Город Бабушкина, Шелгунова,
Как твое воскресенье сурово,
В бледном небе горят фонари,
В звоне шашек и в стуке прикладов
Строгий город военных парадов
На ущербе осенней зари.
Столяры прорезали бороздки,
С папироской ходили подростки,
Баржу вел по реке рулевой,
И опять по дороге по длинной
Низко клонятся кисти рябины,
И застыли мосты над Невой.
По утрам тротуар деревянный
Выбегает на берег туманный,
И стоит у забора трактир,
Но грохочет завод многотрубный,
Словно вход в неизведанный, в трудный
И сверкающий празднично мир.
Еще сталь громыхает в прокате,
Еще город застыл на закате,
Фонари, чуть мигая, горят,
И встает, как в мятежном преданье,
В разгоревшемся звездном сиянье
Город славы — заря — Петроград.
125. ПОЭТЫ
Кровь на снегу — и вот пришла пора,
Последний час судьбы певца опальной.
По вечерам над городом Петра
Горят костры, и свет звезды печальной,
Воспетой им, зовет издалека
В туманный путь, неведомый и дальний,
И тихо спит безмолвная река.
А там, где стынут темные громады,
Еще гудит последняя строка
Его стихов, и за глухой оградой
Прохожий шепчет медленно слова,
Двум поколеньям бывшие отрадой.
Ночная тень легла на острова,
Поэт безвестный ходит торопливо,
И в злой тоске кружится голова.
Когда бы шторм ударил вдруг с залива,
Когда бы гром убийц певца сразил,
Когда бы весь, в волнении порыва,
Вдруг встал народ в величьи грозных сил,
Чтоб отомстить стрелявшим в грудь России,
И Пугачева дух заговорил!
Морозный сад. Там статуи босые
В снегу застыли. Тайная тоска
Свела как будто их глаза большие.
Им снятся сны. Поэт издалека
Подходит к ним. Темна его тревога.
Лицо в слезах. Дрожит его рука.
Предчувствие томит его. Дорога
Бежит на юг пустынной колеей,
И белый склон спускается отлого.
Но он еще не ведает душой,
Что час настал безвестного обета;
Что он судьбой отмечен роковой,
Обычной долей русского поэта,
И чашу горя выпьет до конца;
Что и его, по приговору света,
Еще казнят бездушные сердца;
Что он — наследник песни величавой —
Пройдет путем погибшего певца,
С его судьбой, с его великой славой,
Другим сердцам неведомой досель,
С последним днем за темною дубравой;
Что и ему назначена дуэль;
Что день придет — он станет у барьера…
Пустынный сад. Безумствует метель.
Дворец в тумане дремлет, как химера,
За Черной речкой страшный поворот.
Тоски подобной не было примера,
Но лишь пора короткая пройдет —
Россия станет у другой могилы
И Лермонтова имя назовет.
126. «Плывут облака издалёка…»
Плывут облака издалёка,
Седея, проходят года.
Как будто орлиное око,
Глядит, не мигая, звезда.
Какие в горах перевалы,
Какой на возгорье простор!
Там в полдень орлы пировали
И медленно падали с гор,
Клектали, летая сердито
Над краем обрывов крутых, —
Казалось, что небо закрыто
Широкими крыльями их.
Где рос на траве приворотник,
К дорожному камню клонясь,
Случайно увидел охотник
Орлиного пиршества час —
Такое могущество силы,
Такое судьбы торжество…
А звездное небо России
Пылало, как сердце его.
127. «Я взглянул — и увидел нежданно…»
Я взглянул — и увидел нежданно
За рекой лебединый полет.
О веселом коне Тамерлана
Проводник по-киргизски поет.
Всходит медленно солнце за далью,
Дни и ночи пылают костры —
От лесов, что бегут к Приуралью,
До зеленых песков Бухары.
Низкий склон при луне серебрится,
На заре разлилася река,
С красным войском от севера мчится
Молодой комиссар ВЧК.
