Стихотворения и поэмы — страница 1 из 19

Вадим Габриэлевич ШершеневичСтихотворения и поэмы

А. Кобринский. «Наши стихи не для кротов…»

[текст отсутствует]

Стихотворения

Из книги «Весенние проталинки»

Интимное

Я привык к Вашей столовой с коричневым тоном,

К чаю вечернему, к стеклянному звону,

К белым чашкам и к собачьему лаю.

Я всегда у Вас вечерами бываю.

Всё так приветливо! Порою печальное.

Из окна я вижу церковь дальнюю.

Какой-то хаос гармонии многотонной.

В соседней комнате звонок телефонный.

И воздух поет: «Смотри, смотри,

Как замкнули двери, молча, драпри!»

По комнатам веет любовный туман,

О, как знаком мне пестрый диван!

Тут я впервые интимность познал;

Ее навеял Ваш светлый зал.

И понял, что всё другое — ошибка,

Что солнце — детей наивных улыбка,

Что сердце ловит в звездах ответ,

Что сам я глупый, глупый поэт.

1910

Из цикла «Осенний трилистник»

Мертвая чайка

А.М.Б.

Ты видала ль умершую чайку на морском пожелтевшем песке?

Ее волны тревожат, и взор ее тихий неизменно покоен в тоске.

Ее бросил прибой на песок золотистый и играет разбитым крылом,

А над нею высокое небо озаряется лунным лучом.

И умершая чайка печальна и безмолвна в суровой тоске,

Ей играет прибой беспокойный на морском пожелтевшем песке.

И в движениях мертвого тела мой упорный и пристальный взор

Прочитал и печаль, и кручину, и судьбе молчаливый укор.

Бесконечное море в прибое волны, мчит на песок, не спеша…

Ты видала ль умершую чайку? Это — юного принца душа!..

1911

Из книги «Carmina». Лирика (1911–1912)

Книга первая

Из раздела «Маки в снегу»

Берег

«И видит берег недалекий

И ближе видит свой конец»

М. Лермонтов

Моя душа о боль земную

Со стоном бьется, и сквозь сны

Мне обещает твердь иную

Незримый голос с вышины.

И правлю я во тьме вечерней

Корабль к маяку вдали…

Шипы окровавленных терний

В венок мой демоны вплели.

Пусть в белизне прибрежной пены

Мелькает райская земля,

Но корабельные сирены

Поют о смерти корабля.

Ах! Берег близко… Руки стынут

В прохладной полумгле ночной.

Я знаю: мрачный жребий вынут

Из Книги Голубиной мной.

Ночное развернулось знамя!

Мне не пристать к земной мете!

И демон, трепеща крылами,

Как птица, реет в темноте.

Исчезни!.. В миг, когда усилья

Покинут мертвенную плоть.

Архангелов незримых крылья

Дух вознесут к Тебе, Господь.

Поэт

Когда в уединеньи мирном

Я совершенствую труды

И славословлю пеньем лирным

Чудесный свет твоей звезды,

Душа смиренною отрадой

Переполняется и ждет.

Ободри сердце и обрадуй,

Посевов вожделенный всход!

Приди и пронесись, ненастье,

Дождь благодатный уронив!

Какое ласковое счастье

В волнении созревших нив!

Когда ж осеннею порою

Из городов поток людской

Полузаросшею тропою

В мой вдохновительный покой

Придет, чтоб с жадным восхищеньем

Глядеть на сладостный посей, —

Я отойду и с огорченьем

Прерву ликующий напев.

Как деревенский житель скромный,

Я их восторга не приму:

Я чужд и их волне огромной,

И их ленивому уму.

Когда же потекут шумливо

Они обратно за камыш —

Я пожалею сиротливо

Мою израненную тишь.

Уединение

«O, patria! Ti rivedre»

Tancredi[1]

Когда в зловещий час сомнения

Я опьянен земной тоской,

Свой челн к стране Уединения

Я правлю твердою рукой.

Земля! Земля!.. Моей отчизною

Я вновь пленен. Родная тишь!

