Художник социалистического реализма, Иоганнес Бехер был и выдающимся теоретиком социалистического реализма. Его эстетические размышления существенно обогатили марксистскую эстетическую теорию, принципы социалистического реализма. В своей борьбе за социалистический реализм, в своей «защите поэзии» Бехер учил непреклонно противостоять всем и всяческим видам декадентства. «Сущность декадентской культуры, — замечал он, — заключается в том, что она отказывается от объективных критериев и ценностей, от объективного изображения и вместо этого возводит в меру всех вещей индивидуалистическое, эгоцентричное». Все виды декадентского искусства (формализм, натурализм и т. д.) Бехер связывал с потерей, с утратой гуманистического отношения к жизни, к обществу, к миру.
Высоко оценивая названных выше мастеров критического реализма, Бехер считал вместе с тем, что у социалистического реализма неизмеримо больше перспектив, чем у реализма критического, что будущее — за социалистическим реализмом, что это будущее уже дано в настоящем.
В своих статьях и заметках, раздумьях и «глоссах» о социалистическом реализме Бехер, подобно Горькому, никогда не предписывал никаких догматических правил. Социалистический реализм для него — творческий метод, а не «устав» или «свод узаконений». Это метод, который открывает художникам пути исканий и дерзаний, пути соревнования и творческого соперничества. У этого метода свои прочные и ясные мировоззренческие основы, свой компас, своя перспектива, — они в помощь художнику, они дают возможности разнообразных поисков и решений, а не стандартизируют их.
«Итак, — писал Бехер в одной из своих заметок, — социалистический реализм — это метод реалистического мировоззрения; в противоположность критическому реализму, он заключает в себе перспективу, восходящую к более высокой духовной организации человека. Трактовка этой перспективы различна, в зависимости от жанров и родов искусства (и, добавим в соответствии с рядом высказываний Бехера, — от художественных индивидуальностей. — А. Д.). Социалистический реализм несет в себе новые, смелые, сегодня еще необозримые во всей их полноте вариации на неисчерпаемую тему, имя которой — Человек».
Эти строки написаны художником в высшей степени цельным, творчески «монолитным», поэтом, у которого его писательская практика и эстетическая теория находились в нерасторжимом единстве. Бехер и был одним из тех замечательных новаторов в искусстве, которые мыслью, делом, творчеством утверждают на мировых просторах престиж и славу нового, социалистического искусства.
АЛЕКСАНДР ДЫМШИЦ
Стихотворения
Мы — граждане твои, двадцатый век!Перевод С. Северцева
Я знаю: век, в котором мы живем,
Всесилен. С чем могу его сравнить я?
Противоречий полные событья
Нам говорят: мы — перед новым днем.
Все беспощадней — лишь бы не отстать —
Я сам себя меняю то и дело.
Но знаю: новый день меня опять
Преобразит, чтоб я был с ним всецело.
Дивясь, гляжу на твой бурливый бег,
Мой грозный век!.. И если б дали право
Из всех веков себе избрать любой,
Я все равно остался бы с тобой,
Чтоб вновь поднять свой голос величаво:
— Мы — граждане твои, двадцатый век!
I. Стремление к цели(1911–1933)
Детство, ты стало легендой
ДетствоПеревод Е. Николаевской
У меня были красные щеки,
Мальчишка, был я круглолиц.
Цвел сад. И смотрели с балкона
Разноцветные лампочки вниз.
Собирал я жуков и марки
Загадочных дальних земель.
Променял я альбом для марок
На лакрицу и карамель.
В такт изреченьям библейским
Пастор палкой стучать привык.
Оттопыривались наши карманы,
Полны тетрадок и книг.
Я слышал, трубач трубил в Вионвилле{3},
И звуки плыли в ночном просторе.
И внезапно они застыли, —
Только травы качались, как море.
Я грезил о плаванье кругосветном,
И море виделось мне.
Солнца колокол медный
Звонил в морской глубине.
О семерых козлятах и волке
Рассказывала мне мать.
А если болел я — долго
Она не ложилась спать:
Когда ни проснусь — неизменно
Вижу, как плачет она…
Казалось мне — стонут стены,
И вторят им створки окна…
И звуки летят всё выше,
Поют и дверь и паркет…
Покойница бабушка, слышу,
Играет менуэт.
В школеПеревод В. Микушевича
Десять заповедей мы повторяли в школе.
Бамбуковой розгой потом нас пороли.
«В угол!» — кричал учитель, муштруя класс.
Душу нам выколачивали из тела.
Был виден синяк на карте, что в классе висела.
Море! Это оно неумолчно шумело в нас.
Мы рисовали деревья и змей, на лианы похожих.
Играли мы в краснокожих.
На вертеле поджаривал нас каннибал.
И караваном шли мечты сквозь пустыни.
Страны плавали в солнечной сини.
Эдем тропический в воздухе полыхал.
«Ганс, как отметки?» — спросит отец, бывало.
Стою, краснею — хорошего мало —
И поскорей к моему окну отойду.
Я чувствовал, как дрожит планета в минуты эти.
