Константин Аристархович БольшаковСтихотворения
Сонет
Стою один в раздумьи. Властно море
Меня зовёт в неведомую даль.
Смотрю вперёд с надеждою во взоре —
Встаёт прибой — мне берега не жаль.
Куда ж меня, о волны, на просторе
Помчите вы? Скажите, не туда ль,
Где счастья нет, где царствует печаль,
Иль в светлый край, где неизвестно горе?
Ответа нет: не слушая меня,
Вы вдаль несётесь, за собой маня
Своим немолчно-плещущим волненьем.
И смело я вверяю утлый чёлн
Стихийной власти непонятных волн,
Пускаясь в путь с надеждой и сомненьем.
«Смелый путь безумным только ведом…»
Смелый путь безумным только ведом,
Тем, кто чужд безумной суете,
Кто не ходит общим, мёртвым следом
И чужой не молится мечте.
Нет, мечтой своею светлый, гордый,
Он идёт свободною тропой,
И в душе его поют аккорды
Красоты — неслышимой толпой.
Путь его толпе далёк, напрасен,
Странен ей в себя влюблённый лик.
И идёт вперёд он — смел, прекрасен,
Одинок, безумен и велик!
«Вчера мы солнце хоронили…»
Вчера мы солнце хоронили.
И в час, как к морю мы пришли,
О чём-то волны говорили
И зажигалися вдали.
Кружась в весёлой лёгкой пляске,
Мы совершили наш обряд,
Но вдруг переменились краски,
И вечер стал печально-свят.
К земле склоняясь, ночь шепнула:
Умрите, спите. Всё равно.
И солнце в море потонуло…
И стало грустно и темно.
Похоронная песнь
Где люди молились когда-то
И рыли умершим могилы,
Там встали рядами солдаты
Чужою холодною силой.
И медленно трупы выходят
В час ночи слепой и беззвездный,
И весело пляску заводят
Над чёрной могильною бездной.
Солдаты безжизненным строем
Знамёна пред мёртвыми клонят.
А мы, мы по-прежнему роем:
Друг друга они похоронят.
Ave
Восклицаньем светлых Ave
Ты наполни храм Мадонны
И к её незримой славе
Прикоснись мечтой влюблённой.
Только помни: в белом храме
Белым голосом молись ты.
Знай: уж более не с нами
Тот, чьи помыслы нечисты.
Мадригал
Мои глаза преддверье летней ночи,
В июле вечер, тюль из синевы.
В них каждый миг становится короче,
И в каждом миге дышите лишь Вы.
январь 1913
«Пил безнадёжный чай. В окне струился…»
Пил безнадёжный чай. В окне струился
Закатной киновари золотой
Поток. А вечер близко наклонился,
Шептался рядом с кем-то за стеной.
Свеча померкла Ваших взглядов.
Чертили пальцем Вы — какой узор? —
На скатерти. И ветка винограда
Рубином брызнула далёких гор.
Ах, это слишком тихо, чтоб промолвить,
Чтоб закричать, — здесь счастье, здесь, здесь «ты»!
Звенело нежно серебро безмолвий,
И в узкой вазе вянули цветы.
Ах, это слишком тихо, чтобы близко
Почуять пурпур губ и дрожь руки, —
Над взорномеркнущей свечой без риска
Крылили вы, желаний мотыльки.
июль 1913
Аттракцион
Ник. Терзи-Терзиеву
Качели, качели печали, качели печали качали: «молчи»,
И в плаче печали качели качали, печали качели в ночи.
Опрокинувшись в качке,
Голова закружилась.
Сжались бело фонари.
Ты лицо не испачкай
(Тень тины проходила)
В алом угле платка зари….
Лихач… В пролётке взлёт качелей
Печаль почила светлых глаз…
Минуты млели и млели
Там, где стелился фонарный газ…
А дальше? А дальше качели, качели печали качали — «молчи»
И в плаче печали качели качали, печали качели в ночи.
июль 1913
Самоубийца
Ел. Ш.
Загородного сада в липовой аллее
Лунный луч, как мёртвый, в кружеве листвы,
И луна очерчивает, как опалы, млея,
На печали вытканный абрис головы.
