НЕ ВОШЕДШИЕ В ОСНОВНОЕ СОБРАНИЕ
ИЗ РАННИХ СТИХОТВОРЕНИЙ
408. «Ты мне нравишься больше собаки…»
Ты мне нравишься больше собаки,
Но собаку я больше люблю.
Разделять ты привыкла со всяким
И дорогу и душу свою.
Я и пес — мы суровы и цельны
И свободы не дарим — возьми,
Охранял он мой сон колыбельный,
Я его охраню пред людьми.
Много рук твои руки встречали,
Но приходишь ты с ласкою вновь,
Как же, лаской тебе отвечая,
Не ответить ему на любовь?
409. ЗЕМЛЯ
Верть и круть, и кресты и гусли,
Колокольный и брашный край,
Буйность, жалость, бесстыдство, грусть ли,
Лётом кречета через рай.
Закрутиться, забыться, биться…
За селом взмывает село.
Эй, куда ты, не зверь, не птица?
Чьим огнем тебя, Русь, сожгло?
Закружило амвон кружалом,
Всем мужьям живая жена,
Жизни мало, и силы мало —
Всё сначала, и всё до дна!
410. ДАВИД
…Марата нет…
Париж перетолпился у окна.
«Художник, ты позолотишь нам горе,
Он с нами жил, оставь его для нас» —
И смерть Давид надменно переспорил.
Зелено-синий мягкий карандаш
Уже с лица свинцового не стравишь,
Но кисть живет, но кисть поет: «Отдашь!
Того возьмешь, но этого оставишь!»
Но смолкнул крик и шепот площадей…
Триумф молчанья нестерпимо жуток.
«Какую плату хочет чудодей?»
— «Я спать хочу, без сна я трое суток».
Он говорит, усталость раздавив,
Но комиссары шепчутся с заботой:
«Добро тебе, но, гражданин Давид,
Зачем рука убийцы патриота?»
«Шарлотта — неразумное дитя,
И след ее с картины мною изгнан,
Но так хорош блеск кости до локтя,
Темно-вишневой густотой обрызган».
411. ПУШКА
Арнольду Пек-Аменшильду
Как мокрые раздавленные сливы
У лошадей раскосые глаза,
Лоскутья умирающей крапивы
На колесе, сползающем назад.
Трясется холм от ужаса, как карлик,
Услышавший циклопью болтовню,
И скоро облачной не хватит марли
На перевязки раненому дню.
Циклопом правит мальчик с канарейку,
Он веселей горящего куста,
Ударную за хвост он ловит змейку,
Поймает — и циклоп загрохотал.
И оба так дружны и так согласны,
Что, кончив быть горластым палачом,
Когда его циклопий глаз погаснет —
Он мальчика сажает на плечо.
И лошади их тащат по откосу —
Бездельников — двумя рядами пар,
И мальчик свертывает папиросу,
Кривую, как бегущая тропа.
412. ЛАВКА
За ледяным стеклом зеленым
Блеск сахарного, сладкого песка,
И пахнет старым, высушенным кленом
Прилавка гладкая доска.
Кровавощекие томаты с полки
На караваи хлебные глядят,
И солнечные быстрые иголки
Кули с мукой и солью серебрят.
В углу святую строгую ресницу
Пророк в лампадный пламень уронил,
А за прилавком гладит поясницу
Рука с узлами крепкосвитых жил.
Неиссякаемы мешки и банки,
Бессмертна хлебная теплота,
Столетий громыхающие танки
С окна не сгонят спящего кота!
Лишь пламень побуреет у лампадки
Да жилы загустеют на руке,
Но вечен обруч огуречной кадки
И пауки на темном потолке.
Блаженные бродяги перекрестков,
Чьи души — всем открытая сума,
Рассыплют на негнущиеся доски
За корку хлеба — золотые блестки,
Пыль мудрую пытливого ума,
Чтоб в бурями изрезанные лица
Взглянул покой расчетливый скупца,
Струящийся сквозь зубы и ресницы
С божественно-дубового лица.
413. «Товарищ милый и безрассудный…»
Товарищ милый и безрассудный,
Разве не весело, что мы вдвоем?
И дни легкоглазы, и ночи нетрудны,
Когда мы странствуем и поем.
Узлы дорог всё туже и туже,
Но тебя не оставлю ветрам и дождям.
Нет! Голод и зной, и ночлег и ужин,
И улыбки и стоны — всё пополам.
Мы оба горды, но ты справедливей,
И глаза у тебя как добрый цветок,
Мои волосы жестче и руки ленивей,
И — прости — я почти со всеми жесток.
Так наши жизни растут и крепнут —
Всё больше правды, всё меньше снов,
Когда же люди совсем ослепнут,
Они скажут, что ты и я — одно.
414. НАСЛЕДИЕ
Хрустят валежником трущоб медведи,
Обсасывая с лапы кровь и мед;
У нас от солнца, от вина и меди
Звенящих жил, качаясь, мир плывет.
Вскочить, отдавливая ноги спящих
И женщин спутанные волоса, —
Зовут, зовут угаром дымным чащи
Сквозь прадедов глухие голоса.
Шатаясь, мы коней бесцветных вьючим,
Сшибаем топорами ворота,
И ветер стонет под ногой могучей,
Отскакивая зайцем вдоль куста.
Берложий бой, где в хрипоте упорной
Душа ломает кости и ревет,
Не избежать мне этой правды черной,
Косматых лап, впитавших кровь и мед?
415. «Бывалый юноша — как поздний пешеход…»
Бывалый юноша — как поздний пешеход,
Что не боится крика или тени.
Вода в реке внезапная встает,
Внезапно в нем родятся приключенья.
Как от воды, мещанский день бежит
От натиска бродяги молодого,
Он знает войн придуманный режим,
Журнальных битв пороховое слово.
В толпе людей, дремучей, ледяной,
Среди друзей, где откровенны лица,
Своих волос лукавой сединой
С достоинством он любит похвалиться.
Земля и Жизнь — плоты из шатких бревен,
Как бой — танкисту, сторожу — музей,
Ему знакомы все биенья крови,
Я враг его, но из числа друзей.
416. СНЫ
Вот человек заснул на простыне
Иль под кустом на сенокосе летом,
Какой указчик двигает во сне
Ему навстречу призраки предметов?
Вдруг развернет неуловимый сад,
Прозрачную игру зверей бестелых,
Безводный бьет беззвучно водопад,
И женщины взлетают роем целым.
Но не люблю узоров на стекле,
Бесплотное меня не чаровало,
И всё же в сон последний на земле
Я был бы рад вступить без одеяла.
Привычкой жизнь я двигаю сейчас,
И там я не смущусь пред небывалым,
Как тот индус, что входит в первый раз
В бульвары европейского квартала.
Он потерял и слух, и глаз, и вес,
Но всё до боли живо и знакомо,
Как будто все виденья этих мест
Он уже видел, только по-другому.
417. «Наши комнаты стали фургонами…»
Наши комнаты стали фургонами,
Заскрипели колес обода, —
А внизу волосами зелеными
Под луною играет вода.
И мы едем мостами прозрачными
По земле и по небу вперед.
Солнце к окнам щеками кумачными
Прижимается и поет.
В каждом сердце — июльский улей
С черным медом и белым огнем,
Точно мы впервые согнули
Свои головы над ручьем.
Мы не знаем, кто наш вожатый
И куда фургоны спешат,
Но, как птица из рук разжатых,
Ветер режет крылом душа.
418. СИБИРЬ
Захлебывались, плыли молча
Мамонты, оседая.
И голосом волчьим
Закричала одна, седая.
Ковчежные бревна
Раздались на Ноев глас:
«Гибните, божии овны,
Гибните, некуда взять вас!»
И мамонт по корень бивни
Всадил в ковчежную стену,
Над черными спинами ливни
Вздымали красную пену.
На тридцать восьмое начало
Дождь смешался со снегом —
Последнего укачало
И прибило к ковчегу.
И сказал Ной: «Лежите
Не рушимы ни огнем, ни водою» —
И глаза мокрые вытер
Спутанной бородою.
…Помнит земля ходячие горы
И длинные косматые шкуры.
Оттого здесь ценится порох
И люди тяжело-хмуры.
Каждый знает, чего он хочет,
Гордо носит дикие шрамы,
И голос такой же волчий,
Как у той седой и упрямой.
Верст за тысячу ездят в гости,
Только свист летит из-под снега,
И в каждом осколок кости,
Прободавшей стены ковчега.
И, шершавым шагом меря
Таежные тишины,
Видят: тропы выбиты зверем
С пятой десятиаршинной.
И из рек, убегающих прямо,
Так широко и плавно,
Может пить только бог или мамонт,
Приходя как к равному равный.
419. АНГЛИЯ
Старый дьявол чистит ногти пемзой,
С меловых утесов вниз плюет,
И от каждого плевка над Темзой
Гулкий выплывает пароход.
Тащится потом, хромая, в гости
К жестокосой, бледнощекой мисс
И без проигрыша бросает кости
Пальцами увертливее крыс.
Из дубовых вырубать обрубков
Любит он при запертых дверях
Капитанов с компасом и трубкой
И купцов со счетами в руках.
И они уверенно, нескоро
В мире побежденном утвердят
Свой уют, каюты и конторы
И дубовых наплодят ребят.
420. «Рассол огуречный, двор постоялый…»
Рассол огуречный, двор постоялый,
Продажные шпоры и палаши,
Что ж, обмани, обыграй меня — мало —
Зарежь, в поминанье свое запиши.
Вижу: копыта крыльцо размостили,
Вчистую вытоптали буерак,
Кони ль Буденного хлебово пили,
Панский ли тешился аргамак.
Скучно кабатчице — люди уснули.
Вислу ль рудую, старуху ль Москву
На нож, кулак иль на скорую пулю
Вызовешь кровью побрызгать траву?
Сердце забили кистенем да обухом,
Значит, без сердца будем жить,
Разве припасть окаянным ухом,
Теплой землицы жилы спросить.
