Стихотворения и поэмы — страница 19 из 52

Так твоим холодным светом

Жизнь моя озарена.

1935

107. СОСНА

Есть русский город, тихий-тихий,

С крестами рыжими церквей,

С полями ровными гречихи

Среди картофельных полей.

Березки там стучатся в окна,

Провинциала-петуха

Раздастся окрик расторопный,

И снова улица тиха.

А за мостом, по топким склонам,

Ходить вдоль берега привык

В больших очках, в плаще зеленом

Высокий сумрачный старик.

Когда весной цветет шиповник

И стонет в роще соловей,

Идет седеющий садовник

К деревьям юности своей.

Огромный лоб его нахмурен,

Уходит тень в ночную тьму,

Его зовут степной Мичурин

И ездят запросто к нему.

Как часто я к нему, бывало,

С пути-дороги заезжал.

Шлагбаум дедовский сначала

Издалека уже кивал.

А палисадники, крылечки,

Витиеватые мостки,

Скамейки низкие у речки

Протягиваются, легки.

И вечером, за самоваром,

Наш задушевный разговор

О всем пережитом и старом,

Но не забытом до сих пор…

«Тебя я не неволю тоже, —

По-своему придется жить,

Но дерево за жизнь ты должен

Одно хотя бы посадить».

Он говорил, слегка нахмурясь…

………………………………

Растет ли ныне за стеной

В конце бегущих в степи улиц

Сосна, посаженная мной?

Иль, может, время миновало,

Дорогу вьюга замела

И ту сосну, гремя, сломала,

По снегу ветки разнесла?

1935, 1939

108. ЮНОСТЬ КИРОВА

В деревянном Уржуме — холодный рассвет, снегопад.

И быть может, теперь русый мальчик с такой же улыбкой,

Что была у него, чуть прищурясь, глядит на закат,

Повторяя всё то, что о нем в деревнях говорят,

И грустит на заре, догорающей, северной, зыбкой.

Сколько в нашей стране затерялось таких городов…

Полосатые крыши во мхах, в белых шапках наносного снега,

На рассвете гремят стоголосые трубы ветров,

И я вновь узнаю в синеве отпылавших снегов

Этот облик живой в светлый день молодого разбега.

Стало душно ему в запустении улиц кривых,

На Уржумке-реке говорили о Томске и Вятке,

И желтели овсы на широких полях яровых,

Смолокуры ходили в туманных долинах лесных

И учили подростков веселой кустарной повадке.

И настала пора, дни скитаний его по земле

От приволжских равнин до сибирского края лесного.

Уходили дороги, и таяли скаты во мгле,

Стыли старые башни в высоком казанском кремле,

В типографских шрифтах оживало знакомое слово.

Снова юность его в мглистом зареве белых ночей

Нам приходит на память, и сердце светлеет с годами.

Ведь в огромных цехах, в синеве бесконечных полей,

И на горной тропе, и в раздольях любимых морей,

И в просторах степных — всюду песня о Кирове с нами.

1935

109. ДРУГУ

Опять приходят в наши годы

Преданья светлой стороны,

Неумолкаемые воды

Бегущей к северу весны.

Вся жизнь моя, как верный слепок,

В моих стихах отражена,

Не надо домыслов нелепых,

Как снег ударит седина.

И ты узнаешь, может статься,

Стихи давнишние мои,—

Там рог трубит, там кони мчатся,

Раскатом тешат соловьи.

Да, я поэт годов тридцатых,

Но в ранней юности моей

В седых бревенчатых закатах

Гремели трубы журавлей.

И, весь предчувствием томимый,

Невольной грустью потрясен,

Я повторял напев любимый,

Стиха невысказанный сон.

В мечтаньях сумрачных и трудных

Мужали медленно года,

Словами шуток безрассудных

Меня встречали иногда.

Нет, не был я поэтом модным,

Я прямо шел своим путем,

И время отгулом свободным

Гремело в голосе моем.

Вся молодость в труде упорном

Чернорабочая моя,

В пути далеком, необорном

Последних странствий колея.

Предчувствую побед начало,

Не помню тягостных обид,

Всё, что в душе моей дремало,

Теперь в стихе заговорит.

Есть в сердце мужество живое,

Непобедимое ничем,

И вот идут ко мне герои

Еще не сложенных поэм.

