Когда Брайко в своей рецензии на «Историческое изображение России» указал, что речь старого воина к Владимиру сочинена Богдановичем и не соответствует ни времени, ни «лицу простого воина», автор отвечал на это,[3] что, по его мнению, история должна быть украшаема «цветами красноречия», хотя бы действительно славяне времен Владимира «не нынешним, а тогдашним наречием говорили».
В целом же Богданович-историк — убежденный сторонник просвещенного абсолютизма; киевские князья в его книге идеализированы и осовременены, а все изложение в целом содержит частые обращения к современности и поклоны в адрес Екатерины.
В журнале «Собрание новостей» Богданович, помимо официальных материалов о деятельности правительства, помещает много переводов и информационных статей, в которых доказывается необходимость смягчения крепостного права и других крестьянских повинностей. В одной из переводных статей доказывается необходимость уничтожения барщины,[4] в статье Вольтера «О невольных крестьянских работах» объясняется, как тяжка для крестьян дорожная повинность и почему ее надо отменить. В этом же журнале он, одобряя усмирение Пугачевского восстания, все же ратовал за прогресс просвещения, за некоторую либерализацию режима.
В «Душенькиных похождениях» (1778) Богданович еще позволял себе сатирические выпады в адрес двора, но вскоре, в конце 1770-х годов, он отказывается от каких бы то ни было либеральных политических выступлений. Уже в «Душеньке» (1783) он порицает сатирические журналы 1769—1774 годов, тогда же пишет эпиграмму на фонвизинского «Недоросля», в «Славянах» (1787) пародирует свободолюбивые, гражданственные трагедии Княжнина и Николева.
Служение власти после «Душеньки» становится определяющим началом его литературной деятельности.
В русскую поэзию начала 1760-х годов Богданович входит как участник сплоченного поэтического направления. Он и его друзья по журналу «Полезное увеселение» были учениками Сумарокова и Хераскова, крупнейших представителей поэзии русского классицизма. В основе эстетики, созданной Сумароковым, находилось рационалистическое представление об отношении между поэзией и действительностью. Он считал, что все многообразие жизненных явлений может быть выражено логически расчлененной системой понятий. Поэтическое слово для Сумарокова было одновременно и категорией научно-логического мышления. Выдвигая в полемике с Ломоносовым понятия «простоты» и «естественности», Сумароков вкладывал в них особый смысл. «Простота» сводилась к логически четкому, расчлененному анализу жизненных явлений или психологических состояний; «естественность» в этой системе литературного мышления означала в действительности требование установить прямое соответствие между идейно-тематическим материалом произведения и его словесно-поэтическим воплощением. Слово не должно было, по Сумарокову, отделять читателя от постигаемой поэзией сущности жизни. При этом существенным элементом мировоззрения Сумарокова и сумароковцев была отвлеченная, антиисторическая точка зрения на законы истории и общественного развития.
Таковы были исходные пункты теории русского классицизма. Из нее выводились уже подчиненные положения, практически очень важные, особенно для начинающих, каким был в 1760—1763-х годах Богданович.
Одним из самых существенных положений литературной теории и практики русского классицизма была строгая жанровая иерархия. От эпопеи до басни каждому жанру соответствовал свой круг тем, свой стиль, своя система изобразительных средств. Басня и трагедия не могли писаться в одном ключе, так же как несоотносимы были между собой элегия и комедия. Для критических оценок эпохи классицизма характерна оценка поэтического произведения с точки зрения «правил», большего или меньшего им следования. Подражание образцам считалось необходимым и более важным, чем выявление творческой индивидуальности поэта.
Однако, наряду с этой господствующей в русском классицизме тенденцией выражать в частном по возможности только общее, в герое трагедии — его общечеловеческую сущность, в поэтическом слове — его понятийную основу, в нем существовала и другая тенденция, сильнее всего проявившаяся в творчестве самого Сумарокова. В противоречие с рационалистическим пониманием человека и поэзии, внутри сумароковского творчества явно ощутима индивидуально-лирическая струя. Она пробивала себе дорогу в разных жанрах его творчества и в разных формах. Таков, например, Сумароков-баснописец; в его баснях авторский сказ, авторская «болтовня» явно преобладает над повествовательно-драматическими элементами. Таков Сумароков-песенник, создатель, может быть, наиболее совершенных для всей поэзии XVIII века лирических песен, воссоздающих темы и образность народной песни. Таков, наконец, Сумароков в своих многочисленных переложениях псалмов, где звучит не голос ветхозаветного пророка-мстителя, а жалобы страдающего и несчастного человека. Это «лирическое» в собственном смысле начало сумароковского творчества не получило развития в творчестве поэтов «Полезного увеселения». Для творчества Хераскова, Ржевского, Нарышкина, отчасти и Богдановича характерно преобладание философствования и дидактизма.