Но отчего же с укоризною

Ты на пришедшего глядишь?

Тебе был верен я, не знающий

Иных утех, чем грез о том,

Когда приду, изнемогающий,

К тебе я в сумраке ночном.

Из данного мне ожерелия

Я не растратил бирюзы —

Ни в час безумного веселия.

Ни в час настигнувшей грозы.

Смотри: венец твой окровавленный

Из горних, облетевших роз,

Как раб смиренный, но прославленный,

Я на челе опять принес.

Пусть в городах блудницы многие

От ласк моих изнемогли —

О, что тебе слова убогие,

Растерянные мной вдали,

И поцелуи бесконечные,

И сладострастья буйный хмель?

Тебе принес я речи вечные

И дух — увядший иммортель.

О, приюти меня, усталого,

Страны блаженной темнота,

И горстью снега бледноталого

Увлажь иссохшие уста!

Весенний дождь

Пройдя небесные ступени,

Сквозь тучи устремляя бег,

Ты снизошла, как дождь весенний,

Размыть в душе последний снег…

Но ты, мятежная, не знала,

Что изможденный плугом луг

Под белизною покрывала

Таит следы угрюмых мук.

И под весенними словами,

Растаяв, спала пелена.

Но, как поруганное знамя,

Молчит земная тишина.

И лишь в глаза твои с укором

Глядит безмолвьс темноты:

Зачем нечаянным позором

Стыдливость оскорбила ты?

Судьба

Очаровательный удел,

Овитый горестною дрожью…

Мой конь стремительно влетел

На мировое бездорожье.

Во мглу земного бытия,

И мгла с востока задрожали,

И слава юная моя

На перекрестках отставала.

Но муза мчалася со мной

То путеводною звездою,

Сиявшей горней глубиной,

То спутницею молодою.

Врачуя влагою речей

Приоткрывавшиеся раны

От неоправданных мечей

Среди коварного тумана.

И годы быстрые цвели

Прозрачной белизной черемух…

Мы песни звонкие несли

Среди окраин незнакомых;

В еще не знаемой земле

Переходили хляби моря;

На вечереющем челе

Горели ветреные зори.

Облитый светом заревым,

В томленье сладостном и строгом,

Венчанный хмелем огневым —

Я подошел к твоим чертогам.

Не изменила, муза, ты,

Путеводительная муза,

Венцом нетленной чистоты

Чело отрадного союза

Благословенно оплела,

Разлившись песней величаво.

И только тут к нам подошла

Отставшая в дороге слава.

Огородное чучело

Чья-то рука бесполезно навьючила

На плечи старый, ненужный костюм.

Вот я стою — придорожное чучело —

Чуждый и воли, и бега, и дум.

Вот я стою. Никого я нс трогаю,

И отразилась на бляхе звезда.

Мимо несутся стальною дорогою

С горохом, с шумом, свистя, поезда;

Дымною пастью кидают уверенно

Прямо в лицо огневую струю.

Мимо и дальше. И так же растерянно

Я, неподвижный, безвольный, стою.

Так же беспомощно пальцами-палками

Я упираюсь в нетающий мрак.

Дымом, и сажей, и черными галками

В клочья разорван мой старый пиджак.

Жизнь огородная тело измучила,

В сумрак развеяла дух пустота.

Вот я стою — придорожное чучело

В рваном костюме больного шута.

Из раздела «Петушки на ворота»

Бес

Посв<ящается> Василию Князеву

Я средь леса встретил беса

В золоченых сапогах.

Свищет, что есть сил, повеса,

Папиросочка в зубах.

Краской вымазаны губы.

Ноги — палки, хвост — дуга,

В ржавчине старинной зубы.

Посеребрены рога.

«Я служил солдатом в войске,

Сам собой не дорожу:

Снимут голову — геройски

Я другую привяжу!»

От него собачий запах,

Гнусен беса едкий смех,

На больших косматых лапах

Две перчатки без прорех.

На гармонике играет.

Нервно ногу трет ногой

И фальшиво подпевает

И любуется собой.