Только что слушать-то: гром звенящий,
Топот за топотом — жди гостей,
Двери пошире да меда послаще,
Псов посвирепей, побольше костей.
421. ДИНАМИТ
Лучшим садоводам не приснится
Так цветку любимому служить,
Чтоб ночей не спать, не есть, не мыться,
Женщин и товарищей забыть.
Люди, скупо дарящие славой,
Жгли глазами труд его руки,
Как один они сказали: «Браво»,
А ведь это были знатоки.
Самый звездный, в золоте, что идол —
Им горды и Запад и Восток, —
Храбрых знак и знак мудрейших выдал
Мастеру, взрастившему цветок.
И священник, справивший обедню,
И рабочий — сильный рыжий гном
В городе и дальнем и соседнем
Вволю потрудились над цветком.
Буйволы, плюющиеся нефтью,
И нарвалы в сорок тысяч тонн,
Первые работники на свете,
Для него забыли страх и сон.
И набили ящики и трюмы
Черных бревен гладкие куски,
В каждом круглобоком и угрюмом
Белый пленник прятал лепестки.
Что полей и маки и левкои,
Город — сад, но что твои лучи?
Клином вбилось сердце громовое,
Первоцвет свободу получил.
Кровью, пеплом, дымом и костями
Бросил он в восторге в небеса,
Ширился и рос под небесами
Огненный, цветами полный сад.
Ржали лошади, кричали дети,
Хлеб горел — цветы, гремя, росли,
Храбрый их глаза глазами встретил,
Трус упал, уже не встал с земли.
Люди убивали в умиленье,
Плакали от радости в бреду,
Жгучим опьяняясь откровеньем
В белом обетованном саду.
…А на плитах старого собора
Тихий мастер, строгий и прямой,
Говорил, не опуская взора:
«Слушай, Господин высокий мой!
Разве ум мой — не твоя лампада?
Вот благодарю тебя — обняв,
Что садовником такого сада
Среди тысяч ты избрал меня!»
422. ПОЛНОЧЬ
Тонкотелый, смуглый, строгий,
Он пришел по воздуху ко мне,
Медной зеленью струились ноги,
Грудь пылала в голубом огне.
Вижу вязи книги белолистной,
Райских кринов пальмы и плющи, —
Но веревкам этим ненавистным
Ты другую шею поищи.
Черным рощам, ночи, что ложится,
Дымным зверям в каменной гряде,
Камню — я могу еще молиться
И в любви, и в гневе, и в беде.
Мне ли думать об отце и сыне, —
Видишь руку — крепкая рука,
В райской ли она росла долине,
Обжигаясь холодом курка?
Нет, иконы этих губ не знали,
Не молитвам ночи я дарил,
О тебе мне люди рассказали,
Я смеялся, а потом забыл.
«Уходи, чтоб я тебя не слышал», —
И ушел под бури чудный гул,
Дождь хлестал, звеня, стонали крыши,
В эту ночь я долго не уснул…
423. ПОДАРОК
Льет кузнец в подковы серебро,
Головы багровые плывут,
Над Кубанью белошумною Шкуро
Ставит суд — святые не спасут.
Плясом ширь до чертовой зари
Ноги бьют, как коршуны когтят.
На черкесках ходнем ходят газыри,
Шашки рубят ветер вперехват.
Волчий хвост свистит на башлыке,
Захочу — в кусочки размечу,
Белы лебеди с бронями на реке,
С пушками, царь-пушке по плечу.
И заморским он кричит ежам:
«Расскажите дома королю —
Краснолапы мне не сторожа,
Богатырки бочками солю.
Захочу — наставлю горбыли,
Поседеет под ногой трава».
А Кубань: «Станичник, не скули,
Бьет челом и шлет дары Москва.
Каравай свинцовый да кафтан —
Было б в чем качаться на валу,
А чтоб жажду залил атаман, —
Черную кремлевскую смолу».
424. «Знаю, что дорога не легка…»
Знаю, что дорога не легка, —
Оттого я и не стал смиренней,
Напрямую выгонишь быка —
И его поставлю на колени.
Хочешь, на! попробуй: вдоль спины —
Черною отметь сыпью;
Намешаешь в брагу белены —
Думаешь, не выпить? — выпью!
Я из тех, которых, может, сто,
О которых чуточку иначе
Ночью ветер плещет под мостом
Да, шатаясь, виселица плачет.
425. УТРО
В глазах еще дымился сон,
И так рассеянно шатались ноги,
Как будто бы не шли они со мною,
А еще спали на полу, в гостиной
Перед потухшей изразцовой печью.
И я сказал приятелю: «Смотри!»
Но может, не сказал, а только вспомнил,
Да и приятель сразу же пропал.
Река шипела утренним свинцом,
Подпрыгивая, кладь везли тележки,
Ползли в тумане длинные трамваи,
Мальчишки продавали папиросы.
И я купил, не знаю сам зачем.
Затем, быть может, чтоб с потухшей спичкой
Минуту можно было постоять,
Еще одну минуту у подъезда
Того большого пасмурного дома,
Где я оставил лучшего себя…
А может, это только показалось?
426. «Был отдан год планете жаркой…»
Был отдан год планете жаркой,
Не там я увидал ее,
Под неба чужеземной аркой,
Над безымянною рекой,—
Она прошла Петровским парком
И рыжим домом на Морской.
Мир падал, радуя недаром,
Все барабаны били рано,
И, чуя узел у плеча,
Я сам предал себя арканам
Перехлестнуть и перемчать.
И дали дни опять сначала
Вино и хлеб, простор погонь,
Пусть даже горе, даже горе,
Ведь мне из комнаты над морем —
Мне — вспыхнул северный огонь.
Походом третьим шла орда,
В открытом море якорь острый,
Земля была кривой и пестрой,
К колодцу юноша по степи
Гнал Аполлоновы стада.
И алеутом в амулеты
Я верил — поворотом плеч,—
Не флорентийским поворотом,
Но льдом, обвалом, но болотом
Со мною — ты, и мне — беречь.
…Мир кончил думать на походе —
Над набережною Тучковой,
Полночным вымыслом полна,
Мещанкой выгнутой проходит
Уже унылая луна…
427. СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ БАЛЛАДА О СТАРОМ ЗАГРАДИТЕЛЕ
Облака, как легкие фелуки,
Перископом загнанные в порт,
Взморья лиловеющий простор,
Солнце, разъяренное от скуки.
И корабль тяжелый, как вода,
Кличут чайки в дикие моря.
Но лежат недвижно якоря,
С берега веревочные руки
Вытянулись, держат — никуда,
Никуда — уже четыре года,
Темная, тяжелая вода,
Ветреная валкая погода —
Уж четыре года — никуда.
Он недвижим, он дряхлеет между
Пароходов, скинутых с учета,
Плесенью одевших корпуса…
Здесь живут между камней несвежих
Катера с чиновничьей заботой
Да скрипят ревизий голоса.
Слово «смерть» печатал так легко ведь
Дней войны отчаянный станок.
Заградитель! Он отведал крови,
Без нее он нынче занемог.
И теперь он пуст, как барабан,
Мин тяжелых старое изданье
Цензор тишине обрек — и вот
Никуда уже который год
От таможни полосатой зданья,
Якорного, ржавого шатанья —
Крепок рук веревочных аркан,
Тралер спит и видит сон пока:
Он бродит, море шевеля,
И всюду минные поля.
Весь мир покрыт одной волной,
И корабли идут стеной.
За плеском плеск, и всё в огне —
И флот прославленный на дне.
Кто возвращается со дна?
Опять над морем тишина.
И море мирно, как земля,
Но всюду минные поля.
В порту над темною водой
Очнется заградитель сонный,
И весь дрожит палач седой,
Предсмертной грезой увлеченный…
А это только ветер в бок
Его ударил и замолк…
428. НА ПЕРЕВОЗЕ
Под вечным ветром пристаней
Бесилась цепь и лодка ныла,
Озябший берег выносил
Размах осенний через силу,
Как будто мне ночлег в челне
И вечный ветер — тоже мне.
Гребец метнул и принял цепь
С клоком веревки на кольце.
Что толку спорить до поры —
Челнок толкнуло из норы.
А перевозчик рос и мыл
Волной свои бока,
И сердце падало с кормы,
Как малый мяч, легко пока.
И смылись комнаты, леса
Забот и дум в толпе,
Как бухт умерших голоса,
А перевозчик рос и пел —
Слова блестели, как в росе,
Как росы в девичьей косе.
Он пел, что радость — наша кость,
Что в самых злых костях
Вези весну, когда пришлось,
Доедешь — всё простят,
Что вечный ветер тоже мне
Брат не случайный на челне.
429. ТРАКТОР(Из набросков к поэме)
Пусть ливень льет во всей красе,
Арканы молний вяжут дом,
Щедрей, чем летом, грозы все,
Колес разумный гром.
Колес тенистый шаг —
То трактор тешил высоту,
То выкликал на бой овраг
Мотор, как теплый тур.
Он шел над зыбью лет, ведя
Не перекаты палуб, —
Он шел в блаженный пыл дождя
Ровнять равнины вал.
Как музыкант неутомим,
Владея скрипкой-плугом,
Дразнил он блеском луг и дым,
Лазоревку над лугом.
Буксуя воду, вертит сом
Под плавником отборным,
Буксуя в травах, колесо
Всех плавников упорней.
Ему без устали кричать
От неба до тычинки,
Что человек к полям опять
Вернулся из починки.
Он здоровеет, он растет
Над ложью, хрипом, склокой
Европ, парламентов, болот,
В работу без упрека.
Как рулевое солнце — так
Сверяет шаг и ветер,
И трактор — новая мета
Через пролом столетья.
430. ЧЕРНОВИК ХАРАКТЕРА
Из погребов мещанства, из подполий
Любая юность движется с трудом:
Сначала — пьянство, мускулам — приволье,
А женщина является потом.
