Что скрип заржавленный ажурный
И черночермный мой аннал? —
Нет, алость ты, – ведь кровь струится
Из сердца светло и темно,
Где рой пурпуровый роится,
Где я берёг своё вино.
Ты – март, ты радостью была бы,
От солнца свой начавши путь.
Из каменного сердца бабы
Тебя я вынул – миг сверкнуть.
Великий вечер
Стемнела твердь – и нет трамваев.
Притихла тишь: с земли зовут.
И караваны караваев
Пасхальных, светлых, вдоль плывут.
Вода во льдах лелееносна.
Темнеет, тихая, – жива.
Вот скоро, громко, живоносно
Вселенная взгремит: нова!
Пасха
Виктору Мозалевскому
В монастыре встречаем ночь
Пасхальную. Темнеют толпы;
Чернеют стены; вскачь и вскочь
Резвятся дети – будят ночь.
Вверху, как огненные колбы,
Иллюминованные стены
Церковных башен светят в ночь.
А мы, как изгнанные дети,
Ютимся в мраке. Вот, воочь
И вслух, о, радость перемены.
Не смерть, а жизнь воскликнул хор!
И шёпот жаркий двинул толпы.
И алый, благостный, кагор
Лиёт напев. Прекрасно колбы
Струят свой свет – и разговор
Вселенский, звучный, слышат стены
Под перезвонов хмельный хор.
Благовещенье на Пасхе
Всеволоду и Борису Шманкевичам
Открытое окно – весной.
(Не то зимой, не то весной)
И ладан будто бы росной:
Дымят деревья новый зной
Невидный, нежный, – пред весной
Предвестье – благость – Бог со мной.
Свеча – пурпуровой красой
Окрашена – передо мной.
И холод, в форточку, лесной,
И, всё-таки, тот, вешний, зной
Невидный, нежный, – пред весной
Благовещанье – Бог со мной.
Благовещанье, Пасха, март,
И книга та же: blanc-noire.
Мартовский дождь
Снимаю шляпу – капают впервые
Дождинки дробные, хваля и веселя
Весну весёлую – и голубую выйю
Поднял весь мир, светя, сеня, тепля.
Летят, как голуби, внизу велосипеды…
И голубеет свет сверкающих колёс.
Победы новые, весенние победы,
Несу, как розовый роскошный редкий гросс!
Звон ночью
Н.В. Синезубову
Лазурной льдиною стеснённый
(Плыла, плыла – и приплыла)
Иду открытый, полусонный,
Не вижу: ночь уже бела.
И, вдруг, державною рукою
Колоколов в ночи разлив!!..
Конец тиши, конец покою,
Виденью алому олив.
Не утреня и не вечерня,
И не обедня благовесть.
Вон камни, брошенные зернью.
Вот кончилась мужская месть.
И, се, предутренней порою
Въезжает в град митрополит
Навстречу радостному рою,
Который звоном веселит.
Нине – сакс
Нине Мозалевской
Ты фа́рфор – сакс теплонежнейший.
Ты в голубом как голубь алый.
И мать твоя – в одежде гейши.
А ты младенец, агнец малый.
И март младенец – братец родный
Тебе, о Нина – им святится.
Звенишь ты золотом природным
Моим приходам: – Тися, Тися…
Просила куклу ты – другое
Даю тебе в подарок звучный.
Вот песнопенье дорогое
Всё в буквах чёрных – список скучный.
Но я клянусь – у колыбели
Его, младенца марта, – ярко
Горю, пою: – о лель мой, лели!..
Пою всей жизнью светложаркой.
«Цепочку ценнозолотую…»
Цепочку ценнозолотую
Я дал, отдал – и ты взяла,
Реликвию мою святую.
Единственной она была.
И возвратила. Здравствуй, альфа,
Прощай, омега, – ты была,
Единственная моя арфа
Запела в марте – и прошла.
Но ты жива. Жива со мною,
Поёшь везде: в ветрах, в цветах.