В «Полезном увеселении» жанровое разнообразие соблюдается строжайшим образом. Более того: между одножанровыми стихотворениями Богдановича и Ржевского больше сходства, чем между разножанровыми стихами самого Богдановича. Но при всей строгости следования теории и правилам в творчестве поэтов «Полезного увеселения» заметна тенденция к нивелировке общего тона поэзии, к замене сумароковской патетики холодноватыми рассуждениями, к превращению поэзии в стихотворную дидактику.
Богданович, по-видимому, без труда усвоил себе механизм стиха и стилистику Хераскова. Во всяком случае, по количеству помещенных стихов он занимает в «Полезном увеселении» третье место, вслед за Херасковым и Ржевским. Богданович пробует свои силы в самых различных жанрах. У него есть переложения псалмов, стансы, письма, эпистолы, притчи, загадки, мадригалы, сказки, басни, эклоги, элегии, эпиграммы, идиллии. Нет только в это время похвальных и торжественных од. Однако и в этом Богданович не оригинален. При жизни Елизаветы весь кружок «Полезного увеселения» воздерживался от писания од, в которых необходимо было говорить о политических вопросах современной жизни. И стилистическая работа Богдановича не выделяет его из херасковского кружка.
Они все верны правилам, и жанровый принцип определяет стилистическую окраску стихотворения каждого из поэтов. Переложения псалмов Богдановича в этом смысле заметно отличаются от его же элегий. Но, при такой верности общему духу школы, в одном отношении Богданович ближе всего к Хераскову: в его стихах 1760—1763 годов очень заметно стилистическое сближение разножанровых вещей, уничтожение крайностей в языке, постепенное движение к созданию единого языка поэзии. Строки из любовного стихотворения Богдановича:
Где прежде лил прозрачный ток,
На месте том болото ныне;
Мутится там всегда песок,
И шум ключей умолк в пустыне —
очень сходны стилистически с его же стихами из переложения псалма:
Прости, творец, сию вину,
Что день рождения кляну,
Когда от мук ослабеваю.
Это говорит о том, что поэтическая практика молодого Богдановича вступает в противоречие с общепринятыми и им самим разделяемыми взглядами, хотя Богданович сознательно еще подчиняет свое творчество теории классицизма и практическим установкам «Полезного увеселения». Оставаясь последователем Сумарокова и Хераскова, Богданович в то же время испытывает известное воздействие поэзии Ломоносова, в частности его переложений псалмов. Это заметно в стилистике некоторых переложений псалмов, сделанных Богдановичем.
Итогом философско-дидактических стихотворных опытов Богдановича была поэма «Сугубое блаженство» (1765). Она оказалась творческой неудачей; не случайно через несколько лет Богданович сократил ее чуть ли не вдвое, желая, видимо, придать большую живость изложению и усилить лирическую ноту в этом сухом стихотворном трактате. О неудаче первой поэмы Богдановича говорят и очень сдержанные отзывы современников. Автор «Известия о некоторых русских писателях» (1768) хвалил поэму за «мысли» и плавность стиха. Новиков в «Опыте исторического словаря о российских писателях» (1772) отозвался о ней очень сухо. Карамзин, выражая общее мнение, писал: «Она, сколько нам известно, не сделала сильного впечатления в публике».
О том, что и сам Богданович довольно скоро понял свою неудачу с поэмой и осознал бесперспективность дальнейшей творческой работы в этом направлении, свидетельствует почти полное прекращение его поэтической деятельности в течение ближайших десяти лет. Между «Сугубым блаженством» (1765) и «Душенькиными похождениями» (1775) им было написано не более десятка стихотворений.
Поэтическое чутье подсказывало Богдановичу, что необходимо искать новые пути в поэзии, идти по неизведанным дорогам. Дидактико-философскую манеру «Сугубого блаженства» можно было применять в переводах, сходных с ним по цели и характеру, в «Песне Екатерине II» Джианетти, в стихах к ней же Вольтера и Мармонтеля. Для создания поэмы требовалось иное понимание поэзии вообще, чем то, какое усвоил Богданович за время работы в «Полезном увеселении».
На рубеже 1760—1770-х годов Богданович мог обдумать свой творческий опыт, присмотреться к новым явлениям русской поэзии, особенно в жанре поэмы. Именно в это время появляются новые поэмы Хераскова «Чесмесский бой» (1771) и Василия Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1771). В каждой из них решалась по-своему проблема поэтического воспроизведения действительности вопреки канонам классицизма. Обе поэмы черпают материал из современности, но художественно они очень различны. Херасков на материале Чесменской битвы строит поэму о дружбе двух братьев и создает