И, как строгал рогатки детский ножик,
Строгает страсть от головы до ног,
Она собачью преданность предложит
И, точно кошка, когтем полоснет.
Но дальше рост характера не точен,
Бюро блужданий справок не дает —
Профессия осветит жизнь до точки,
Где специальность мертвой упадет.
Или война подарит выстрел,
Гранатою снеся полголовы,
И рыжий мозг индивидуалиста
Забрызгает собрание травы.
Не решены ошибки и обычаи,
Обычными ошибками скользя.
Года спешат и, фамильярно тыча,
Внезапною ревизией грозят.
И, как девчонки, дразнят: «Испытай-ка,
Меня возьми, согни в бараний рог!»
Стареет мир. Характер, как хозяйка,
Идет и прячет юность под замок.
Ее не отомкнешь ключом,
Чтобы проверить лихорадкой голой,
Довольно здесь — подумают еще,
Что есть печаль в наш век веселый.
431. НАШЕСТВИЕ ЛЕСА
Смолистый норд столицей взмыл,
Лес на город прыгнул, залил
И в камень когти запустил,
Так хмурим губы, если жаль нам,
Так когти выпускаем мы.
Мох шел по стенам, скуп и скор,
Бетон трещал и частью вымер,
Кусты пустели, точно вор,
Перегруженный золотыми.
Прибой ветвей ломал заборы,
Мел тополевою трухой,
И самый дерзкий, самый скорый
Жил под надзором лопухов.
Тогда мы создали отлив,
Щепой метало, сором, дымом,
Чтоб всё, что было истребимо, —
И лес и мох, испепелить.
И лишь дубы остались… Шорох
Умов их теплых перейми,
Вот так же гордо мыслят воды,
Так губы полнятся свободой,
Так вихри двигают людьми.
432. НОЧЬ В ГОСТЯХ
Моя родня не гордая,
Гуляет ночь над городом
С ухаба на ухаб,
Над рынками — там гири спят,
Там — птичьи потроха.
Дыша щетиною в виски,
Взлохматив синий чуб,
Ты, ночь, ты можешь дружески
Узнать, чего хочу.
Ты издалека — ты кочуешь,
Поговорим, как я ночую.
В мерцаньях старого стекла,
Как в неизменной полынье,
Весь городской архипелаг
С шестиэтажья виден мне.
Ползучий свист любых забот
Там мелкой дрожи учит,
Признайся, ночь, с тобой
Я видел виды лучше.
Мы всё делили поровну,
Чтоб жадностью не мучиться,
Мне скучно здесь, моя родня,
Моих высот попутчица.
Мне скучно здесь оберегать
Моих привычек берега
От незнакомого врага.
Тут меня прерывает синяя тьма:
«Я не сбегала, как ты, с ума!»
Гудит ночная голова
И плещет руганью на ощупь.
«Вам приказали зимовать,
Ты логово схватил попроще.
Ты окопался здесь, но есть
Прорыв в зимующей ограде,
Блуждает начатая песнь,
С тобой за стол садится рядом.
Не объяснить ей нипочем,
Что спроса нет, что мы зимуем,
Что слово взяли на учет,
Как разновидность боевую.
Переменяют на лету
Привычки, навык ненароком,
Но ты не можешь, ты не ртуть,
Чтоб перекатываться боком».
«Так что ж сдаваться, ночь моя,
Иль отступать при каждом слове?
Зимовье здесь — так я нарочно
Перетряхну зимовье.
Еще стучат отряды слов,
Их возраст самый валкий,
А что до птичьих потрохов —
Пусть их храпят вповалку…»
И вижу, что нет ответа у ночи,
И только седеет звездный кушак,
И только жирней, торопливей, короче
В ухабах столицы звенит ее шаг.
433. ГЛАДИАТОР
Повседневных мелочей круглый цирк
Оглушает, и пылит, и зовет.
Его крик летит петлей во все концы,
Роет память, словно землю старый крот.
И под грохот самой комнатной трубы,
Под сиянье лишаев на потолке,
Появляется, как вепрь, жесткий быт
Гладиатору в измятом пиджаке.
От свидетелей окрестности черны,
Быт идет, остря клыки между дел,
Через речи переходит, через сны,
Отдуваясь на арене, как в воде.
Его гнева мне знакома толщина,
Что вскипает, по обычаю урча,
Его хитрости измерена струна
Вплоть до пены, доплеснувшей до плеча.
Ежедневно перед толпами тревог
Гладиатором в изношенных штанах
Я красуюсь, не щадя ни рук ни ног,
Я оспариваю вепря черный шаг.
Он и к песенному вызову глухой,
Полуслеп он и, в конце концов, ничей,
Пляшет, харкает бумажною трухой,
Душит пылью нестерпимых мелочей.
Лишь запомнив и дела и песни те,
Что друзьями были мне,
На бой бреду,
Спотыкнусь ли в западне, на нищете,
В одиночество ль, как в яму, упаду,—
И пройдет амфитеатрами заря,
Та, последняя, что смоет, как прилив.
Если ж падать, так уж падать, разъярясь,
Хоть одно ребро у вепря проломив.
434. К РАЗГОВОРУ
Ни при чем тут подобье жиденькой крови,
Называемой чаем, отставьте и речь —
Речь любая годна мертвецу в изголовье,
Дорогие товарищи! Совесть — стеклянная вещь.
Один Велемир — дервиш русского имени —
Мог мечтать о стеклянном жилище сквозном,
Когда право бунтующей крови он выменял
Лишь на право стоять пред открытым окном.
Этот славный покой может сделаться кличем,
Как пример его совести — стоязычной притчей,
Я не дервиш — добытчик на узкой волне,
Пусть я только боец, только черный добытчик
Биографии, тесной вполне.
Из совести делать плавучий аквариум
Не берусь — пусть, темнея пером,
Буду взят я под выстрел в охотничьем зареве,
С добычей в клюве моем.
ПЕСНИ КАЖДОГО ДНЯ1975–1979
435. «Этот год прошумел…»
Этот год прошумел
Надо мною
Буревестника
Темным крылом,
Но сиял мне
За тьмы пеленою,
Мир, овеянный
Вашим теплом!
В этом мире,
Как после сраженья,
Меж разбитых окопов,
Я жил,
Снова вольно дышал,
Без смущенья
Народившимся
Днем дорожил.
Стиховой насыщался
Отрадой,
Чтобы пламень
Восторга не гас,
Чтобы видеть,
Как жизни вы рады,
Что так жарко
Приветствует вас.
Пусть мне в мудрость
Открыты ворота,
Слов услышал я
Медленный звон:
«Трудолюбье», «Раздумье»,
«Работа» —
Как сказал
Старина Цицерон.
Я согласен с ним, с мудрым,
Конечно,
Но живу, хлопочу,
Не молчу,
Понимаю,
Что это не вечно,
Но продолжить
Всё это хочу!
Пусть с годами
Все дни будут строже,
Как прилив
Вечно новой волны,
Пусть и вы в этой жизни
Мне тоже,
Как и жизнь,
Неповторно даны!
436. «Этот год…»
Этот год,
что был горестно-горек,
Затаим в своей памяти мы,
Эту красную шляпу над морем,
Эту зимнюю бабочку тьмы.
Этот год,
что ворвался разбойно,
Табуны заарканив тревог,
Всею тяжестью дней неспокойных
Жизнь тиранил и ранил, как мог.
Но в глубинах
мучений незримых,
Среди враз обвалившихся бед,
Жизнь, сомненьем
и болью палима,
Вдруг нашла в себе силу и свет.
Дни, прошедшие словно в тумане,
Все истаяли, как миражи,
Сердце вдруг
овладело всезнаньем,
Скрытой радостью,
жаждою жить,
Год кончается —
преобразивший,
Изменивший всей жизни порыв,
По-другому смотреть
научивший —
Новой прелестью вас одарив!
437. «Солдат-связист…»
Солдат-связист,
раз провод разорвало,
спешит концы найти —
соединить,
и сколько б раз ни рвало
минным шквалом,
как и связист,
тот провод должен жить.
И если нету
запасной катушки,
держи руками
провода концы…
Не счесть часов,
неистовствуют пушки,
и падают
под минами бойцы.
А он стоит,
боец стоять обязан,
пока к победе
битва не придет.
И я стою, такой же клятвой
связан,
и только счет
моих потерь растет.
Проходят дни,
неумолимо, мимо,
я в битве жизни,
сердцем не дрожа,
как тот связист,
стою неутомимо —
Нить Будущего
к Прошлому прижав!
438. ИСПОРЧЕННЫЙ ТЕЛЕВИЗОР
Я не знал, что он испорчен,
Телевизор тот — цветной,
Я включил, и, между прочим,
Встал конгресс передо мной.
Сразу вижу — иностранцы,
Всех ученых степеней,
В их уме совсем не танцы —
Тайны мира им видней.
Я смотрел с большим вниманьем,
Вдруг картина вся не та,
Заплясало всё собранье
Жуткий танец живота.
Вся с ума сошла орава,
И почтенные мужи,
Изгибаясь влево, вправо,
Лихо начали кружить,
Расширяясь как-то книзу,
Утончаясь в вышину…
И направил телевизор
Я на новую волну.
Театр. Совсем другие лица
И другие тут дела,
И предстала мне певица,
Что красоткою была.
Но едва она запела,
Как румянец заиграл
Желто-красный, черно-белый
И лица исчез овал.
И пятнистой, как гиена,
Стала прежняя краса,
И в глазах дымилась пена,
Как у бешеного пса.
И она, плясуньей ставши,
Стала длинной, как верста,
Баядеркой, танцевавшей
Жуткий танец живота.
Не дослушав в страхе пенья,
Переставил я волну,
Предо мной — столпотворенье,
Точно мир идет ко дну.
И Нью-Йорка небоскребы
Зашатались, стали вдруг —
Словно сам сместился глобус —
Падать замертво вокруг.
Это зрелище, конечно,
Было странно в наши дни,
Потому что вдруг беспечно
Встали снова в ряд они.