1935

110–123. ИЗ «ПЕТЕРГОФСКОЙ ТЕТРАДИ»

1. «Как любовь возникает? В улыбке?..»

Как любовь возникает? В улыбке?

В первом взгляде? В движении глаз?

Или знак есть, невнятный и зыбкий,

О котором не сложен рассказ?

Или, может быть, просто так надо,

Чтобы ветер прибрежный гремел

В золотые часы листопада,

Как простой, без раздумья пример?

Между 1932 и 1936

2. «Стекала вода по изгибу весла…»

Стекала вода по изгибу весла,

Волна нам с тобою янтарь принесла.

Мы, славя щедроту, вернули волне

Всё то, что она принесла в тишине,

И мир проблестевший, янтарный, сквозной,

Опять ускользнул за летучей волной.

Мы так порешили, мы так захотели —

Мы так с тобой вместе пройдем по земле:

Задумаем — звезды от нас отлетели,

Задумаем — море замрет на весле!

Между 1932 и 1936

3. «Как увижу тебя — ничего-то…»

Как увижу тебя — ничего-то

Не ищу, не грущу ни о чем…

О, как долго колдует дремота

Над припухлым девическим ртом…

Улыбнешься, иль словом осудишь,

Или попросту скажешь: «Прости» —

Всё равно, хоть навеки погубишь,

Мне с одною тобой по пути.

Между 1932 и 1936

4. «Словно сердце вдруг сжали тиски…»

Словно сердце вдруг сжали тиски,

Захлестнули нездешнею властью…

Захлебнешься ль теперь от тоски

Иль умрешь, задыхаясь от счастья?

Между 1932 и 1936

5. «О чем мы с тобой говорили?..»

О чем мы с тобой говорили?

Слова позабыл я тогда,

Хоть есть в них сумятица были,

Хоть есть в них глухая беда,

Хоть есть в них звучащая странно

Большая нездешняя грусть.

…А годы пройдут — и нежданно

Я всё повторю наизусть!

Между 1932 и 1936

6. «Как цвет лица изобразить?..»

Как цвет лица изобразить?

Словами, краской или звуком?

Ведь никогда и нашим внукам

Задачи этой не решить.

Неповторимые черты —

Глаза, улыбка, губы, веки,

И кто поймет в далеком веке,

Какой была когда-то ты?

Между 1932 и 1936

7. «Какая ты стала сейчас невозможная…»

Какая ты стала сейчас невозможная,

Какие слова подбираешь замедленно,

Откуда сегодня улыбка тревожная,

Как отсвет, плывущий над гулами медными?

Зачем же слезинка случайная катится,

Невнятицу ль давней тоски обнаружила?

И мнешь ты по-детски короткое платьице,

С оборкой широкой из белого кружева…

Сметай наше счастье, лесная метелица,

По-вдовьи рыдай над глухими сугробами,

А время придет — и улыбка затеплится,

Да только тогда не поймем ее оба мы…

Между 1932 и 1936

8. «Шумит последняя гроза…»

Шумит последняя гроза,

Кончается в раздольях осень.

Друг другу поглядев в глаза,

Печально мы друг друга спросим:

«Неужто близится зима?»

Ты улыбнешься так устало

И скажешь: «Не пойму сама,

Как пережить ее начало».

А ночью вдруг окно откроет

Морского ветра хриплый вой,

И сразу душу успокоит

Мерцанье ночи снеговой.

Между 1932 и 1936

9. «Над зыбью волн кривые прутья…»

Над зыбью волн кривые прутья,

Осколки старых черепиц, —

Мы здесь с тобой на перепутье,

На рубеже, меж двух зарниц.

Одна гроза отбушевала,

Другая где-то далеко,

А всё тебе и горя мало —

Шагаешь быстро и легко.

А может, так в предгрозье надо —

Не слушать ропота молвы,

Ходить по шелку листопада,

Бродить по ситчику травы.

Грустить у моря, брови хмуря,

Мечтать у низких берегов,—

Ведь всё равно, коль грянет буря,

Ты сам откликнешься на зов.

Между 1932 и 1936

10. «На холме высоком мы с тобой стояли…»

На холме высоком мы с тобой стояли,

Дымка пролетала в синий кругозор,

А за ней нежданно выплыли из дали

Парки, зданья, мачты, берега озер.