Всюду враг — в желтом сумраке улиц,
В настороженном стане ночей,
Где в кровавом кругу изогнулись
На рассвете клинки басмачей, —
Потому-то от дымных просторов,
Где гремят пулеметы полка,
Впереди наших первых дозоров
В степь идет комиссар ВЧК.
128. ВОЕННАЯ ЮНОСТЬ
Да, юность моя под особенным знаком —
По вольным степям, по лесным буеракам,
Повсюду, где низкие тучи в огне,
Где дымное полымя бродит лугами,
И красное знамя горит над полками,
И спит командир на усталом коне.
Тогда эскадрон наш на Астрахань мчался,
И вражеский круг в злобном страхе распался,
Станицы и села встречали поход.
Забыть ли те дни с их безмерною славой,
Когда начинался в степях величавый,
В приказах и песнях прославленный год?
Боец-комсомолец в дырявой шинели
Скакал на коне под разрывы шрапнели,
Встречая тревожную ночь за селом,
В глазах его зорких светилось упорство,
Поля пролетал он, не меряя версты,
Казалось — летит сквозь века напролом.
А старый солдат, ежась в стужу и в холод,
Сердито твердил, что горяч-де и молод,
Что, дескать, война не настолько легка,
Что, дескать, не милуют пули-голубки,
Но вместе врывались в беспамятство рубки
И дрались, пока не немела рука…
В заветные дни невозвратного года
Я видел полки молодого похода,
И где только не был лихой эскадрон!
Доныне, мне кажется, время не властно,
Доныне в грозу, в непогоду, в ненастье
Несется степями бескрайними он…
129. ЦИОЛКОВСКИЙ
Звездоплаватель первый в калужской глуши,
Наших лет патриарх большелобый,
Посвятил все мечты своей смелой души
Сочиненью ракеты особой,
Чтоб рассталась надолго с простором земным,
Одержав над мирами победу,
И тянулся до лунного полюса дым
По ее серебристому следу.
Все соседи считали его чудаком,—
Как запомнить былые невзгоды?
И стоял на откосе тот маленький дом,
Что прославлен в недавние годы.
В этом доме маршрут на Нептун составлял,
Над старинною книгой бледнея,—
Так когда-то безвестный Коперник взрывал
Все законы миров Птоломея.
Придала Революция смелость мечте.
Всё жалел он, что силы ослабли…
Но как радостно видеть, что там, в высоте,
Пролетают его дирижабли.
130. КОКЧЕТАВ
О чем грустить в семнадцать лет?
Мой конь храпит, звенит уздечка,
На сабле старая насечка,
Осенний пасмурный рассвет.
В тот год по всем земным дорогам
Шла кавалерия ветров.
Приказа выговор суров.
И я скакал безлюдным полем.
Дни ранней юности моей,
Незабываемой отрады!
Станиц высокие ограды,
Огни старинных крепостей.
Степь на закате величава.
Летела коршунов орда.
Я не забуду день, когда
Увидел крыши Кокчетава.
Здесь юность Куйбышева шла…
О, сколько городов старинных
В глухих краях, в лесах былинных
Своими доблесть назвала.
И этот тихий городок…
Форштадты… Старые заставы…
И он отныне город славы,
Начало утренних дорог.
131. СИНИЦЫН
По желтой дороге, по синей тропинке,
Где небо в огне, как на детской картинке,
Сквозь светлые степи и черные кручи,
Надвинув на брови мохнатые тучи,
Спешат великаны в предутренний час
Навстречу грозе, призывающей нас.
О тех великанах простые преданья
Нередко я слышал при свете костра.
Пусть утром над степью томит их мельканье —
Под черным копытом в ночи Бухара.
Чтоб не было больше от ворога подлого
Угрозы степной молодой красоте, —
Как шапку, на брови надвинувши облако,
Они пролетят к заповедной черте.
На белом рассвете охотник веселый
Бродил по лугам заозерной страны,
В охотничьей шапке, как туча тяжелой,
Ровесник моей невозвратной весны.
Он шел по долинам, по утренним высям,
По тропке безвестной, заброшенной, лисьей…
Струил над полынью лазоревый свет,