И опять шатались — ужас! —
Точно их влекла мечта
Поплясать в компаньи дружной
Жуткий танец живота…
Телевизор был испорчен,
Весь цветной его настрой…
Но пришел я поздно ночью
К мысли новой и простой.
Вдруг экран-то не буксует,
И душа его чиста,
И планета вся танцует
Жуткий танец живота.
Кроме нас, завоевавших
Будущее, кроме нас,
Всё на свете расшатавших,
Всё шатается сейчас.
Телевизор смотрим с вами —
Что поделать — суета —
И в его мы видим раме —
Всюду — танец живота!
439. «Мы жили и хорошим людям…»
Мы жили и хорошим людям
Смотрели радостно в глаза.
«Мы жили, да, и жить мы будем!» —
Как дед мой некогда сказал.
Мы не боимся правды голой,
Дни нашей осени придут —
Мы осень сделаем веселой,
И в скуке дни не пропадут.
Веселье сердца нам поможет —
А всем недугам мы на страх,
Как в ассирийском доме, рожи
Мы намалюем на дверях.
Чтобы и черти и недуги,
Увидев маски, рожи те,
Бежали, задрожав в испуге,
И растворились в темноте.
Мы сделаем веселой осень,
И пусть гостей хоть будет сто,
Мы всех гостей своих попросим
За наш — здоровья полный — стол!
440. «Вдруг прошлого битвы придут, как во мгле…»
Сверкая в бумажном моем барахле…
Вдруг прошлого битвы придут, как во мгле,
Нежданно, среди разговора.
«Но старая шпора лежит на столе,
Моя отзвеневшая шпора».
Ту шпору я с немца убитого снял,
Гусарами смерти их звали,
Свою — я в бою, в перебежке сломал,
На каменном, помню, развале.
Столетья не меньше прошло с того дня,
А помню я бой, как вчерашний,
Денис ли Давыдов окликнул с коня,
Хрустицкий ли с танковой башни?
Все спутались годы — уж память не та,
Шершавей старинного снимка.
Живет еще в мире зари красота,
И вы — той зари побратимка.
На давней заре повидать привелось —
Когда нас на бой провожали,
Нам девушки наши, взяв ленты из кос,
На шашек эфесы вязали.
И кажется мне, что я снова стою,
Судьбы разрывая завесу,
Что снова вы вяжете ленту свою
К невидимой шашки эфесу.
441. ПУТЕШЕСТВИЕ ВНУТРЬ СЕБЯ
Как в лабиринте, сам в себе бродил,
Слепым во мраке шел и спотыкался,
И прошлого я тени находил,
И сам от них в тени теней спасался.
Запутывался в паутине слов,
Над сердцем страсти стаями кружили,
Я доходил и до таких углов,
Где укоризны, как ехидны, жили,
Шипя зловеще: «Нас, смотри, не тронь»,
И прошлое синело старым жаром,
И лишь подземный стиховой огонь
Светил всему восторгу и кошмару.
Мой лабиринт, казалось, не имел
Конца и края, но я помнил всё же —
Я выйду к свету — неба я хотел
И вас под небом видеть жаждал тоже.
Я вышел. Надо мною небеса,
Где Козерога крылья пролетели.
Знак Зодиака, мой Стрелец — он сам
Нацелил лук в неведомые цели…
442. ГОРОДОК ПИСАТЕЛЕЙ
Дома точно спали рядами,
Был день уж на отдых влеком,
Был пепельный вечер, когда мы
Писательским шли городком.
Кой-где
сквозь темнеющий ельник
Мигал огонек средь ветвей,
Какой-то прозаик-отшельник
Дремал над страницей своей.
Иль сверхизощренною строчкой
Терзал себя модный поэт,
И где-то, залязгав цепочкой,
Собака ворчала в ответ.
И где-то читатели спали,
Густела вечерняя мгла,
Как будто меня окликали
Прошедшего тени с угла.
Не люди вставали навстречу,
Напомнивши прошлого дни,
Которым молчаньем отвечу,
О чем ни спросили б они…
То тени деревьев богато
Вставали на нашем пути,
Былое ушло без возврата,
Дорогу к нему не найти!
«Подумать, —
сказали вы тихо, —
Ведь скольких судьба унесла,
Какая при жизни шумиха
При имени каждом жила!
Стихов сколько было крылатых,
И прозы какой был поток!
Ведь был не таким он когда-то,
Писательский ваш городок?»
«Да, шумным он был, и веселым,
И полным и драм, и утех,
Сегодня его новоселы
Совсем не похожи на тех…
Вы правы, моя дорогая,
Всё было — и смех и тоска,
И друга ли видел, врага я —
На свете уж их не сыскать…»
Пусть сгинут все времени Вии,
И сам городок — нам не страж,
Мы с вами идем… Мы — живые,
И вечер весенний — он наш!
Пусть в жизни всё сложно
и мудро,
Смиряйся пред ней
иль пророчь —
Мы верим в грядущее утро,
Как в новую творчества ночь!
В ту ночь
вы, как жизнь, непростая,
Как жизнь, вы зажжете сердца,
Пусть пепельный вечер растает,
Но песне не будет конца!
Ценою нездешнего торга,
Оценим ценою иной
Несчетные строки восторга,
Рожденные песней ночной!
443. «Когда в осенней…»
Когда в осенней
Радуге бреду,
Средь зимнего
Иду я ералаша,
Я помню лишь,
Как и весной в саду:
«Вы молоды,
И в этом сила ваша!»
Когда в годах,
Что отданы на слом,
Плуг времени
В словесном поле пашет,
Я вижу — строки
Светят серебром:
«Вы молоды,
И в этом сила ваша!»
Я верен чувств
Вскипевших мятежу,
Что вами
И возглавлен и украшен,
Я благодарно,
Видя вас, твержу:
«Вы молоды,
И в этом сила ваша!»
444. ПРЕДПРАЗДНИЧНАЯ УБОРКА
Когда уборка
Завладеет домом,
Как будто вихрь
Идет по головам,
Всё то, что было
Так давно знакомым,
Свою изнанку
Предъявляет вам.
И чувства,
Как изношенные вещи,
Вдруг обнажают
Духа нищету,
А вещи вид
Приобретают вещий,
Их надо изгонять
Начистоту!
Заметки, письма,
Рукописи тоже
Летят в огонь,
В корзину, в перебор,
Я становлюсь
На Плюшкина похожим,
Мне жалко вдруг
Весь этот жизни сор.
Но представляю
Вашу битву дома
Со всею пылью,
Ветошью, старьем.
Как беспощадно
В старые хоромы
Вы входите
Со щеткой и ведром.
Душа и сердце
Здесь в работе дружной,
Творят свой суд.
Я понимаю вас,
Щадить — зачем?
Жалеть — нельзя, не нужно,
Вы правы — в этот
Неизбежный час!
Души моей
Печальные конюшни,
Где скакуны состарились давно,
Где от видений
Прошлого
Так душно, —
Мне нужно чистить,
С домом заодно!
«Давайте бросим пеший быт!» —
Кричал я
В горах, в дорогах,
В песне и в бою.
Чту новой жизни
Ныне я начало,
А прошлое —
Преданью отдаю!
Я в путь беру
Властительное слово,
А вы,
Весь мусор прошлого топча,
А вы рукой,
Стряхнувшей пыль былого,
Легко коснетесь
Моего плеча!
445. О ПОЛЬЗЕ РАДИО
Я слышал голос
Времени на дне,
Как будто голос
Диктора-всезнайки:
«Вот микрофон!
Ты с ним наедине —
Всё говори, что хочешь,—
Без утайки!»
И новый голос мне шептал:
«Держись!
Скажи о всем,
О чем молчали годы!»
…Кому-то я
Рассказываю жизнь,
И кажется,
Что слушают народы!
Я говорю о страшном
И смешном,
Уж нет друзей,
Которых называю,
Глотаю гнева,
Грусти горький ком,
Со смехом вдруг
К далеким дням взываю!
Как будто стал я
Сжат и невесом,
Лет колесо
Гремит над головою,
Я кувыркаюсь
С этим колесом,
Как времени
Положено ковбою.
И слово рвется
Молнией, пращой,
И вы, в каком-то
Пламенном зените,
Всё говорите мне:
«А ну еще,
Еще своею
Жизнью позвените!»
И метроном звучит
За разом раз —
И наконец
Исполнилось желанье,
У ваших ног
Сложил я, как рассказ,
Всю жизнь мою!
Спасибо за вниманье!
446. ВСЁ ВОЗМОЖНО…
Начитался книг о сновиденьях,
О загробной жизни чудесах
И поверил я в перерожденья…
Был я греком — помню паруса.
Плыл на корабле я в море древнем,
То ли я Европу открывал,
Что Эребом звали на последней,
Той стоянке, где я ночевал,
То ли, путешествуя немало,
Я морские изучал поля,
Помню только — женщина стояла
На носу ночного корабля.
Без копья стояла и без крыльев,
Нас хранила в этот темный час,
И знакомы очертанья были,
Так она напоминала вас.
Тут луна взошла и осветила
Нежный профиль гордой головы,
Нас несла неведомая сила,
Но хозяйкой силы были вы.
Плыли мы на счастье, иль на горе,
Плыли мы наперерез волне…
«Как зовут ту женщину над морем?» —
«Мы не знаем», — отвечали мне.
447. «Пускай меня…»
Пускай меня
Ославят сумасшедшим
За то, что жить
Доселе не устал,
Что на границе жизни
Всей прошедшей
Для вас одной
Жизнь новым книгам дал!
Они рождались,
Пестрые страницы,
В бессоннице,
Среди тревог за вас,
Я рад, что вы
Не стали им дивиться,
Хоть был
Неиссякаем их запас.
Смеялись им,
И с ними же грустили,
И верили
Искрящимся словам,
И те стихи,
Что с вами вместе жили,
Они безумно
Радовались вам.
И я не мог
Не радоваться с ними,
Единым сердцем
С этою ордой,
Что гордо так
Носила ваше имя,
Знак красоты
И воли молодой!
