Иван Аксаков писал стихи в ту эпоху, когда николаевское самодержавие, упоенное своим мнимым величием, господствовало во всех сферах жизни, упорно отклоняло решение важнейшего для страны вопроса об отмене крепостной зависимости крестьян, давило и угнетало всякую живую мысль.
«Мы все возрастали, формировались и преуспевали под давлением внушительного страха как начала всякой премудрости, под бдительной ферулой и с вразумительной указкой в руках. Нам говорили: меньше думай и больше слушайся того, кто тебя старше и потому умнее; не верь всякой правде, чтобы не нажить беды, потому что и сама правда бывает двоякая: злая — от наущения дьявольского и добрая, которой поучайся от тех, кому подобает ее ведать; иной раз и ложь не перечит правде, даже ее заменяет, когда, как говорится, бывает она во спасение».
Реакция и деспотизм зашли в 40-е годы так далеко, что даже славянофилы — убежденные сторонники монархического строя и дворянских привилегий — довольно резко критиковали режим Николая I, считая, что правящие круги петербургской аристократии и бюрократии плохо заботятся о национальных интересах России. Со своей стороны, и правительство Николая I относилось к славянофилам с недоверием, преследовало их, запрещало их издания.
Особенно тяжелым стало положение в России после 1848 года, в период так называемого «мрачного семилетия», когда царское правительство, озлобленное и напуганное революционными выступлениями на Западе, еще туже зажало русскую мысль в полицейском кулаке. Еще более губительным и беспросветным стал неимоверный гнет самодержавия, исходившего из самодовольной уверенности в своей безграничной силе.
Чудовищная расправа над петрашевцами, арест Н. П. Огарева и H. М. Сатина, высылка И. С. Тургенева, политический надзор над А. Н. Островским, цензурный террор — это далеко не полный перечень репрессий, обрушившихся тогда на русское общество. Разгул правительственной реакции коснулся и славянофилов. В 1849 году подвергся заключению в Петропавловскую крепость и высылке в Симбирскую губернию Ю. Ф. Самарин. В его «Остзейских письмах» правительство усмотрело недозволенную мысль о том, что начиная с Петра I русское самодержавие действует только по внушению и под влиянием немцев. Тогда же был арестован и допрошен Иван Аксаков, в частных письмах которого, прочитанных полицией, были найдены опасные рассуждения о разрыве петербургской аристократии с народом. В 1852 году был запрещен второй выпуск «Московского сборника». Его редактор Иван Аксаков был лишен права редактировать какие-либо издания, а главные участники — Иван и Константин Аксаковы, Хомяков, Иван Киреевский — были отданы под полицейский надзор и получили распоряжение впредь проводить все свои произведения через Главное управление по делам цензуры (что равнялось запрещению писать). Еще раньше была признана «предосудительной» поэма И. Аксакова «Бродяга», и в связи с этим ее автору пришлось покинуть государственную службу. Если ко всему этому присоединить последовавшее еще в 1849 году официальное запрещение славянофилам носить бороду и национальную одежду, то их опальное положение в это время станет ясным до конца.
Николаевский режим и реакция 40-х годов неоднократно заставляли И. Аксакова — при всем консерватизме его социальнофилософских позиций — выступать со стихами, проникнутыми чувством самого горячего негодования и протеста. Репрессии, обрушившиеся на русское общество (и на славянофилов в том числе) после 1848 года, только усилили, обострили, довели до предела свойственные поэзии Аксакова обличительные ноты.
Поэт выступает страстным обвинителем порядка, при котором
Сплошного зла стоит твердыня,
Царит бессмысленная Ложь,
и обличителем
Среды бездушной, где закон —
Орудье лжи, где воздух смраден
И весь неправдой напоен.
Резкая критика и пафос отрицания постоянно звучат в стихах Аксакова, достигая иногда очень большой силы:
«Клеймо домашнего позора
Мы носим, славные извне:
В могучем крае нет отпора,
В пространном царстве нет простора,
В родимой душно стороне!
В своей ненависти к светскому Петербургу, к петербургской аристократии и бюрократии И. Аксаков доходит до весьма решительных призывов:
А ты, страдающий под игом
Сих просвещенных обезьян,—
Пора упасть твоим веригам!
Пусть, духом мести обуян,
Восстанешь ты и, свергнув бремя,
Вещав державние слова,
Предашь мечу гнилое племя,
По ветру их рассеешь семя
И воцаришь свои права!
