Горел костер у валуна,
И девушка с лицом упрямым,
С лукавым взглядом светлых глаз
Сидела рядом и о самом
Ей дорогом вела рассказ.
Он вспомнил вечер отснявший
И на ветру гудевший клен,—
Рассказ о Данко вместе с Машей
Читал той белой ночью он.
Как волновала их на зорьке
Времен давно прошедших быль,
Что передал когда-то Горький
Словами старой Изергиль.
А луг горел, пылали маки,
Шел Данко гордо впереди,
Пылало сердце, словно факел, —
Его он вырвал из груди.
Его судьба давно воспета,
И помнят в отчей стороне
Сиянье праздничное света
В неопалимой вышине…
……………………………
……………………………
Как дорого пережитое
С ней вместе на путях войны, —
В лесах сиянье голубое
И в заозерье плеск волны,
И парашю́ты в звонком небе,
И вздох пред затяжным прыжком,
И горечь плесени на хлебе,
Когда делился с ней пайком.
Он с ней суров был, строг, как старший,
Учил искать тропу в лесах,
Ругал за разговор на марше,
Шутил, когда она в слезах.
И вот сейчас…
После раненья
Она вернулась на завод…
И вновь пред ним одно виденье
Той ночью зимнею встает.
Как будто Маша снова рядом
Проходит возле батарей…
Не выхватишь из дымки взглядом
Ни троп, ни зданий, ни огней,
Но словно легкое дыханье
Он слышит где-то за собой…
Как дорого воспоминанье
О каждой встрече фронтовой!
Уже давно он ждет письма…
Хотя бы вести запоздалой…
Декабрьской длинной ночи тьма…
Зима… Блокадная зима…
Метели над землею малой…
Тот берег, где таился враг,
Был назван снежным Измаилом.
Бежит огонь по рощам хилым.
Взгляни туда: обрыв, овраг,
Бетонный дот, две башни рядом —
Придется с боя каждый шаг
Здесь брать штурмующим отрядам.
Разведчики теперь в чести:
Пришлось не раз под канонаду
Невы широкую преграду
Им поздней ночью перейти.
И той же ночью в ветхом доме,
Где храп соседей клонит к дреме,
При жалком свете ночника
Разведчик напрягает зренье
И долго пишет донесенье
Для штаба ближнего полка.
Поспит потом.
Перед обедом
Все соберутся в тесный круг.
Политзанятия по средам
Проводит старший политрук.
Пригнувшись, входит он в землянку
В широкой куртке меховой,
Снимает старую ушанку
С пятиконечною звездой.
Потом, присев у круглой печки,
Смахнет он мокрый снег с лица,
И любят все его в Орешке
И уважают, как отца.
Да, каждому Егоров — друг!
Его в глаза разведка наша
Зовет «товарищ политрук»,
Но за глаза всегда «папаша».
И Афанасьев вновь берет
Свою заветную тетрадку:
В ней записал он по порядку
Пережитое в этот год.
И вот уже идет беседа
О нынешних и прошлых днях,
О том, как исстари победа
Всегда ковалася в боях,
Про волю Партии, про славу
Давнишних схваток и боев,
Про всё, что вписано по праву
В Историю Большевиков.
О, книга книг! Какое счастье,
Как и всегда, и в этот раз
Почувствовать, что сердце чаще
Стучало, слушая рассказ
О нашей славе…
Визг снаряда,
Разрывов грохот на реке…
И старой крепости громада
Встает уже невдалеке.
Как будто, в вечных льдах затертый,
Орешек медленно плывет
К цветным огням родного порта,
К большому берегу работ.
Корнями вросшие в траншеи,
Там сосны — мачты корабля.
Хоть не скользят теперь по реям
В морозный вечер брамселя,
Но стяг над крепостью, как парус,
Просторы Ладоги деля,
Зовет туда, где ночь распалась,
К тебе, Цветущая Земля!
Глядел однажды Афанасьев,
Как привередливый мороз,
Ледком деревья разукрасив,
У «бровки» строил перевоз.
На «бровке», на высоких скатах,
Деревья мерзли ввечеру,
Как в маскировочных халатах,
На резком ладожском ветру.
Смеркалось… Ветер над Невою,
Серчая, разрывал туман,
А там, за вьюгой снеговою,
Там, за завесой огневою,
И день и ночь готовый к бою,
На вахте город-великан.