448. «Мне хочется вас…»
Мне хочется вас
Нынче посмешить.
Чего-чего
Со мною не бывало.
Раз в детстве мне
Вдруг расхотелось жить,
Я школьник был,
И лет мне было мало.
На станцию пошел —
Кончать с собою,
Был перерыв —
И поезда не шли,
Паук ел мух,
Блестя спиной рябого,
Я загляделся…
И меня нашли.
Потом мечтал
Талантом стать военным
И, как Суворов,
Возвеличить Русь,
А стал писать
Стихи самозабвенно
И до сих пор
В их власти нахожусь.
Потом увлекся Индией,
И всё же,
Ни йогом, ни ученым
Я не стал.
До старости
Я незаметно дожил,
Не поумнел, не вырос,
Не устал.
Я клоуном
Хотел быть на арене,
Чтоб у ковра
Смешить простой народ,
Мне не хватало
Этого уменья,
Сложилась жизнь
Как раз наоборот.
Не я смешил,
Меня как раз смешили
Дела и дни,
Игравшие со мной,
Но вы тогда
Еще далеко были,
За многих лет
Туманной пеленой.
Зато сейчас
Не властны расстоянья,
И вам, и мне —
Нам некуда спешить.
Порассказав о прошлого
Мечтаньях,
Я вас хотел
Немного посмешить.
Ваш тихий смех
Особенно люблю я,
И вновь прошу:
«Посмейтесь надо мной,
Перед лицом
Грядущего июля,
Со всею вашей
Радостью земной!»
449. ПТИЧЬИ БАЗАРЫ
Вниз по горе, в запутанном провале,
Ища упор, скользила вдруг рука,
Как хлопья снега, птицы налетали
И прядали обратно в облака.
Тумана клочья, точно мягким пухом,
Слепили взор, крик птичий оглушал,
И каменная, черная разруха
Вас вниз вела, на выступ голых скал.
И, став хозяйкой птичьего базара,
Отштурмовав над морем высоту,
Вы любовались пенных волн ударом,
На львиную летевших высоту.
Потом, в палатке, где в тепле убогом
В тиши дышали радостью одной,
Как будто с каменным полярным богом
Вы обручились ночью ледяной.
И много лет средь сновидений сладких
Являлся вам полярный этот блеск,
Вдруг среди ночи грезилась палатка
И птичьих крыльев белый переплеск!
450. «Путешествие на „Фраме“…»
«Путешествие на „Фраме“» —
Эта книга золотая.
Фритьоф Нансен,
викинг снежный,
Звезды Севера читая,
Написал почти что нежно,
Эту книгу заключая:
«Если жизнь лишить мечты,
Чем она для нас была бы!»
Он, что с жизнью был на «ты»,
Вечный спутник высоты,
Презирал ничтожность слабых!
Фритьоф Нансен кончил труд
«Путешествие на „Фраме“»,
Кончил этими словами,
И сейчас они живут
И сияют, словно в раме:
«Если жизнь лишить мечты,
Чем она для нас была бы!» —
Эта сила слов простых
Быть девизом нам могла бы!
Чтоб закончить нам свое
«Путешествие на „Фраме“»
Вот такими же словами,
Подытожив бытие,
Честно прожитое нами!
451. О КНИГЕ ГЕНРИ ДЭВИДА ТОРО «УОЛДЕН, ИЛИ ЖИЗНЬ В ЛЕСУ»
Этот Генри Торо — мудрец,
Сам в лесу себе домик построил,
В тишь вошел наконец,
Городские забросив постои.
Он мотыжил бобы,
Слушал сов, серенады природы
И часами любил
Упиваться хорошей погодой.
Лес был полон красы,
Он блистал, как зеленая зала,
И в такие часы
Чувство времени исчезало.
День был солнечен, прост,
На душе ни заботы, ни груза,
Он писал, «что он рос,
Как растет по ночам кукуруза».
И что птицы и даже цветы
Его мысли делили неспешно,
И сердечный закон простоты
Одобряли дубняк и орешник.
Вспоминал между тем
Он о людях обычного круга:
«Мы живем в тесноте —
Спотыкаемся мы друг о друга.
А ведь каждый из нас — он упрям,
Он — творец величайшего храма,
Наше тело — тот храм,
Каждый служит в нем службу упрямо.
Наше тело, и кости, и кровь —
Материал,
Мастера же — мы сами,
Чище мрамора, света и слов
Создаем мы себя в этом храме!»
О жизни он сказал: «Живи,
Глядя в лицо ей, и не отрекайся,
Она полна к тебе своей любви,
Греши, но ей в своих грехах не кайся.
Она не так плоха, как плох ты сам,
Она беднее, ты ее богаче.
Любовь, богатство, славу — всё отдам
За истину — и не могу иначе!»
Читайте ж, дорогая, «Жизнь в лесу»
И вслушайтесь в веселый голос Торо,
Его виденья радость принесут,
Расширят круг сердечного простора!
И вы, идя под шепот теплых трав,
Вы скажете, подняв на небо взоры:
«„Лишь та заря восходит нам, к которой
Мы пробудились сами“ — Торо прав!»
452. ПРЕДЧУВСТВИЕ
Есть у японцев стих системы «хокку»,
Где простота, изящность, глубина
Открыты проницательному оку
И в двух строках поэзия дана.
«Предчувствие» — возьмем такое слово,
В мгновение рождается оно,
Хоть, может быть, в сознании любого
Не всякому предчувствовать дано.
Но если мне сказать о нем случится,
Придам ему японский оборот:
Скажу двумя строками в свой черед:
«Чернее ночи сердце клюнет птица,
И сердце на мгновение замрет!»
453. О КНИГЕ Н. А. КУНА «ЛЕГЕНДЫ И МИФЫ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ»
В страницы эти всей душой вникая,
Почувствуете заново себя
Омфалою, Еленой, Навзикаей,
Благословляя, тешась и губя.
Читая книгу «Греческие мифы»
И про Олимп, доступный лишь орлам,
Войдете в мир богов, героев, пифий,
Где смех и грех бытуют пополам.
Мне нравится, что все они пригожи
И сохранились в вечной красоте,
Они на нас, как копии, похожи
Иль мы на них — масштабы лишь не те.
Легенды покрывали их елеем,
Но мы сильнее в наш расцвета час,
Не так же ль мы божественно болеем
И сила духа исцеляет нас!
Достойные пера, резца и кисти,
Сражая всех драконов зла и тьмы,
Свои конюшни авгиевы чистим
И в лабиринтах чудищ гробим мы.
И если б боги ожили чудесно,
Толпой пришли бы в наши города,
Им стало б страшно, непонятно, тесно —
Не те земля, и небо, и вода.
И небеса их встретили бы ревом
Машин, громоподобнее богов,
И в нашем мире, трезвом и суровом,
Никто бы не сказал им добрых слов.
Смеялись бы и взрослые и дети,
Наш век — сильнейший в мире чародей,
А ведь богами, лучшими на свете,
Они, пожалуй, были для людей.
Во всех искусствах и во всех науках,
В истории народов и племен
Досель живут их сердца, ум и руки,
И доброго содружества закон!
Мечта к истокам времени гонима,
Летя на крыльях древнего орла,
Не будь Олимпа — не было бы Рима,
Когда бы Зевс Европу не украл!
454. «Всей поэмы Дантовой…»
Всей поэмы Дантовой
Громада Погружалась
В грозный полусвет —
Приступая
К описанью ада,
Посетил Венецию
Поэт.
Там в поту
Трудились корабелы
Среди дымной
И горячей мглы,
Увидал он мастеров
Умелых
И смолой кипящие котлы.
Грешников
Мученьем озабочен,
Данте жил
В Венеции одним —
Чтоб рождался стих,
Запенясь в клочьях
Черных смол,
Вскипавших перед ним.
Этот жар
Ему увидеть надо,
Перед тем
Как ад изобразить,
Чтобы души жили
В песне ада,
Чтоб живых
Тем адом поразить.
455. «Как снежные верхи…»
Как снежные верхи —
Поэзии края.
«Всех лучше те стихи,
Что не окончил я!» —
Так нам сказал о том
Эдмон Ростан, чудак,
Стихов закончив том
И подытожив так.
Он прав, хотя и строг.
Мы вправе захотеть,
Что стаи лучших строк
Должны еще взлететь.
И снова показать,
Как сердце поразить,
И вновь недосказать,
И вновь полет продлить.
Во имя всех стихий
Скажу лишь вам одной,
Что лучшие стихи
Не кончены и мной.
Но в них на всё ответ
От первого лица,
Их страсти меры нет,
И нет у них конца!
456. ЦВЕТОК У ЭЛЬБРУСА
На горах ты увидишь немало всего
И цветок ледяного порога.
То не вымысел, нет, я же видел его,
Я его даже тихо потрогал.
Между снегом и камнем железный цветок,
У эльбрусского встал он подножья,
И наполнен был этот волшебный росток
Непонятной и радостной дрожью.
Между камнем и снегом под небом высот,
С жизнелюбием непобедимым —
Он встает и живет, цветет и растет,
Своей волей и силой хранимый.
457. «Ученый монгол, мой друг Ринчен…»
Ученый монгол, мой друг Ринчен,
Назвал меня «скульптором слов».
Возражений я не имел взамен —
То была основа основ.
И, образ ища в словесной руде,
Не сразу я то находил,
Чего я искал в упорном труде
Сердечным движеньем сил.
Я в добрые руки стихи отдавал —
Скульптуры из лучших слов,
И вырос тот маленький карнавал,
Поднявшись до облаков.
Кому-то ведь служат и облака,
И видят они с высоты,
Что жизнь на земле не так уж легка
И судьбы не так уж просты.
Но золото слов, но мраморы строк,
Но их разноцветный гранит,
Но сердца заказы исполнены в срок,
И книга их сохранит.
