Последние годы были, однако, особенно драматичны. Ушла из жизни Мария Константиновна — жена, товарищ, близкий друг. На ее столе всегда лежали свежие цветы… Поэт не поддавался ни горю, ни болезни сердца, которая его, никогда не обращавшегося к врачам, настигла накануне 80-летия. Он продолжал работу над книгой рассказов-воспоминаний, подобной книге «Двойная радуга». Уже были написаны очерки о Д. Гулиа, А. Прокофьеве, О. Форш, И. Эренбурге, В. Василевской, А. Корнейчуке. Тихонов предполагал закончить так называемую «Кавказскую книгу», в которую должны были войти уже написанная повесть «Кавалькада» и отдельные рассказы. Когда врачи запретили работать, наиболее интересные эпизоды из своей жизни Николай Семенович стал записывать на магнитофонную ленту. Так была создана «Звуковая книга», с которой автор выступил по Всесоюзному радио.
В январе 1979 года Тихонов был выдвинут кандидатом в депутаты. Верховного Совета СССР десятого созыва по Свердловскому избирательному округу Марийской АССР. На вопрос журналиста, не мешает ли огромная общественная работа творчеству, писатель ответил: «Наоборот, помогает… Постоянное общение с людьми необходимо для каждого литератора. А потом, если взять депутатскую работу, то она, может быть, как никакая другая, дает богатейшую возможность знать нужды и запросы народа, его настроение, служит пищей для серьезных выводов и размышлений. Все это потом так или иначе отражается в творчестве. А сознавать себя нужным людям — что может быть выше и радостнее для парламентария страны подлинной демократии?»[43]
Последнее, что написал Тихонов, было воззвание депутата к избирателям. Поэт выполнял свои депутатские обязанности до рокового дня. А ведь он был не только депутатом, но и заместителем Председателя Совета Национальностей Верховного Совета СССР. Последний раз по телевизору его видели за столом Президиума Верховного Совета.
До последнего дня жизнь была заполнена до предела. Но мог ли он, лирик прежде всего, оставить сердце без глотка лирики? Сердце, казалось, ждало повода, чтобы разгореться молодыми стихами — «с голубыми вспышками в строке» («Дикарями сделанные вещи…»). И жизнь в этом была благосклонной к поэту.
Еще не пришло время говорить об этом спокойно — да и придет ли когда? У меня в руках — последняя тетрадь Николая Семеновича. Мы жили своей обычной жизнью — торопились на работу, воспитывали детей, смотрели телевизор. А в заснеженном Переделкине отбивало ритм вдохновенной лирики сердце поэта.
Он сам воспринимал происшедшее как «чудо из чудес». Они нахлынули вновь, «Несчетные строки восторга, Рожденные песней ночной!» («Городок писателей»). Поэт вновь «стиховой насыщался отрадой», вновь «пламень восторга не гас». Разгоряченные болезнью виски холодил «ветер счастья». Новую радость сердца «звезды указали». Судьба, опаленная «сомненьем и болью», «вдруг нашла в себе силу и свет» («Этот год, что был горестно горек…»). Словно сомкнулись круги времен, и жезлом вдохновения снова взмахнул автор «Браги». Не эти ли «Песни каждого дня» предвидел П. Антокольский, пророчески предрекая: «Две книги — „Брага“ и „Орда“ — с начала пишутся как будто» («Портрет поэта»)?
«Песни каждого дня». Мы узнаем в них прежнего Тихонова: за величием духа — улыбчивая отчаянность озорного мальчишки. Входя в мир его искусства, читатель чувствует себя здесь так, словно всегда был знаком с поэтом. Вновь появляется постоянный у Тихонова образ путешественника — на этот раз Фритьофа Нансена, чьи слова звучат как завет самого автора: «Если жизнь лишить мечты, Чем она для нас была бы!» («Путешествие на „Фраме“»).
Николай Тихонов прожил большую и в творческой своей сущности счастливую жизнь. Он рано получил признание, которое оказалось единодушным и прочным. Работоспособность Тихонова — поразительна. Он сам приучил нас представлять его всегда здоровым и даже как бы бессмертным. «Ему устать нельзя!» — эту строку поэта мы всегда относили к нему самому. А он просто выполнял заповедь своих ранних героев: «Приказу верен солдат». Приказ творить он выполнял буквально до последнего часа. Мы думали, что он — стальной. Дух — да. Но не сердце…
Масштабность поэзии Тихонова обусловлена эпохой. Но разве просто оказаться на уровне ее требований? Можно сказать, что в лице Тихонова Великий Октябрь обрел певца не только талантливого, но и достойного его. Творчество Тихонова привлекает утверждением в жизни героического начала. Оно дает вдохновляющий пример гармоничного решения вопросов национального и интернационального в искусстве как диалектически связанных и неразрывных категорий. Оно учит дышать романтикой больших исторических событий. Оно учит поэтической свежести.
Велик пример Тихонова как поэта-гражданина, поэта-солдата, который дал советской литературе впечатляющие образы героев революции, сам работал под стать им самоотверженно в годы Великой Отечественной войны. Вместе с выдающимися деятелями различных народов Тихонов вписал свое имя в летопись мировой истории как имя поэта, не только воодушевленного жаждой служения человечеству, но и служащего ему делом и словом.
