№43. К подруге Мамурры[141]
Здравствуй, дева, ты, чей нос не скуден,
Некрасивы ноги, глаз не черен,
Неистяжны пальцы, рот не вытерт
И язык не слишком-то изящен,
Нежный друг мотыги Формианца.
Ты ль слывешь в провинции прекрасной?[142]
Лезбию мою с тобой равняют?
О какой-же век тупой и грубый!
№44. К своему поместью[143]
О, мой клочок земли, Сабинский иль Тибурский,[144]
(Тибурским ты слывешь у тех, что не хотят
Катулла огорчать, а те, что это любят,
В том, что Сабинский ты, побьются об заклад).
Но будь Сабинским ты или скорей Тибурским,
Рад вилле я своей близ городских ворот,
Там выгнал из груди я кашель нестерпимый,
Которым поделом снабдил меня живот,[145]
Когда я ужином роскошным соблазнился.
Когда я Сестия быть гостем пожелал,[146]
То против Анция, который обвиняет[147]
Речь полную чумы и яда прочитал.
Тут насморк на меня и кашель навалились[148]
И мучили, пока я не бежал под кров
К тебе, крапивою лечиться и покоем.
Благодарю тебя, когда я стал здоров,
Что по грехам меня ты не сильней караешь.
Не стану возражать, коль в руки попадет
Мне мерзость Сестия, а с насморком и кашель
Да уж не ко мне, а к Сестию прильнет,
Зовущему меня лишь к чтенью глупой книги.[149]
№45. Об Акме и Септимии[150]
Милую Акму сжимая в объятьях,
Молвил Септимий: «о друг ты мои, Акма,
Если тебя не люблю я сердечно
И не готов так любить непрестанно,
Как полюбить кто лишь может всей силой,
В Либии пусть я, иль в Индии жаркой[151]
Встречу глазастого льва в одиночку».
Это услыша, Амур, прежде мрачный,
Выразил, чхнувши, свое одобренье,[152]
Голову мягко закинувши, Акма
И у влюбленного юноши очи
Пурпуром уст своих нежно целуя:
«Жизнь ты моя, — возгласила — Септимий,
Будь же любовь нам одна господином,
Страстный огонь еще шире и жарче
Пышет в груди моей более нежной».
Это услыша Амур, прежде мрачный,
Выразил, чхнувши, свое одобренье.
Ныне отправясь от доброй приметы,[153]
Любят взаимно они и любимы.
Акму Септимий считает дороже
Сирии всей и Британии всякой.[154]
Перед Септимием Акма единым
Всю свою прелесть и пыл расточает.
Счастье людское кто большее видел,
Или Венеру еще благосклонней?
№46. К самому себе о приходе весны[155]
Уже весна нам тепло возвращает,
Уж равноденствия злобные бури
В нежном дыханьи Зефира смолкают.
Брось же, Катулл, ты Фригийские долы,[156]
Также и тучные и нивы Никеи.[157]
К славным летим городам азиатским[158]
Рвется душа на простор уж заране,
Просятся весело ноги на службу.
Так уж прощайте, товарищи други,
Вас, что отправились из дому вместе,
Порознь теперь возвращают дороги.[159]
№47. К Порцию и Сократиону[160]
№48. К Ювенцию[164]
Если бы сладкие очи твои, о Ювенций,
Мне целовать непрестанно дозволено было,
Триста бы тысяч раз я готов целовать их
И никогда бы затем не насытился этим,
Чаще хотя бы даже сухих и колосьев
Оказались посевы наших лобзаний.
№49. К М. Туллию[165]
Всех речистейший из внуков Рема
Тех, что есть, что были, Марк мой Туллий
И что будут с новыми годами,
Величайшее тебе спасибо
Шлет Катулл, дряннейший из поэтов,
Также он дряннейший из поэтов,
Как первейший ты из всех патронов.[166]
№50. К Лицинию[167]
Мы вчерашний день с тобой, Лициний,
Все играли на моих табличках,
Наперед решивши забавляться.
Мы стишки с тобой писали оба,
То в одном, а то в другом размере,
Отвечая на вино и шутки,
Я ушел, твоей красой, Лициний,
И твоим плененный остроумьем,
Так, что, бедный, я лишился пищи,[168]
И очей не свел мне сон покоем,
А по всей постели, как безумный,
Я кидался в ожиданьи света,
Чтоб с тобой, беседуя, быть вместе.
Но когда измученное тело
Улеглось в кровати полумертвым,
Сочинил стихи тебе я эти,
Чтоб ты, милый, грусть мою увидел.
Берегись теперь ты быть надменным
И, прошу, не презирай молений,[169]
Попадешь в ответ пред Немезидой.
Вспыльчива богиня; не прогневай.
№51. К Лезбии[170]
Тот богоравный был избран судьбою,
Тот и блаженством божественным дышит,
Кто зачастую сидит пред тобою.
Смотрит и слышит
Сладостный смех твой; а я-то несчастный
Смысл весь теряю, а взор повстречаю,
Лезбия, твой, так безумный и страстный
(Слов уж не знаю).[171]
Молкнет язык мой, и тонкое пламя
Льется по членам моим, начинает
Звон раздаваться в ушах, пред глазами
Ночь наступает.
Праздность, Катулл, насылает мытарства,
Праздность и блажь на тебя напустила;
Праздность царей и блаженные царства
Части губила.
№52. К самому себе о Струме и Ватинии[172]
№53. О ком-то и Кальве[177]
Я посмеялся на днях в одном из собраний:
Некто, когда мой Кальв всю Ватиния гнусность
Так изумительно нам излагал и проступки,
В удивлении руки поднявши, воскликнул:
«Боги великие, что за речистый пупленок!»