Не надо нам глупых и умных речей,
Лишь сердце — основа основ,
Он прав, ученый монгол мой, Ринчен,
Назвав меня «скульптором слов».
Пока мне, как скульптору, служат слова,
Покорен резец простоты,
Скульптуры из слов посылаю я вам
По ведомству старой Мечты!
458. СЕРДОЛИКОВОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ
Сердолики Ладака! Это Малый Тибет!
Но не бойся их — смело надень,
Ведь они, как таинственный горный рассвет,
Предвещают ликующий день.
Эти камни сильнее, отобранней всех,
Их обтачивал мастер тогда,
Когда был еще малым местечком Лех,
В те, далекие очень года.
В сердоликах, как молния среди льдин,
Небывалого искры огня,
Дышит светлая сила горных глубин,
Человеческой крови родня.
И вершинам сродни сердоликов народ,
И от связи волшебной такой
Их прохлада, она исцеленье дает,
Гонит боль и приносит покой.
Словно тайным узором покрыты они,
И рисунков язык не затих,
Но и в них те же самые дышат огни,
Что-то доброе скрыто и в них.
Сердолики Ладака! Это Малый Тибет!
Но не бойся их — смело надень,
Разобьет их прохладный, искрящийся свет
Всех мучений докучную тень!
459. «Дикарями сделанные…»
Дикарями сделанные
Вещи —
И кольцо, и серьги,
И браслет —
Пусть огнем языческим
Заплещут,
Засверкав,
Как песни старых лет.
В них живет
Дикарской силы
Разум,
Стоит вам взглянуть
На них в упор,
И, подвластны
Вашему приказу,
Они цвет
Меняют и узор.
Пусть в игре
Огней переходящих,
В этом светлом
Колдовстве лучей
Служит вам
Весь этот мир светящих,
Дикарями
Сделанных вещей.
Вы же, точно в плащ
Ночной, одеты
В ожиданье
Радостной грозы,
Освещены
Отблесками света
Голубой
И дикой бирюзы!
Пусть стихи вам будут
Верной свитой
И, светясь
На звездном уголке,
Будут так же
Дики и открыты
С голубыми вспышками
В строке!
460. «Там, за рубежом…»
Там, за рубежом,
Глядишь, в любом жилище —
ЛСД иль опий, морфий,
Героин,—
А у нас попроще,
А у нас почище,
Погрубей немного —
Результат один.
Гонят лошадь полем
С коноплей цветущей,
И к пыльце цветочной
Липнет конский пот,
Соскребают пену,
Чтоб была погуще,
Сушат и мешают
С табаком в черед.
Курят после в трубке
Или в самокрутке,
Называет «дурью»
Курево народ,
Накурившись, спят
И в сновиденьях жутких
По частям кошмар их
Мучает и жрет.
Нам отрав не надо —
Наших, зарубежных,
Всех сильнее сила
Та, что в вас самой.
Будущее ваше —
Чисто и безбрежно,
Входите в миры вы,
Как к себе домой!
Опьяняйтесь чувством
Новизны и песней,
Пусть рассвета будет
Вечно новым час.
Если ж мир в безумье
От безумья треснет,
Восстановят землю
Люди вроде нас!
461. ЗЕЛЕНЫЙ ДЯТЕЛ
С недавних пор стал навещать меня
Зеленый дятел с шапочкою красной.
То явится он в середине дня,
То к вечеру, когда тепло и ясно.
Я вижу в этом очень добрый знак,
Зеленый мир у дятла за спиною,
И скоро снег начнет журчать в овраг
И всё вокруг наполнится весною.
Родится в небе новая звезда,
Ее придут приветствовать туманы,
И вам ведь тоже снится иногда
Зеленый лес иль изумруд поляны.
И вам привольно спится в тишине,
Без времени докучного контроля,
Однажды вы проснетесь — а в окне
Зеленый дятел вас зовет на волю!
462. БАЛЛАДА О ДЕМОНАХ СТИХА
Когда он в ночь уходит, майский вечер,
И, как пещера, комната глуха,
А вам озноб охватывает плечи —
Я обращаюсь к демонам стиха.
И к вам врачи невидимые мчатся,
Убив простуду, дарят легкий сон,
И лишь в одном не могут не признаться —
Что сон без рифм, что прозаичен он,
И с вами он кочует до рассвета,
Зари встречая алую парчу,
Сон посылать — конечно, сложно это,
Но демонам прогулка по плечу,
А вы проснетесь около обеда,
Все спутав сны, забывши про озноб,
А демонов услужливых победа
Невидимо исчезла, как в сугроб.
Я позвоню вечернею порою
Узнать, что было в вашей стороне,
Когда-нибудь я тайну вам открою,
Как демоны служили вам и мне!
463. НЕЧАЯННЫЙ РОМАНС
Вот трав пучок
Степного царства
Живит,
Всю мощь земли вобрав,
Но строки есть,
Они — лекарство,
Отбор
Из лучших сердца трав!
Но строки зыбятся,
Как травы,
И, как они,
В крови поют,
И, как и в травах
Нелукавых,
В них так же
Чудеса цветут!
Ведун
Водою мертвой прыскал,
А уж потом
Водой живой,
Но стих,
Он высшей волей взыскан,
Он — брат
С целебною травой.
И вот от той
И от другого
Мы чуда ждем —
И жизнь права,
И душу так же
Лечит слово,
Как тело — вещая
Трава!
464. «Я любуюсь возвратом…»
Я любуюсь возвратом
Веселости вашей,
И светящимся смехом,
И ясностью глаз,
Если б пил я —
Большую заздравную чашу
Осушил бы
От радости сердца за вас.
Я любуюсь, как вы
В подмосковной деревне,
Там, где всё
Предосенней полно синевы,
Как живете вы строго —
Читаете древних,
Набираете силы
Для зимней Москвы.
Ваших чувств я любуюсь
Растущим богатством,
А из книг,
Где покоятся мудрых слова,
К вам приходят мужи
Философского царства
И стихи — ваши гости
Страны волшебства.
Если в долгих дорогах
Немного устал я,
Кроме вас,
Мне и трав не поможет настой.
Вы испытанный врач —
На себе испытал я, —
Что врачует
Сердечностью и добротой!
465. ПОЛНОЧЬ
Меняют вес, меняют облик вещи
В полночный час, когда лишь сон кругом,
И в этот час, когда вся тишь трепещет,
К Эдгару По являлся ворон вещий
И боги джунглей приходили в дом.
И вы верны закону постоянства,
И, в чувстве напряженном укрепясь,
Вы шлете мне сквозь дикое пространство
Слова души — невидимую связь.
Я слышу вас, как ветра дуновенье,
Но шорох слов нет силы мне прочесть,
Но в сердце входит молнией мгновенье,
Пока звучит домчавшаяся весть.
А за стеклом балконным в час урочный
Сквозь пляшущий, обманный полусвет
В прозрачных крыльях бабочки полночной
Читаю я далекий ваш привет!
466. ИГРА ОБЛАКОВ
Вспомнив древнего мастера удаль,
Вызвав тени минувших веков,
Хороши на закате причуды
Сумасшедшей игры облаков.
То ли демон, зловещий, пятнистый,
Из-за облачных виден громад,
К вам дракон направляет огнистый,
Легендарно-разбойничий взгляд.
И следите вы в странном восторге,
Как ползет он и пышет огнем,
И готовы вы, словно Георгий,
На него замахнуться копьем.
Тень упала, и нету дракона,
Многоликая ваза цветов
Опускается к вам с небосклона,
Как подарок небесных садов.
Началось состязание магов —
Многослойный чудес хоровод,
В синий сумрак небесных оврагов
Кто-то золото темное льет.
Вы, презрительно хлопнув в ладоши,
Говорите: «Какая тоска!
Ну зачем в этот вечер хороший
Так безвкусно живут облака!»
И тотчас, точно вам подчиняясь,
Разноцветный рассыпался транс,
Ваш двойник, с облаков улыбаясь,
Говорит вам, что кончен сеанс!
467. ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ ТИЦИАНА
Ехал к вам я дорогой знакомой,
В окруженье лесов и полей,
Становились природы хоромы
Всё богаче и всё веселей.
Точно мастер, влюбленный в Россию
И любуясь родной стороной,
Рисовал эти дали лесные,
Небо августа надо мной.
Из столетий седого тумана
Вдруг сверкнуло подобье луча —
День рождения Тициана
В этот день календарь отмечал.
И пейзажа сиянье погасло,
И явился веков великан —
Океан ослепительных красок
Под названием Тициан.
Он царил над людьми и природой
В многолепье вселенской зари,
Проходили несчетные годы,
Целый век он всевластно царил.
И в искусства волшебную сферу
С беспощадностью мастер проник,
Создавая нагую Венеру,
Иль пейзажи, иль мира владык!
Мир, который доступен был оку,
Обессмертил он кистью своей,
Но, отдав ему дань, как пророку,
Я вернулся в мир наших полей.
Волшебство нашей скромной природы
В позднем, летнем сиянии дня,
И леса нашей русской породы,
И поля окружили меня.
Краски жили, и птицы в них пели,
И звала с ними в лес, как домой,
Ваша легкая, ясная прелесть,
Порожденная жизнью самой!
468. «Как будто ветер зашумел навстречу…»
Как будто ветер зашумел навстречу,
Топча кусты, венцы высоких трав,
И вышел лось, высокий, темноплечий,
Глаза расширив, голову подняв.
Рогатая оцепенела груда,
Смотрел, не опуская головы,
На вставшее пред ним лесное чудо,
А этим чудом были вы.
Ему такого не случалось видеть,
И вам хотелось ближе подойти,
Не испугать и бегством не обидеть,
Не преградить сохатому пути.
И вы смотрели оба друг на друга,
Не двигаясь, не шевеля кусты,
Как в центре заколдованного круга,
Очерченного силой красоты.
Потом, взмахнув ветвистыми рогами,
Он отступил, как будто он погас,
Неслышными он уходил кругами,
Но вы — его, и он — запомнил вас.