Юноша без взгляда, гибкостью рассеян,
Пальцы жадно ловят пылкий пульс виска,
А тоска из шумов скрывшихся кофеен
Приползает хрупко хрустами песка.
Юноша без взгляда, — это ведь далёко! —
Ну, почём я знаю загородный сад?..
Юноша без имени, — это ведь из Блока, —
О, тебе, мой дальний, грустно-милый взгляд…
Там, где кущей зелень, там оркестр и люди,
Там огни и говор, и оттуда в тень,
Проплывает в хрупком кружеве прелюдий,
Как тоска и мысли, лунная сирень.
Этот свет и блики! Это только пятна
На песке дорожек от лучей луны
Или шёпот шума вялый и невнятный
В хрупких пальцах цепкой, хрупкой тишины.
И не может выстрел разорвать безмолвья,
Сёстры, только сёстры — смерть и тишина,
Только взор, как плёнкой, весь утонет в олове
И не отразится в нём с вершин луна.
апрель 1914
Вечер(«Вечер в ладони тебе отдаю я, безмолвное сердце…»)
Ю. А. Эгерту
Вечер в ладони тебе отдаю я, безмолвное сердце.
Шагом усталых трамвай на пылающий запад
Гибкую шею дуги не возносит с печальным упорством.
Рты дуговых фонарей белоснежно оскалили зубы.
Вечер — изысканный франт в не небрежно помятой панаме
Бродит лениво один по притихшим тревожно панелям,
Лето, как тонкий брегет, у него тихо тикает в строгом
Кармане жилета. Я отдаю тебе вечер в ладони,
Безмолвное сердце.
апрель 1914, Москва.
Романтический вечер
Вл. Маяковскому
Вечер был ужасно громоздок,
Едва помещался в уличном ридикюле, —
Неслышный рыцарь в усталый воздух,
Волос вечерних жужжащий улей,
Отсечь секунды идёт панелям,
И медлит меч по циферблату.
Пролетая, авто грозили, — разделим, разделим…
Закован безмолвием в латы,
Закрыв забралом чудесной грусти
Лицо, неведомый один,
Как будто кто-то не пропустит,
Не скажет ласково «уйди».
апрель 1914, Москва.
Вечер(«Огни портовой таверны…»)
Л. Б.
Огни портовой таверны,
Бриллианты улыбок и ругань.
В волосы звуков вечерних.
Пыль вплетена. Сон запуган.
Дремлют губами на ругани люди.
Вечер, как узкий рельеф.
Безмолвно-окунутый спит в изумруде
Кем-то потерянный гнев.
Кокетки-звёзды вдоль гавани.
Мёртво за стражею парусов.
Над молом фонарь в белом саване
Задвинул безмолвья засов.
Ночь, женщиной ещё не причёсанной,
Морю склонясь на плечо,
Задумалась, и, тысячу поз она
Принимая, дышала в лицо горячо.
июль 1914, Одесса
После…
Юрию Юркуну
Сберут осколки в шкатулки памяти,
Дням пролетевшим склонять знамена
И на заросшей буквами, истлевшей грамоте
Напишут кровью имена
Другим поверит суровый грохот
В полях изрезанных траншей,
Вновь услыхать один их вздох хоть
И шёпот топота зарытых здесь людей…
Осенний ветер тугими струнами
Качал деревья в печальном вальсе:
«О, только над ними, только над юными
Сжалься, о, сжалься, сжалься».
А гимн шрапнели в неба раны,
Взрывая искры кровавой пены,
Дыханью хмурому седого океана
О пленник святой Елены,
Теням, восставшим неохотно
Следить за крыльями трепещущих побед,
Где ласково стелется треск пулемётный
На грохот рвущихся лет…
октябрь 1914, Москва
Зима
Боре Нерадову
Вечер заколачивает в уши праздник
Тем, кто не хотел в глаза ему взглянуть,
Потому что все души тоскующие дразнит
Протянувшийся по небу Млечный Путь,
Потому что неистово и грубо
Целый час рассказывал перед ними,
Что где-то есть необыкновенные губы
И тонкое, серебряное имя.
Дразнил и рассказывал так, что даже маленькая лужица
Уже застывшая пропищала: — Ну вот, —
У меня слеза на реснице жемчужится,
А он тащит в какой-то звёздный хоровод.