Эти строки публикуются впервые. В дореволюционной России они ходили только в списках. Конечно, сам И. Аксаков был достаточно далек от революционных призывов к свержению самодержавия и коренному преобразованию всего общественного строя России, но объективно такие стихи вели к самым широким и далеко идущим выводам.
Смысл жизни людей своего времени Аксаков видел в бескорыстном и самоотверженном служении обществу. Самое позорное — лень, бездеятельность, равнодушие к народным бедам:
Зачем душа твоя смирна?
Чем в этом мире ты утешен?
Твой праздный день пред богом грешен,
Душа призванью не верна!
Вокруг тебя встают задачи,
Вокруг тебя мольбы, и плачи,
И торжествующее зло,
А ты... Ужель, хотя однажды,
Тебя огнем палящей жажды
Добра и подвигов не жгло?
Лучше «бури и ненастья», «мучительные дни», но только не «преступное бесстрастье», не «покой» («А. О. Смирновой»). Постоянно в стихах Аксакова возникает тема действия, борьбы, подвига.
После репрессий 1848—1849 годов он настойчиво требует:
Нет! словом злым и делом черным
До дна души потрясены,
Мы все врагов клеймом позорным
Клеймить без устали должны!
Но если в ком души не станет,
Кто совесть выгодой обманет
И ниц пред Силою падет,—
Тот жди грозы! Тот год от году
Грешнее богу и народу,
И месть обоих призовет!..
Отсюда один из основных мотивов поэзии И. Аксакова — обличение бездеятельности, праздности рефлектирующей барской интеллигенции, оторванной от народа и способной сочувствовать ему лишь на словах:
Так часто громкими речами
Клянем мы иго светских уз;
Но между словом и делами
Так наш неискренен союз!
Лирический герой многих стихотворений Аксакова — это своеобразная разновидность так называемого «лишнего человека»:
Мы все страдаем и тоскуем,
С утра до вечера толкуем
И ждем счастливейшей поры.
Мы негодуем, мы пророчим,
Мы суетимся, мы хлопочем...
Куда ни взглянешь — все добры!
Обман и ложь! Работы черной
Нам ненавистен труд упорный;
Не жжет нас пламя наших дум,
Не разрушительны страданья!..
Умом ослаблены мечтанья,
Мечтаньем обессилен ум!
Подхватывая известные мотивы «Думы» Лермонтова («Печально я гляжу на наше поколенье...»), перекликаясь с некоторыми настроениями, нашедшими отражение в поэзии Огарева и Плещеева, И. Аксаков очень скептически характеризует дворянскую интеллигенцию своего времени, своей среды:
Добро б мечты, добро бы страсти,
С мятежной прелестью своей,
Держали нас в могучей власти,
Сбивали нас с прямых путей!
Нет! счастьем мелкого объема
Довольны мы, без бурь и грома
И мирно путь проходим свой,
И, тратя жизнь разумной мерой,
С туманным днем, с погодой серой
В согласный лад живем душой...
А впрочем, мы, дворянской ленью
Врачуя совести недуг,
Святому истины служенью
Свой барский жертвуем досуг!
Мы любим к пышному обеду
Прибавить мудрую беседу
Иль в поздней ужина поре,
В роскошно убранной палате,
Потолковать о бедном брате,
Погорячиться о добре!
Конечно, между поэзией И. Аксакова и поэзией таких его современников, как Огарев и Плещеев, есть существенное, принципиальное различие. Поэзия Огарева и Плещеева, обличая и преодолевая пороки и слабости дворянской интеллигенции, в конечном счете, знаменовала движение русской общественной мысли к народу и революционной борьбе за его освобождение. В литературе Огарев и Плещеев от Лермонтова шли к Некрасову. Другое дело И. Аксаков. Его поэзия тоже развивалась в этом направлении, но шла окольными и во многом путаными тропами, чтобы где-то на полдороге заблудиться и зайти в тупик. И если Огарев и Плещеев видели и указывали выход для дворянской интеллигенции (революционная борьба, переход на сторону народа), то Аксаков такого выхода не видел, порвать со своим классом не мог и пути к народу не нашел. В его поэзии, естественно, получили исключительное развитие мотивы бессилия, душевного разлада, отчаяния и тоски. Негодование против николаевского режима, призывы к действию и борьбе повисали в воздухе. Ничего иного и не могло произойти с поэтом, связавшим свою судьбу с славянофильством.
Поэзия И. Аксакова — это безысходные раздумья, неразрешимые противоречия между верой и тягостным безверием, между идеалом и прозой жизни, это постоянные сомнения в своем призвании, сплошной диссонанс, безн