Его глаза горели словно свечи,
Он гордо шел, неведомо к кому,
И сколько раз в день необычной встречи
В лесной глуши являлись вы ему!
469. РАЗДУМЬЯ О ЖИВОПИСИ
Питер Брейгель, Питер Брейгель,
Ты не жаловал господ,
За наградами не бегал
И любил простой народ.
А когда мужик твой дунул
В пляс с крестьянского двора,
Ложку в шляпу он засунул
Вместо барского пера.
А когда играли дети —
Игр в картине не сочтешь,
Ты писал в своем столетье
И сейчас для нас живешь.
Ты писал всё, что хотелось,
Я запомнил — на углу
Ту девчонку, что уселась,
Блин кусая, на полу.
То в «Деревенской свадьбе» было,
Ты ж в деревне мастер свой,
Брейгель, ты большую силу
Кисти дал передовой.
И слепцы, что шли покорно
За слепым поводырем,
Все в овраг свалились черный
Друг за другом, черным днем.
А хотел ты не уродов
Показать начистоту,
Слепоту владык народов
И народов слепоту.
В простоте своей могучей
И в величье простоты,
Был ты, Брейгель, мастер лучший,
Гений жизни и мечты.
Быть его единоверцем —
Пусть труды и нелегки…
Но к нему с открытым сердцем
Я б пошел в ученики.
470. РАЗДУМЬЯ ПОЗДНЕГО ЛЕТА
Шри-Ланка — название Цейлона,
И оттуда Будда у меня —
Он такой же, как во время оно, —
Статуэтка желтого огня.
Я спросил спокойнейшего Будду,
Чьи сияли вечностью виски:
«Долго ли еще бродить я буду —
По земле, по торжищам мирским?»
И спокойнейший ответил Будда,
Не поднявши золоченых век:
«Я не знаю — хорошо иль худо
Путь ты свой окончишь, человек!
Но стихи, рожденные тобою,
Где ты весь в слова перегорел,
Будут жить особою судьбою,
Дольше всех тобой свершенных дел».
«Как же называется присловье,
Что ведет к началу всех начал?» —
«Это называется любовью»,—
Улыбнувшись, Будда отвечал.
471. СНОВА ПОЛНОЧЬ
Ни я, ни вы не верим больше чуду,
И никому уж нас не убедить,
Но вы сказали: ровно в полночь буду,
Как некий дух, незримо приходить!
Двенадцать скоро. Никаких заклятий
И чернокнижья нету у меня,
И дьявол у меня не на зарплате,
И никакого адского огня.
И рядом нет ни башни, ни собора,
Не бьют часы и совы не кричат,
Но знаю я — двенадцать будет скоро
И вы пройдете через темный сад.
Я знаю — вы меня не огорчите,
Я признаю всё ваше торжество,
Но если здесь вы — просто постучите,
Услышу я, не веря в колдовство!
Я так сказал вполголоса, но с жаром.
Едва мой голос в комнате затих,
Четыре четких раздались удара,
Что делать мне, но я ведь слышал их!
И никакого звона старой башни,
И никакой тревоги иль тоски,
И на часах — двенадцать, и не страшно,
И ветер счастья холодит виски!
472. О ДОЖДЕ
Дождь любит работать ночью,
Особенно дождь осенний,
Он ищет, творит, пророчит,
Он полон любых движений.
То он — сумасшедший Рихтер,
На водяном рояле
«Поэму экстаза» взвихрит
В ночном своем тихом зале,
То, притворясь детективом,
По капель следам отдельным
Угадывает на диво
Шаги гостей запредельных,
То ищущий ритм элегий,
Как новый Рембо в экстазе,
По крыше едет телегой
И хлопает медным тазом.
Всю ночь дождь, как я, в работе,
За это он мне по нраву,
Я правлю стихи в заботе,
Он правит ночной державой.
Стучит и над вашей крышей,
Над снами, но не бушуя,
Стучит он как можно тише,
Об этом его прошу я.
473. «Осенний праздник…»
Осенний праздник
Пламенной листвы,
Узоры кленов
С желтизной березной —
Такой букет
Собрали нынче вы,
Им любоваться
Никогда не поздно.
Дубов коричневый
Летящий лист,
Зеленый — тополей
С душой веселой
Стремятся к вам.
Морозный воздух чист,
Как этот лес,
Что пляшет полуголый.
Принарядится вновь
Он по весне,
Глаза и сердце
Зеленью потешит.
Пускай уснет
В волшебном зимнем сне,
Разбудит май…
Мы с вами будем те же.
Мы опьянимся
Зеленью дубрав,
Всё тот же лес
Нам скажет, зеленея:
«Всегда я жив,
Всегда я жизнью прав
И, как и вы,
В восторге перед нею.
Не так же ли,
Как эти вот листы,
Слетят, искряся,
Разноцветным строем
Твои стихи
В лесу твоей мечты,
Где в отдыхе
Как будто спит былое.
Они замрут,
Чтобы родиться вновь —
Опять шуметь
И сердцу откликаться,
Аукаться
И понимать без слов
Сердец земных
Таинственное братство!»
474. «Мне кажется, что были вы всегда…»
Мне кажется, что были вы всегда —
В далекие и ближние года —
Нужны как воздух, небо и вода
И только изменялись иногда.
Вы изменились и за этот год,
Но измененье это вам идет,
И в чем-то вы подвинулись вперед,
И новое в лице у вас живет.
Вам надоело всё чего-то ждать,
Вы разрешили, как всегда, опять
Губам смеяться и глазам сиять,
Весельем сердца всех вооружать!
И зажигать игрой того огня,
Кому все чувства — близкая родня,
Как будто вновь вернули вы меня
В свет необманный радостного дня!
475. «Мир затих, прохладный и беззвучный…»
Мир затих, прохладный и беззвучный,
Где-то всходит бледная луна,
На закате растворились тучи,
В поле сумрак синий, тишина.
Вот он жизни поздний, теплый вечер,
Всё молчит, уснула вся земля,
Звездные над нею смолкли речи,
Пылью звезд уснувших не пыля.
Все земные бормотанья стихли,
Тишине внимаю, как во сне,
Вы — мой отдых, вы — мой праздник тихий,
Отдыхаю в вашей тишине.
Дня, грозой гремевшего, участник,
Я иду в вечерней теплой мгле, —
Вы — мой отдых, мой чудесный праздник,
Мой вечерний праздник на земле!
476. ЗИМНЯЯ ЛИРИКА
Пусть наших дней орда
Не будет голубою,
Мы сами — города
С неведомой судьбою.
И в них не перечесть
Прогулок у реки,
В них закоулки есть,
Глухие тупики.
И тусклый лязг ключей,
И лестница одна,
И дни темней ночей,
И ночи есть без сна.
И парки, и сады,
Бродили мы по ним,
Всем этим мы горды,
Всё в памяти храним.
Но истина простей —
Мы сами города,
Но мы не шлем вестей
Неведомо куда.
И лишь одно окно,
В котором брезжит свет,
На свете мне одно
Дороже многих лет.
477. СОРОКА
В белый сад, грустящий одиноко,
Снегом весь засыпанный легко,
Прилетает белая сорока,
Что белее снега самого.
Этот сад, мы понимаем сами,
Приглянулся ей уже давно —
На суку сидит она часами,
На мое глядит она окно.
Что же в голове у этой птицы,
Пристально смотрящей на меня?
Может, сон про жизнь мою ей снится,
Иль сидит, мой дом от бед храня,
Или хочет мне поведать что-то
И не может, с птичьей немотой,
Иль какая тайная забота
Обо мне в сороке скрыта той?
Я любуюсь снежными красами,
Всем величьем сада моего,
А она сидит, сидит часами,
Вся белее снега самого!
478. «Мне кажется…»
Мне кажется,
Подчас не на бумаге
Пишу я,
А на камне — так груба,
Хотя
И не лишенная отваги,
Моих стихов
Тяжелая резьба.
Вот и сегодня —
Сумрачно и сжато
Шли облака
Небесные пути,
И сосны, дикой
Зеленью косматы,
Куда-то в снег
Хотели завести.
Травы колючей
Полосы рыжели,
Гудела лесом
Серая весна,
Под ветром
Ивы ржавые хрипели:
«К нам в эту мрачность
Не придет она».
Но в непонятном
Самому веселье
Мне тайный голос
Вызвать вас велел,
Я вас позвал,
Как будто вы велели,
И вы пришли —
И мир повеселел!
479. «Срежь ветку багульника…»
Срежь ветку багульника,
Нашего друга.
В воде городской,
Среди каменных груд,
Пускай за окном
И морозы и вьюга —
На ветке, проснувшись,
Цветы оживут!
И в зимнем рассвете,
Холодном и хилом,
Зажгутся их сильные скромно
Огни…
И в вас они дремлют —
Могучие силы,
Неведомо вдруг
Расцветают они.
И я, с заметенного снегом
Пригорка,
Вскричу, что багульник
Сказать вам просил:
«Вы сами не знаете
Дремлющих зорко
До срока своих
Притаившихся сил!»
480. МУЗЫКА
Я, как дикарь, робеющий пред чащей,
Забывший грань между добром и злом,
Вхожу, смутясь, в священный лес, звучащий
Всей музыкальной силы торжеством.
И в этих волн безудержном накате
Я растворяюсь, я тону порой,
И мне понятно музыки заклятье,
Чтобы любую боль перебороть.
И в час, когда идет мороз по коже,
Немеет он при музыке такой,
Как счастлива та музыка, что может
Нам возвращать и радость и покой!
Та музыка — неслыханный властитель,
Я помню, как, экстаза смыв слезу,
Один фантаст воскликнул нам: «Хотите,
Я музыкою вызову грозу?»
Но то — закон! А есть и беззаконье:
Являются воздушные лучи —
Когда ваш голос в темном телефоне,
Как музыка далекая, звучит!
481. «Никуда от привычек»
Никуда от привычек
Не деться,
О, далекая детства пора!
