом!»
Словом, кипит,
Как слюна на камне.
Кроет и в душу
И в бога.
А командир,
Нагибаясь ко мне:
— Мало их там
Или много?
А командир говорит:
— Юнкерья,
Много их там
Или мало? —
И как посмотрит:
— Да ты
Ни черта,
Видно, не знаешь, малый?!
Видно, тебя
На великом смотру
Не было, малый,
С нами?..—
Он говорит мне,
А я всё смотрю
На эскадронное знамя.
Въелся глазами:
Военный атлас
Шелком
И кровью выткан.
Въелся глазами,
Смотрю,
А из глаз
Две серебристые нитки.
Переживаю такую муру
С дрожью,
С ознобом до кости,
Две-три минуты…
Да как заору:
— Ко-стя!
Костя, свобода…
Ядри ее мать!!!
И — понимаете —
С пылу
Гоп — к командиру.
И ну обнимать
Под командиром
Кобылу.
Вот было дело!
До глупого рад,
Я одурел, между прочим.
Плачу, смеюся…
А весь отряд
За командиром
Хохочет.
И командир говорит:
— Так и быть,
Топай, парнишка,
За нами.
Будет баклушами
Груши бить! —
И подмигнул
На знамя.
Мол, для других,
Настоящих драк
Нам пригодишься, малый.
— Кстати,
И малый ты не дурак.
Хоть и дурак —
Немалый.
И, собирая свой рисовый ряд,
Вырос в седле,
Как на троне.
Выбрал поводья,
Осел.
И отряд
Тронул.
………………………………
………………………………..
……………………………..
Ветер мотает
Бурятский ковыль.
И перепуганной птицей
Кверху
Взлетает дорожная пыль,
Вспыхнет
И снова садится.
Мимо идут,
Чередуясь, столбы.
Прямо
Перед глазами
Дым сумасшедший
Встает на дыбы.
Встал
Над Иркутском
И замер.
А в высоте —
Голубой водоем,
Полон до ручки созвездий,
Светит над нами…
Мы едем вдвоем
Передовыми
В разъезде.
Едем.
Понятно, глядим…
А вокруг —
Небо
И всякая травка.
Едем мы,
Едем мы,
Едем…
И вдруг
Пыль вырывается
С тракта!
Восемь копыт
По дороге кипит,
Искрятся…
Искры буквально
Из-под
Сверкающих
Из-под
Копыт,
Как из-под наковальни!
Гудом гудит
Утрамбованный наст,
Стонет.
И, как на ворота,
Пара седых
Налетает на нас,
Резко осаживаясь
С поворота!
Я как увидел,
Аж онемел.
Белый,
Белее мела.
Глянул на Костю —
И Костя
Как мел,
И тоже
Всё онемело.
Оба ни с места.
Стоим.
И вдруг
Затрепетали медали.
Я подъезжаю:
— Здравствуйте, друг!
Давно, генерал,
Не видались.
По генеральше цыганская дрожь
От каблучка
До сережек.
— Господи, — шепчет, —
Ты узнаешь,
Ты узнаешь,
Сережа?
Но генерал
К тарантасу прижат —
Нем,
Как и не было баса!
Вытянул руки,
И руки дрожат
На генеральских лампасах.
— Да не держите
Руки по швам.
Страхи какие на ночь!
Всё.
Остальное доложит вам
Вот —
Константин Иваныч.
Друг в лобовую:
— Попили квас,
Время попробовать
Чаю.
Будьте любезны.
Тетя о вас
Очень скучает…
Я на себя, — говорит. —
Беру
Ваше устроить
Свиданье…
Костя расстегивает кобуру.
Барыня, до свиданья!
Дважды мой конь,
Оседая, взыграл.
Даже не пикнув,
Не буркнув,
Лег,
Опрокинулся генерал
Рядом с супругой
На бурку.
Брови, как филин,
Насупил
И спит.
Строгий, лицо неземное.
Я отвернулся.
Вдруг слышу:
Сопит Костя
За мною.
Я на седле повернулся.
И вот —
Стало в гортани сухо!
Вижу:
Брильянт окровавленный
Рвет
Костя
Из мертвого уха!
Я его было
На бога беру:
— Брось,
Разменяю!.. —
А Костя
Зубы оскалил —
За кобуру,
Злой,
Как собака над костью.
Ужас по мне
Прорастает, как шерсть.
Я подлетаю:
— Поганый,
Брось!!! —
Не бросает.
И все мои шесть
Я по нему
Из нагана…
Дрогнул,
Откинул раскрылия рук.
И, как подстреленный ворон,
Заколесил,
Покатился мой друг
Ахнувшим косогором.
Заколесил,
Повалился у ног.
И над товарищем детства
Встал я, растерян и одинок.
Встал — и не мог
Наглядеться.
Детство мое!
Мой расстрелянный мир!
Милое детство?!
А рядом…
Я оглянулся:
Стоит командир,
Мой командир отряда.
Время шагает
В открытую дверь.
Юность моя —
За горою.
Где отыскать,
Где найти
Теперь
Мне
Моего героя?
Или от пули
Союзных держав
Парень свалился в атаке?
Или, виски
Кулаками зажав,
Учится он
На рабфаке?
Где ты:
В тени
Или на виду?
Умер, старик,
Или дожил?..
Мертвым,
Живым —
Но тебя я найду
И приведу к молодежи.
Пусть, окружив
Белозубой гурьбой,
Друг мой, хороший
И шалый,
Пусть посмеются они
Над тобой
И загрустят — пожалуй.
Пусть
Они скажут,
Прочтя о тебе,
Знавшем и солнце и ливни:
— Как хорошо
Оказаться
В борьбе
Не гимназистом наивным!..
Чтобы действительно
Сладость понять,
Горечи, други,
Попейте!
Надо познать эту жизнь,
Познать
Всю,
До копейки.