Мороз сердит и привередлив,
Всё в лапы белые берет…
«Здесь Афанасьев?»
— «Да!»
— «Немедля
В штаб вызывают…»
Он идет,
Волнуясь, входит в главный корпус,
И вот — нежданней всех наград! —
Ему вручен зеленый пропуск:
На день поездка в Ленинград!
……………………………
О, как он этот день отметит,
Как много у него забот!
Он завтра ж, завтра ж Машу встретит
И с ней весь город обойдет,
О днях блокады в Ленинграде
Услышит от нее рассказ.
Хоть будет грусть теперь во взгляде
Ее прозрачных, светлых глаз,—
Он бредит счастьем этой встречи,
Он будет помнить наизусть
Ее задумчивые речи,
Ее улыбку, слезы, грусть…
Он снова в городе.
Давно ли
Он с песней приходил сюда?
Здесь всё знакомое до боли,
Свое, родное навсегда.
Закат огромный над мостами,
И в дымке серо-голубой
Темнеет пламя надо льдами,
И меркнет вечер огневой.
Но снова небо Ленинграда
Закрыла сумрачная мгла…
Тревожный гул. Разрыв снаряда.
Гудит чугунная ограда.
След крови на снегу у сада.
Как корабли плывут дома.
Сугробы.
Ленинград.
Блокада.
В снегах метельная зима…
И снова сердце метронома
Стучит тревожно.
Возле дома
Шипят осколки на снегу,
И детский крик исполнен муки,
И на широком берегу
Лежит в крови, раскинув руки,
Усталый юноша в кожанке.
В крови его высокий лоб,
И тащат низенькие санки
Две старых женщины в сугроб.
И вот в сиянье желто-белом
Сплошные вспышки в облаках,
Весь город снова под обстрелом,
И своды рушатся в домах.
Разрезана огнями тьма,
И корчится от муки площадь,
И вьюга зимняя сама
Разорвана обстрелом в клочья.
Бежит прохожий к перепутью…
(Ему лишь миг осталось жить!)
О, если б город смог прикрыть
Разведчик собственною грудью!
Он не задумался бы, нет,
И жизнь отдать…
Над берегами
Вдруг нестерпимо яркий свет
Блеснул за невскими мостами.
И вот гудит весь город вновь
Во тьме…
А воздух зимний гулок…
И Афанасьев мимо льдов
Свернул
с канала в переулок.
Вот дом, где Машу он встречал…
Вдали окликнули кого-то…
По мерзлым глыбам кирпича
Он входит в узкие ворота.
Темно. А лестница скользка.
Обледеневшие ступени.
Дыханье злое сквозняка.
Чуть-чуть дрожит его рука
Над круглой кнопкою звонка.
Ни звука…
Тишина…
Терпенье…
Где ж Маша? Выйдет кто-нибудь?
Шаги ли это в коридоре,
Иль ветер, вновь пускаясь в путь,
Гремит железом на просторе?
Ждет Афанасьев.
А потом
Он в дверь стучится кулаками.
Как неприветлив старый дом!
Но вот скрипучими шагами
Подходят к двери…
«Кто вам нужен?» —
Спросил старик…
(Зажег свечу
И кашляет — видать, простужен…)
«Я Машу повидать хочу…»
— «Вы?
Машу?
Но она давно…»
И губы старика немеют.
И слова он сказать не смеет…
Свеча погасла… Как темно…
И только трудное дыханье
Без слов сказало обо всем…
Когда заветной встречи ждем,
Мы не боимся расстоянья,
Сквозь дали мчимся, сквозь года.
Весь мир поет, летя пред нами…
Но если сторожит беда,
Как нетопырь взмахнув крылами,
То трудно сразу нам понять,
Что нашу жизнь сейчас сломало…
И Афанасьев шел опять
Вдоль темных берегов канала.
Остановился, говоря
С прохожими…
Полоской резкой
Обозначалася заря
Над старой набережной невской,
Когда к мосту он вышел…
Так…
Непостижима доля наша:
В огне сражений и атак
Он невредимым был…
А Маша…
Но мыслимо ли это?
Нет!
Томят его воспоминанья…
Нет горше муки и страданья,
Чем те, что нес ему рассвет…