В истории советской литературы громадна роль Тихонова как крупнейшего поэта-романтика, который воспел подвиги солдат революции и строителей социализма, продолжил в наше время традиции прогрессивного романтического искусства прошлых времен, дав пример конкретного творческого воплощения возвышенных идей революционной самоотверженности, бескорыстия, гуманизма.
Владислав Шошин
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ(Автобиография)
Мне кажется, что сейчас, оглядываясь на время моего детства, на юношеские годы, я пишу словно на другой планете. То, что раньше называли чудесным, несбыточным, сегодня есть, обыкновенная жизнь века.
Человек нашей Советской страны научился строить атомные электростанции, сложнейшие счетные машины, работать с полимерами, сказочными заменителями обычных материалов, с лазерами, перелетать на огромные расстояния за минимальное количество времени, освоил мертвые пространства Арктики и Антарктики, победил безводные пустыни, открыл неизмеримые богатства недр — нефть, газ, руды, подземные моря, смело вторгся в бескрайние просторы космоса, посылая стаи спутников и ведя межпланетные корабли, управляя с Земли луноходом и фотографируя Марс и Венеру.
Это богатство знаний рождает многообразие мира — и многообразие человека. Максим Горький в свое время писал «о той единой социалистической культуре, которая, не стирая индивидуальных черт лица всех племен, создала бы единую, величественную, грозную и обновляющую весь мир социалистическую культуру», и говорил о новом герое жизни. Он хотел, чтобы литература отобразила этого героя, «чудесного, небывалого даже в сказке, героя, который хочет перестроить мир».
Сейчас герой этот налицо — это советский человек, и созданная им социалистическая культура показывает, чего она достигла в своем развитии.
Страна уже отметила пятидесятилетие образования Советского Союза. С того дня, когда взметнулось победное знамя Великой Октябрьской революции, прошло свыше пятидесяти лет…
А я родился еще в то время, когда вместо Советского Союза была Российская империя, которая на взгляд новых поколений кажется страшной, небывалой, темной легендой прошлого. Я родился 3 декабря (по новому стилю) 1896 года в Петербурге, в семье ремесленника. Дом, где я родился, стоит и сейчас на углу улицы Герцена и улицы Дзержинского. В этом доме когда-то жил Герцен.
Среда, в которой я провел раннее детство и юность, не могла способствовать развитию любви к искусству или литературе. Все были заняты скромной работой ремесленников. Заработка едва хватало на содержание семьи; жили в тесных, маленьких, темных квартирах, с керосиновым освещением, с трудом, по грошам, собирая средства, чтобы дать детям хоть среднее образование.
Семи лет я сам выучился читать и писать. Сначала ходил в городскую школу на Почтамтской улице, потом поступил в Торговую школу на Фонтанке. Главными моими друзьями были книги. Они рассказывали мне о чудесах мира, о всех странах, обо всем, что есть на земле хорошего. Я смеялся и плакал над книгой от радости и от сочувствия людям, страдающим от несправедливости, от неравенства, от угнетения.
Я любил географию и историю. Эта страсть осталась у меня на всю жизнь. Я сам начал писать книги, где действие переносилось из страны в страну. В этих сочинениях я освобождал малайцев из-под ига голландцев, индусов — от англичан, китайцев — от чужеземцев.
И когда, много лет спустя, я стоял на берегу Индийского океана и смотрел на полуголых, темнокожих, веселых ребят бедного рыбачьего поселка на Цейлоне, смотрел, как они играют в свой родной океан, волоча по песку спрутов, огромных скатов, медуз и маленьких акул, мне казалось, что я вижу сбывшийся сон моего детства, когда мое разгоряченное книгами приключений воображение рисовало мне далекие пейзажи полуденных стран и я мечтал увидеть воочию эта страны. И я их увидел.
Теперь, оглядываясь на свою жизнь, я вижу, что есть какая-то фантастическая закономерность развития моего характера в условиях бурной эпохи войн и революций. Уже маленьким школьником видел я Кровавое воскресенье 1905 года, а с восемнадцати лет узнал, что такое мировая война.
С годами география превратилась для меня в эпическую поэму о борьбе народов за независимость, а история осветила меня немеркнущим светом Октябрьской революции.
В свое время, окончив Торговую школу, я хотел учиться дальше, стать историком или археологом, но не имел никакой возможности для этого. Пришлось поступить на службу в Военно-морское хозяйственное управление, чтобы начать зарабатывать кусок хлеба, в помощь семье.
Общение с моряками, их рассказы о путешествиях, о разных странах, куда они плавали, производили на меня большое впечатление. Во время ночных дежурств я много беседовал с людьми, близко принимавшими к сердцу трагедию русского военно-морского флота, говорившими о революционных традициях Свеаборга и Кронштадта, о броненосце «Потемкин» и лейтенанте Шмидте, о прошлом и будущем флота. Некоторые мои собеседники были людьми передовых взглядов, и их смелые суждения о судьбе России сильно мне запомнились. Конечно, далеко не со всеми я мог говорить так откровенно и находить взаимное понимание.