Что же, друг! Давай попляшем!

Раз-два-три! Живей, живей!

Иль в кругу бесовском вашем

Вы чуждаетесь людей?

Полно, бес! И я такой же

Проходимец и бедняк!

Погоди! Куда? Постой же!

— Бес умчался в березняк.

Из раздела «Полдень»

Страсть

Я в сумраке беззвездной ночи

Доволен ласковой судьбой.

Мои благословляю очи,

Любующиеся тобой.

Моя старинная подруга,

Хранительница от обид!

Твоя девическая вьюга

На крыльях огненных летит.

В твои серебряные звоны

Прозрачных, солнечных имен

Душой больной и изумленной

Я неизменчиво влюблен.

Ликуй, наследница красавиц!

Тебя я радостно пою!

Ты пляской пламенных плясавиц

Околдовала ночь мою,

Заворожила. Ныне, пленный,

Я погружаюсь в твой туман.

Ты перевязью драгоценной

Удерживаешь кровь из ран.

И я, прикованный к постели,

Изнеможенный и в огне,

Считаю дерзкие недели

В твоей кипящей глубине.

В непрерванной грозою неге

Молюсь: Господь! Благослови,

Чтоб страсти буйные побеги

Не иссушили куст любви,

Чтоб эти черные вуали

Слегка опущенных ресниц

Моей не обманули дали,

Моих не спутали зарниц!

Portrait D'Une Demoiselle[2]

Ваш полудетский, робкий шепот,

Слегка означенная грудь —

Им мой старинный, четкий опыт

Невинностью не обмануть!

Когда над юною забавой

Роняете Вы милый смех,

Когда княжною величавой,

Одетой в драгоценный мех,

Зимою, по тропе промятой,

Идете в полуденный чае —

Я вижу: венчик синеватый

Лег полукругом ниже глаз.

И знаю, что цветок прекрасный,

Полураскрывшийся цветок.

Уже обвеял пламень страстный

И бешеной струей обжег.

Так на скале вершины горной,

Поднявшей к небесам убор,

Свидетельствует пепел черный,

Что некогда здесь тлел костер.

Из раздела «Чужие песни»

Н. Гумилеву посвящается

О, как дерзаю я, смущенный,

Вам посвятить обломки строф, —

Небрежный труд, но освещенный

Созвездьем букв: «а Goumileff».[3]

С распущенными парусами

Перевезли в своей ладье

Вы под чужими небесами

Великолепного Готье…

В теплицах же моих не снимут

С растений иноземных плод:

Их погубил не русский климат,

А неумелый садовод.

R.M. Von Rilke

Жертва

И тело всё цветет, благоухая,

С тех пор, как я познал твои черты.

Смотри: стройнее, стана не сгибая,

Хожу. А ты лишь ждешь: — о, кто же ты?

Я чувствую, как расстаюсь с собою

И прошлое теряю, как листву.

Твоя улыбка ясною звездою

Сияет над тобой и надо мною,

Она прорежет скоро синеву.

Всё, что давно в младенчестве моем

Блистало безымянными волнами,

Всё — назову тобой пред алтарем,

Затепленным твоими волосами,

Украшенным твоих грудей венком.

Песнь любви

Как душу мне сдержать, чтобы к твоей

Она не прикасалась? Как поднять

Ее к другим предметам над тобою?

Хотел бы дать покой я ей

Вблизи чего-нибудь, что скрыто тьмою,

В том месте, где не стало б всё дрожать,

Когда дрожишь своей ты глубиною.

Но все, что тронет, — нас соединяет,

Как бы смычок, который извлекает

Топ лишь единый, две струны задев.

В какую скрипку вделаны с тобою?

Какой артист нас охватил рукою?

О, сладостный напев!

Восточная песнь

Не побережье ль это наше ложе?

Не берегли, и мы на нем лежим?

Волнение грудей, меня тревожа,

Над чувством возвышается моим.

И эта ночь, что криками полна, —

Грызутся звери, вопли испуская —

О, разве не чужда нам ночь глухая?