Ожив, умру, опять весною,
С твоею песней на устах.
Неторжественный гимн
Младенец март возрос – ручей ломает лёд,
Апрельски алый день темнеет нежно в небе.
Благослови, Господь, венец весны – Твой год
Идёт и наступил, конец моей амебе.
И вот мечта моя: красивый яркий Крым,
Лазурное пальто, веселье, смех, и девы.
Младенец март возрос – иду, любуюсь им,
Забыл на миг свой гроб, безумие, издевы.
И только ты не там. Мой мирт, мой март, взлетел,
Взлетел весною ввысь – и облачко на небе.
Благослови, Господь, веселье юных тел,
И жизнь и март и мысль о золотистом хлебе.
Третья книга стихов (1920–1921)
Тебе, Бронислава,
5 июля 1920
во веки аминь
Посмертье
Голубой липе подобен добитый.
И ты бы упала на малую траву
У врат, и у врат – голубей-ка до битвы.
И ты бы пила оли́пье с утра – для уст.
Студя, постонала бы час Сочась частицами былей.
И серый смерд встал бы для тебя, подбочась.
И ахнул бы в далях аминь милый.
Тихо хоти, ходи По травам рая правя,
И в раю сухо-один
Бок о бок с богом Авель.
Ождань дождя
И травы рта утра
Утерять ни за что не хотят
Русые росы ждут: будет рай.
И на них наглядеться – хоть я.
Я – тихоольховый скрип
Пирски пируем с ветром мы.
И силён её свисторазгуловый скреп
Наш – и ждём мы с ветками мир.
Со светлыми ветками!
Ткём мы скрипя пиры.
И дождя дожидаемся, деева с детками.
Со огнём и горомом пеньтесь пары
– Оооблака!
Локоны, локоны седые.
Садись на темя огнянное яблоко,
Не пали – сады – святые.
«Ирисы, ибисы – и бесы себе…»
Ирисы, ибисы – и бесы себе.
Развалинка розы, завалинка зелени,
И свет какой-то в сонном серпе
И тени торо́пные, еле оне.
О нём и меною обменян
И снег со свистом, мотивом, пью…
На лёгкую лань обменял оленя
О лель, лодь, день, – ффффьюю!
Кутью мою из риса – рыси
И сердце – сладостнохилой серне.
И вниз, вниз, ночь! рысью,
К лучистольющейся люцерне!
Цедру ценную из трав
В недра наши осторожно вложим
И от ночей и до утра
Вольёмся лельеносно в ложе
Dies vestra orbis est
– ДВОЕ!
Рождению Серны
Гром в гряде гробов – телег,
Телесное, но и ленное путешествие.
Рождение твоё, СЕРНА, – в сердце; те, ЛЕВ,
СЕРНЕ, серпом утром шерсть свиет.
И вместо шерсти – шелка,
О как луннорунно средь струн!
Ласкают, ласкают шесть капель
Львинокрови, как старый пестун.
ЛЕВ – старый, но ярый,
Громоподобен боданьем.
И СЕРНА верная – наяра
Освобождённая надгробным рыданьем.
Рождайся
СЕРНА.
Бодайся
ЛЕВ – рычаньем сердца.
И день рождения СЕРНЫ се гром,
Роды – а в гряде телег грядёт гробовой дом.
Излияние любви
Утром кут тусклый в у́зи
Узывает к узам – заутро к зуду.
И ударом мировым по дорогам яровым – узник
Свобождается от ждания, льнёт язык зыбко к зубу.
У! Буран! Баран снеговой
С воем с визгом из зги рога
Оказывает – и сказка – нега – двое
Тянется к низу – (гири – гады!).
Ад
Ал.
Ла, любовь! Ла, сад!
Изливаю в снег, в узь, в згу, в буран пупу́ранный сантал.
Приморье
При море, о редкостная река! —
Окатит волною водою всю долю.