Эпоха, наступившая после Великой Отечественной войны, сложная. Ее определили чувство всенародной гордости победой, одержанной над фашизмом, усилия восстановить разрушения, оставленные войной.
Светлов почувствовал потребность народа осмыслить пережитое и настоящее, а значит — и будущее. К этому толкал его и собственный — такой богатый — опыт. Из общественных потребностей, которые были остро личными, и выросла послевоенная поэзия Светлова — поэзия философская, — новый, яркий взлет его искусства. Такого Светлова — размышляющего о жизни, о связи времен, об истории, о человеческом призвании и счастье — мы еще не знали (хотя он, как увидим, все тот же).
Комсомольцу снятся декабристы, поэт скрепляет связь их с нынешней юностью, заклинает не порывать этой связи («Тихо светит…»). В первом варианте стихотворения были такие, напрасно, думается, устраненные строки:
Нет, вовек не обрести покоя,
Если эти имена умрут…
И строка проходит за строкою:
«Во глубине сибирских руд…»
Прошлое обязывает, — оно залог преданности родине, чести, благородства.
Традиции продолжают лучшие.
Конечно, самая заветная традиция новых поколений (а для Светлова — в особенности!) — Октябрь, гражданская война.
Я вижу снова, как и прежде, —
Над взбаламученной Невой
В старинной дедовской одежде
Стоит озябший часовой.
Образ красногвардейца — символ революционных традиций эпохи. Он же — и тревожное напоминание: будь человеком, не слабей духом, даже если жизнь тебя сильно бьет… В пользу такого толкования говорят и строки черновика:
Я чувствую, что сердце тает…
Где мощь, какая в нем была?
Ему, бедняжке, не хватает
Красногвардейского тепла…
Хотя в послевоенной лирике Светлова проскальзывают идиллические ноты («И над прошлым и над настоящим золотые бабочка летят…») — не они определяют его взгляд на жизнь.
Наиболее показательно стихотворение «Горизонт». Поначалу легкое, светлое, насыщенное юмором («Там, где небо встретилось с землей, горизонт родился молодой…»), оно становится все более драматичным, стремительно двигаясь к своему весомому финалу. Контраст усиливает суровое звучание:
Мы — мои товарищи и я —
Открываем новые края.
С горечью я чувствую теперь,
Сколько было на пути потерь!
И пускай поднялись обелиски
Над людьми, погибшими в пути, —
Всё далекое ты сделай близким,
Чтоб опять к далекому идти!
В критике уже отмечалось, что и смысл философской поэзии Светлова и даже само название стихотворения — «Горизонт» — перекликаются с поэмой Твардовского «За далью — даль». Светловское понимание движущихся «далей» — при всем различии образных систем двух поэтов — то же.
И светловский герой близок герою «За далью — даль». «Я жил, я был — за всё на свете я отвечаю головой», — говорит тот. «И будущему выходя навстречу, я прошлого не скидываю с плеч», — заключает герой Светлова. Это лирическое «я» философских стихотворений поэта.
Герой светловской поэзии 20-х годов был лирически конкретен, втянут в круг определенного сюжета и, как правило, не претендовал на роль современника с большой буквы, человека, что стоит «с веком наравне» и в полный голос судит о его радостях и бедах. Теперь в лирике Светлова полновластно господствует именно такой герой. Распались сценки, исчезли сюжеты — поэтическое пространство открылось во всей шири. Патетический монолог звучит как бы с трибуны жизни. Поэт утверждает определенный тип человека, смысл его существования, место и роль среди людей. Именно в это время Светлов в наибольшей мере приблизился к Маяковскому.
Как исход напряженных исканий и трудностей большой жизни звучит нередкая теперь для Светлова интонация философская и публицистическая. Лирика горячей исповеди оборачивается страстной проповедью, наказом того, кто имеет право учить:
Для поколенья, не для населенья,
Как золото, минуты собирай,
И полновесный рубль стихотворенья
На гривенники ты не разменяй.
Не мелочью плати своей отчизне,
В ногах ее не путайся в пути
И за колючей проволокой жизни
Бессмертие поэта обрети.
Здесь речь идет как будто только о поэте, но стихотворение, бесспорно, обладает и расширительным, обобщенным смыслом: каждый человек только тогда Человек, если он платит эпохе полновесным рублем своего труда. Для Светлова поэт — не только тот, кто пишет стихи. Человек — это и есть поэт, ибо прекрасна и богата его душа.
А духовной отчизной его лирического героя по-прежнему является гражданская война… Он — представитель первого поколения комсомольцев, один из тех, кто теперь — «советские старики»:
Что сказали врачи — не важно!