Где над морем низким бились перекаты,

Грохоча сурово над прибрежной мглой,

Как в котле огромном, плавали закаты,

Пар голубоватый стлался над землей.

Нищее раздолье тех полей песчаных,

Заячьи ремизы, дымка вдоль болот,

Вдруг сквозь эту дымку, словно призрак странный,

Купол непомерный золотом блеснет.

И тогда возникнет грозное виденье,

Город точных линий, как сплетенье жил,—

Весь очеловечен — в каждое строенье

Жизнь свою строитель по частям вложил.

В этом небе бледном, в этом запустенье,

В воздухе болотном — эллинский покой,

Будто Парфенона грозное виденье

Золотом в лохмотьях тает пред тобой.

Этот край угрюмый, это захолустье —

Будто перед нами самый край земли.

Разве наши жизни, с их мечтой и грустью,

Здесь уже отпеты, здесь уж отошли?

Между 1932 и 1936

11. «Те нерусские названья…»

Те нерусские названья

Монплезира и Марли

Мы в минуту расставанья

Медленно произнесли.

Будто пламя разгорелось

В их звучании чужом,

Чувств былых былая зрелость

Сразу вспыхнула огнем.

Ты и слова не сказала,

Только знал я, что порой

Вспомнишь всё ты — от начала

До разлуки горевой.

И подумаешь, быть может,

Возвратившись в отчий край:

Лучший день был жизни прожит

Просто, смутно, невзначай,

Незаметно и приветно,

С той дремотной тишиной,

Что жила в порыве ветра,

В дымке осени родной.

Жили так, беды не выдав,

То в веселье, то в тоске,

Но без горя, без обиды —

С веткой ивовой в руке.

Среди этих желтоватых,

Свежекрашенных дворцов,

На широких перекатах

Петергофских берегов.

Между 1932 и 1936

12. «Одержим строитель был…»

Одержим строитель был

Странною причудою —

Из берез дворец срубил

С нимфой полногрудою.

В прошлом веке, в полумгле,

Средь цветов и зелени,

Перстнем вензель на стекле

Вырезали фрейлины.

Нас встречала тишина,

Мы в дворце том грезили, —

Там и наши имена:

На стекле — и в вензеле.

Замела метель пути,

Нет ни слов, ни отзыва…

Как же мне опять пройти

В тот дворец березовый?

Между 1932 и 1936

13. «Я тебя в своей песне прославлю…»

Я тебя в своей песне прославлю,

Всю отдам тебя русским снегам.

Мчатся ль кони твои к Ярославлю

По заволжским крутым берегам?

Иль, быть может, в истоме тревожной

Ты не спишь в эту звездную ночь,

Вспомнив муку той песни острожной,

Что велела любовь превозмочь?

Что же делать?.. Мне тоже не спится…

Ведь былую любовь развело,

И она не подымет, как птица,

Перебитое пулей крыло…

Где искать тебя? В зареве диком?

В реве ветра? В бегущих годах?

В Белозерске? В Ростове Великом?

Иль в старинных других городах?

Или, может, до вести, до срока,

Словно благовест чистой любви,

Вдруг плеснут, вдруг плеснут издалёка

Лебединые крылья твои?

Между 1932 и 1936

14. «Когда я умру, ты не плачь…»

Когда я умру, ты не плачь,

Нас время с тобою рассудит,

Меня не повесит палач,

Разбойник в лесу не зарубит.

Сраженный в открытом бою,

Паду я на снежное поле…

На грудь припадешь ли мою?

Припомнишь ли всё поневоле?

Расскажешь ли людям о том,

Как жили на свете когда-то?

Накроешь ли старым плащом

Застывшее тело солдата?

Ответишь ты мне или нет?

Придешь ли до вести, до срока,

Иль буду в холодный рассвет

Лежать на снегу одиноко?

Не взглянешь, как губы мои

Метель темной синью обводит,

И чистое слово любви

В могилу меня не проводит?

Пусть так — всё равно дорога

Ты мне навсегда и доселе,

Пускай же заносят снега

Мой прах и клубятся метели.

Я землю родную любил

И счастлив, что стал я отныне

Одною из дремлющих сил

В ее упокойном помине.

Между 1932 и 1936

124. СТАРАЯ ЗАСТАВА