Я на сцене
Любил уже
В детстве,
Как и в жизни,
Героев играть.
Увлекался футболом,
Борьбою,
Свирепел, разъярясь,
Не со зла,
И ружье мое детское
С бою
Куча взрослых
Отнять не могла.
Нет, не Демона я
Чернокрылого,
В детском театре
Той юной весны —
Я играл
Адмирала Корнилова,
В Севастополе
Крымской войны.
При пальбе там,
Под криками, флагами
Жгли бенгальского
Уйму огня,
Мяч, оклеенный
Черной бумагою,
Как ядро,
Запустили в меня.
Уносили, кряхтя
От усердия,
Так героем мне
Пасть довелось,
И девчонка —
Сестра милосердия
Притворялась,
Что плачет всерьез.
И всю жизнь я
Размахивал шпагою,
На пределе играл
Своих сил,
Мяч, оклеенный
Черной бумагою,
Прямо в сердце мое
Угодил!
Думал — кончилась
Эта комедия,
Обошлось всё
Без вздохов и слез,
Но моя вы
Сестра милосердия
Пригорюнились,
Видел, всерьез.
Я томился печальной
Игрою,
Тайный ход
Всей игры изучив,
Но сыграл свою роль
Я героя,
Как и в детстве,
За сценой вскочив!
Это вы,
Режиссер этой пьесы,
Приказали мне
Встать и ходить,
Чтобы думал я,
Легок и весел,
Как и в детстве:
«Вся жизнь впереди!»
482. «В этом мире…»
В этом мире
Я верю ребятам,
Пионерам,
Что лихо поют:
«Умирать нам
Еще рановато,
Нас дела ждут,
Дороги и труд!»
Пусть работа
Мне снова поможет
Силы новые
К жизни будить,
Да и вы
Запретили мне тоже
О конце
Разговор заводить.
Чередуя рожденья
И тризны,
Мы приветствуем
Времени власть.
Даже кот мой,
Философ капризный,
В долгожители
Хочет попасть.
И, презрев
Всех жалетелей вздохи,
Мы потрудимся
Вволю сейчас,
Сколько книг
Задолжал я эпохе!
Должен кончить
Я книгу для вас!
Чтоб сказали:
«Ничто ведь не вечно,
Каждой книге
Бывает конец,
Он — не стар и не молод, конечно,
Ну а все-таки
Он — молодец!»
483. КОСТЕР
День отдыха себе назначив
И все заботы отложив,
Развел костер я свой на даче.
Прекрасный день! Я снова жив!
Трещали сучья, и взвивался
Цвет, к голубому — голубой,
То с небом дым костра братался,
А я доволен был судьбой.
А я дышал, признаюсь, жадно
Апрелем, лесом, синевой,
И было мне смотреть отрадно
В кипенье сказки огневой.
И было огненной находкой
Увидеть в пламени костра,
Как шли вы легкою походкой
От дома к Ленинским горам.
На облаков веселой гриве
Игра небесного огня,
И вы стояли на обрыве,
Дыша немым восторгом дня.
И зданий пестрых бесконечность
Тумана крыла синева,
И, как корабль, плывущий в вечность,
Плыла весенняя Москва.
И вы вернулись чуть смущенной,
Как книгу, память теребя,
Вновь окрыленной, вновь влюбленной
И в жизнь, и в вечер, и в себя!
484. БЕЛКА
Она приходила бесшумно из зеленокудрой чащи,
Полная доверия к людям,
И было весело смотреть, как она ест
Печенье и кусочки сыра, сев перед нами на старом балконе,
И ничего не боится.
И с каким достоинством она удалялась в свою чащу,
Спокойно скользя по отвесным сосновым стволам.
Она похожа была на мысль,
Которая рождается внезапно,
Появляясь неожиданно, и веселит нас
Неожиданным раскрытием мира,
Полная доверия к людям,
И так же исчезает, как и появилась,
Бесшумно в суете большого дня.
485. ПРИЛЕТЕЛА НЕИЗВЕСТНАЯ ПТИЦА
Я видел: удивление было написано
На длинном лице пестрого старого дятла,
И прочел любопытство в быстрых перебегах синиц,
Клевавших зерно у меня на балконе,—
Потому что прилетела неизвестная птица,
Которой они искренне удивлялись.
Я сам ее впервые видел,
Но я не пошел отыскивать словарь,
Чтобы узнать ее имя,
Потому что мне хотелось смотреть и смотреть
На ее раскраску и движения.
Она была похожа на яркую рифму,
Которую посылает поэзия в дар мастеру,
Работающему над приведением чувств в порядок.
486. СВОБОДНЫЕ СТИХИ
Мне кажется порою, что на мне
Вытатуированы все событья,
В которых я участвовал,
и пейзажи
Всех стран, где я был.
И меня можно рассматривать,
Как книгу с картинками,
С говорящими картинками,
Потому что я иные из них
Сопровождал стихами,
Которые я сочинил.
Не слишком ли много картинок
Для одного человека?
Вы это скажете, когда вам
Надоест просмотр,—
И тогда картинки исчезнут,
Останутся только стихи.
Я бы очень хотел,
Чтобы они остались,
Они так верят вам!
487. «О, если бы я был…»
О, если бы я был
Чуть-чуть моложе,
Я резал бы
Коньками с вами лед,
Я мог бы состязаться
С вами тоже
Во всех тревогах
Жизненных забот.
Мы с вами вновь
Изобретали б порох,
Ходили б к бурям
В гости заодно,
Я вас увлек бы
В дьявольские горы,
А вы меня —
К чертям морским — на дно.
И в пресных днях
Нам было б просто душно,
Мы скуку истребили б,
Как врага,
А я сейчас —
Как старый конь в конюшне,
Что вспоминает
Битвы и луга.
Как этот конь,
Что рассчитался с бытом,
Еще хранит
Былых легенд красу,
И я стучу
В цементный пол копытом
И жесткой гривой
Яростно трясу!
488. «Нет, не духи скуки…»
Нет, не духи скуки
Иль отчаянья
По ночам беседуют
Со мной,
И ночей мне близкое
Молчанье
Я люблю.
Я — человек ночной!
А стихи —
Они за всё ответят,
Я не жду
Спокойную зарю.
Дверь открыта в ночь,
И звезды светят,
В тишине
Я с сердцем говорю.
И цветут
Вчерашние пустыни,
Как цвели они
Уже не раз, —
В книге ночи
На страницах синих
Всё уже
Рассказано о нас.
Звездный почерк
Разберет не каждый,
Не такой простой он —
Звездный путь,
То, что там написано
Однажды, —
Никаким пером
Не зачеркнуть.
Пусть звенит над нами
И грохочет
Будней
Беспощадная труба,
Мы живем
В молчанье этой ночи,
Где стихи, и звезды, и — судьба!
489. «Сквозь ткань стиха…»
Сквозь ткань стиха,
Сквозь образ своевольный,
Сквозь трепет слов,
Звучащих первый раз,
Почувствуете
С гордостью невольной
Того, кто создал
Всё это для вас.
Того, кто скрыл
В словесной этой чаще
Души волненье
В стиховой волне,
И тайный смысл
Всех этих строк горящих —
Как разговор
Вдвоем, наедине.
И третьему нет места
В разговоре,
Но стих живет —
И времени полет
Его, как парус
В ветреное море,
Пускает в жизнь
И людям отдает.
И, может быть,
С подходом благородным,
Что этот стих,
Принадлежащий вам,
Услышите
Прочтенным всенародно,
Всем зазвучат
Заветные слова.
Известен даже
Школьникам беспечным
И критиком
Разобран в тишине,
Стих всё равно
Останется навечно,
Как разговор
Вдвоем, наедине!
490. «Среди толп людских…»
Среди толп людских
И одиночеств,
Сбросив тяжесть
Жизненной брони,
Как пророк,
Утратив дар пророчеств,
Как поэт
Я песни сохранил.
Верю дням,
Что, горизонт очистив,
В дом вошли
И стали как друзья,
Радуюсь
Зеленым жизни листьям,
Радуюсь улыбке вашей я.
Мир сейчас
Наполнен всякой скверной,
Мы же знаем:
Чем темнее ночь,
Тем и звезды
Кажутся безмерней,
Ярче
И не просят им помочь.
Мы ведь тоже
Помощи не просим,
Мы сильны
Душой своей живой,
Пусть за летом
Расцветает осень
С по ветру
Танцующей листвой.
Далека моя
Шальная юность.
Позову ее —
Она придет,
Чтобы вы
Тепло ей улыбнулись
За ее — из дальних лет —
Приход.
Не люблю
Пустынных одиночеств —
И друг другу как-то
Мы сродни.
Как пророк,
Утратив дар пророчеств,
Как поэт
Я песни сохранил!
491. «Не молюсь я на ночь…»
Молитесь на ночь, чтобы вам
Вдруг не проснуться знаменитым…
Не молюсь я на ночь,
Ни к чему мне,
Знаю — знаменитым
Не проснусь,
Что мне в лет давно
Звеневшем бубне,
Я на бубен тот
Не оглянусь.
Было всё — и радости
И тризны,
Я заветных
Зорь своих достиг,
И страна,
Стихов моих отчизна,
Примет к сердцу
Мой вечерний стих.
И, смешав все
Времена и сроки,
В лабиринте дней
Моих кружа,
Прозвенят закатным
Звоном строки,
Те, что вам
Одной принадлежат.
492. ОДА БУДУЩЕМУ
Ты — Будущее, ты таишь
Все чувства, дни любого рода,
Сомненье, счастье, гром и тишь,
К тебе я обращаю оду!
Нет, я немногого хочу!
Благодарю тебя заране —
Пускай мне будут по плечу
Часы последних испытаний!
Пусть будут солнце и гроза,
Пусть будут чувства снова разны,
Пускай, скажу я за глаза,
Ко мне вернутся все соблазны.
И ты поможешь мне решать,
Как быть мне в случае отдельном, —
Ты — Будущее! Ты — душа
Всего, что можно, что предельно.