Пусть здоровье беречь велят…
Старый мир! Берегись отважных
Нестареющих дьяволят!..
…Как мы людям необходимы!
Как мы каждой душе близки!..
Мы с рожденья непобедимы,
Мы — советские старики!
Лирический герой Светлова с прежним добрым юмором, открыто идет навстречу потоку самых разнообразных чувств: радости и грусти, сожаления и утверждения. Даже самые философски-отвлеченные темы охотно подчиняются светловской романтике («Бессмертие», «Любовь», «Искусство», «Горизонт»).
О высокой миссии поэта — быть с народом — он скажет так:
Садись, мой миленький, в автобус
И с населеньем поезжай…
Запросто обращается поэт с легендарной квадригой коней на фронтоне Большого театра: как бывалый возница, кричит им «тпру!» и кормит овсом, будто обычных лошадей… Философский образ смерти приобретает черты «застенчивой девочки», а у любви оказывается «встревоженная мордочка». И обобщенный философский смысл стихотворений — утверждение бессмертия человека, народности поэзии — вовсе не утрачивает от этого своей значительности, а наоборот, приобретает бесспорность и силу индивидуального переживания.
В светловском герое, взрослом человеке, неистребим мальчишка с его неистовым воображением, способностью перевоплощаться в образы мореходов, корсаров и даже зверей:
Дядя Миша! Ты сделаешь нас
Хоть какими-нибудь капитанами?..
А «Горизонт»? Разве не детски наивна сама эта затея — гнаться за горизонтом? А странствие поэта по следу велосипеда, на котором умчалась его юность? И «Горизонт», и разговор поэта с романтикой («Тебя с собой я рядом вижу на фотографии одной…») — все это удивительное соединение прелестной детской элементарности с размышлением взрослого человека — умного, доброго, все понимающего…
Даже откровенно патетические монологи поэта, открывающие людям нечто важное, освещены улыбкой. В торжественных строфах чувствуется намеренная — шутливая и серьезная — «рыцарственность»:
Нет! Жизнь моя не стала ржавой,
Не оскудело бытие…
Поэзия — моя держава,
Я вечный подданный ее.
Образуется светловский сплав высокого и обыденного. Смысловая неразъединимость строфы, строки придает ему, этому сплаву, особую прочность и новое, поэтическое, качество.
Вот — наудачу — два примера:
…Буду сердце нести как термос,
Сохраняющий теплоту…
…О благородство, — ты конспиративно…
В этих строках лексика «обыденного» подчеркнуто прозаична. Термос — нечто необходимое в хозяйстве. Конспирация — суховатое понятие, термин. Но самостоятельно они уже не существуют. Вспыхивает искра юмора, сообщившая двуединому образу и остроту, и новизну.
Характер светловского героя еще и еще раз доказывает, что юмор может вместить все богатство человеческих чувств, и чувств гражданских в том числе.
Очарование стихотворения «Сулико» — в неуловимо тонкой интонации, где соседствуют грусть о том, чего не вернуть, и мудрая радость от того, что никакой возраст не в силах отнять:
В жажде подвигов и атак
Робко под ноги не смотреть, —
Ты пойми меня, — только так,
Только так я хочу стареть!
«Вечное» прорывается в облике «старого комсомольца», хотя поэт вовсе не озабочен этим.
Последние годы своей жизни Светлов — уже смертельно больной, прикованный к больничной койке — писал как будто только о себе, о своей — такой личной, такой печальной — судьбе. И уж вовсе далек был от претензии — воплотить в лирическом герое черты настоящего человека. А однако…
Ну на что рассчитывать еще-то?
Каждый день встречают, провожают…
Кажется, меня уже почетом,
Как селедку луком, окружают.
…И пускай рядами фонарей
Ночь несет дежурство над больницей, —
Ну-ка, утро, наступай скорей,
Стань, мое окно, моей бойницей!
В стихотворениях «Мне неможется на рассвете…», «На рассвете» — то же благородство человека, не обременяющего других своим горем, чей единственный порыв — быть нужным другим. В этом — по Светлову — и есть смысл жизни.
В удивительном многообразии переживаний, характерных для светловского героя, есть своя доминанта — острое сознание ответственности за все происходящее, за судьбы и счастье людей — близких и далеких. Пригодиться людям — вот всегдашняя, чуть смущенно высказанная мечта поэта. И он «летит» через сотни километров на помощь сражающимся корейцам («Корея, в которой я не был»), протягивает руку братской дружбы Манолису Глезосу («Манолису Глезосу»), торопится на помощь раненому Пушкину («Тихо светит…»).