И разве день — он, тихо возникая

Извне, грядет, — нам ближе, чем она?

Друг в друга так нам надобно войти,

Как в пестик пыль цветов с тычинок входит.

Безмерного вокруг нас много бродит,

На нас бросаясь дико на пути.

Пока сближаемся мы, не дыша,

Чтобы его вблизи не увидать,

Оно внутри нас может задрожать:

Изменою наполнена душа.

Абисаг

I

Она лежала. Юная рука

К старевшему прикована слугами.

Лежала долго подло старика,

Слегка напугана его годами.

И иногда, когда сова кричала,

Вращала в бороде его свое Лицо.

И вот Ночное восставало

С трепещущим желаньем вкруг нес.

И с ней дрожали звезды. Аромат

Искал чего-то, в спальню проникая,

И занавес дрожал, ей знак давая,

И тихо следовал за знаком взгляд.

Осталась все же возле старика

И Ночь Ночей ее не побеждала,

Близ холодевшего она лежала,

Нетронутая, как душа, легка.

II

Король мечтал о днях ушедших в мрак,

О сделанном и думал над мечтами

И о любимейшей из всех собак. —

Но вечером склонялась Абисаг

Над ним. И жизнь его лежала так,

Как будто брег заклятый под лучами

Созвездий тихих — под ее грудями.

И иногда, как женщины знаток,

Ее неласканные узнавал

Уста король сквозь сдвинутые брови

И видел: чувства юного росток

Себя к его провалу не склонял,

И, слушая, король, как пес, дрожал,

Ища себя в своей последней крови.

Из раздела «Осенние ямбы»

Усталость

«По мне, отчизна только там.

Где любят нас, где верят нам».

М. Лермонтов

Опять покорен грусти, мрачен,

Я — одинокий — снова с той,

Чей взор пленительный прозрачен

И полон юной красотой.

Но ныне с кроткой укоризной

Встречают запылавший день

И страх пред новою отчизной

И недоверчивая лень.

Нет! Не увлечь меня мятелям

В земной простор, в далекий путь,

Не взволновать твоим свирелям

Мою задумчивую грудь.

Еще вскипает над долиной

Осенним солнцем небосвод,

Но треугольник журавлиный

Медлительно на юг плывет.

Боль

Нависла боль свинцовой тучей

С каймой кровавою вокруг.

И ты изрыт тоской летучей,

Многострадальный, нежный луг.

Раскрылся плащ ночной и синий

От леса и до камыша.

В твоей измученной пустыне

Теряется моя душа.

За ней, бредя стопой тревожной

В глухую ночь, в ночную тишь,

Ты, сердце, песнею острожной

Над осенью моей звенишь.

Память

«Далёко ты, но терпеливо

Моей покорствую судьбе.

Во мне божественное живо

Воспоминанье о тебе».

Н. Языков

Ты отошла за травы луга,

В глухую осень, в камыши…

Расплескивает крылья вьюга

Над страшною тоской души

Прислушиваюсь к милой флейте

И к дальним шорохам сосны.

Жестокую печаль лелейте.

Мои отчетливые сны.

Я вижу в снеге лабиринта,

Где без дорог мои пути,

Краснеет кровью гиацинта

Твое последнее «прости!».

Ты не могла, ты истомилась

В слезах и бормотаньях встреч,

И отошла, и закрутилась

Змеею шаль вдоль смуглых плеч.

Я не виню, что ты, больная.

И уходила и звала.

И вся цветная, вся хмельная

С моих страниц ты уплыла.

Но не кляни и ты, что ныне

С губ помертвевших, ледяных

В часы растерянных уныний

К тебе слетает блеклый стих.

Мне кажется, что ночью каждой

И каждым утром, каждым днем,

Когда объят предсмертной жаждой

И смертным роковым огнем, —

Ты проплываешь надо мною.

Колебля тонкое копье,

Дразня минувшею весною,

Суля иное бытие.

Волна — я знаю — беспощадна

И снова не придет к камням,

Но тешиться мечтой отрадно

Изнеможденным берегам.

Из книги «Романтическая пудра»