Люди, обнявшись, шли по нашей планете.
Музыка играла в «Английском саду{4}».
Во мраке
Во мракеПеревод А. Голембы
Я в комнатах жил неопрятных.
Их ветхие стены и кафли,
в морщинах почти человечьих,
какой-то кислятиной пахли.
Украшен был вестибюль
списком жильцов и жиличек:
стояли навытяжку в нем имена
глухих, слепых, параличных.
Карабкались люди по лестницам ввысь,
ступенек считая тыщи.
В своих комнатушках лежали жильцы,
тихие, как на кладбище.
Я стоял у окна. Лунный лед
пробирал меня до костей.
Я не ведал, кто там во мгле живет;
кто стучит за стеной моей.
Под землей поезда громыхали,
слышал я шагов разговор,
а напротив, в прокуренном баре,
колотил полоумный тапер…
Тут нежданно пришла весна.
На асфальте плясали детки.
Из одной комнатушки выполз гроб,
стал лавировать в лестничной клетке.
Распахнулись все окна вмиг,
к дому ластился душный зной.
Я глядел на улицу из окна,
кто-то тихо скулил за стеной.
Я жил бок о бок с другими людьми
в домах, начиненных туго.
Там сухо и четко стучали часы,
там люди не знали друг друга.
ЛицаПеревод А. Голембы
Много лиц носил. Личины тоже
Нацеплялись на меня, спеша.
Улыбалась мышцами и кожей
Смеха не познавшая душа.
И когда душе хотелось плакать,
Досыта, безумно и навзрыд,
С помощью несложного подвоха
Обращал ее рыданья — в хохот…
Скрыв лицо меж горными лесами,
Думал: запоет весеннею норой!
Только город размозжил его жилыми корпусами,
А потом — сковал асфальтовой корой…
В лицо мое
Многих лиц просочилась усталость,
И оно на куски
Распадалось.
Часто видел лицо мое я у прохожих на лицах,
У витрин освещенных в стотысячеглазых столицах, —
«Это ты, это ты!» —
Но мои же меня узнавать не хотели черты.
Унесли они мой кровавый рот
И зеницу ока,
Прежде чем войти настал мой черед
В город сотен окон.
В школе били наотмашь меня по лицу педагоги.
Лица многих умерших прошли предо мной чередой;
Я глядел на них долго, и вот они все отразились
В моем облике — каждое — с каждой своею бедой!
ЛесПеревод А. Голембы
Я темный лес. Я сумрак бездорожья,
Я всех чащоб влажней и заповедней.
Я всуе поминаю имя божье
В своей острожной дьявольской обедне.
Корнями я в тысячелетья врос.
Войдя в меня, вы пропадете пропадом.
Трясины зацелуют вас взасос.
Входите же — и пропадайте пропадом!
Я темный лес, могильная чащоба,
Торчу, едва ветвями шевеля,
А подо мной, черней, чем кисти гроба,
Разбухла ноздреватая земля.
В моих трущобах сгинул древний бог, —
В моих трясинах, в шорохах змеиных.
Там грузный жук, вздымая черный рог,
Ползет к вершине по коре в морщинах.
Я — лес. В моем всеозарившем пекле
Взлетят на воздух клочья ваших стран.
Останутся от них лишь искры в пепле
Да прикипевший к скалам океан.
Я темный лес. И как орда большая,
Ползу я, корни на весу держа,
Пока меня своей пунцовой шалью
Закатный не окутает пожар.
Стихотворения
Стремление к цели
1916Перевод М. Алигер
Поэт бежит сверкающих созвучий.
«Война войне!» Он в барабаны бьет,
Он рубит фразы, поднимая массы.
Игра прожекторов мой голос блеском тушит,
Теми слов невольно попадает в такт
Кипению и грохоту атак,
Отрывистому дребезжанью пушек.
Друг друга истребляют миллионы
В дороге длинной. Бурные пороги
Лиловой крови. Рваные знамена
И клочья тел, в грязи завязших по дороге.
О наших дней поэты!Перевод В. Нейштадта
О наших дней поэты,
О поэты!
На что вы тратите свой дар?
Ведь ваши песни мыслью не согреты,
Вам неизвестен чувства жар.
Где, в каком пространстве вы родились,
В наших ли живете днях?
Или вы навеки заблудились
Во вчерашних временах?!
Баллада о голодеПеревод В. Нейштадта
Я позабыл, что значит ночь,
Я разучился спать.
Поверьте, что заснуть невмочь,
Когда охота жрать.
Большой кусок сырой земли
Я вырезал ножом.
И этот земляной обед
Сожрал я целиком.
И, землю жадно проглотив,
Запил ее дождем
И, грязь в желудке замесив,
Забылся тяжким сном.
И мне приснился странный сои.
Мне снилось: дождь идет
И напоенная земля
Опарою встает.
А я по улицам брожу,
Ищу, чего поесть,
В руке сверкает длинный нож.
И жжет мне сердце месть.
Я голодаю наяву,
Я голодал во сне,
И все, пока я так живу,
Годится в пищу мне.
Я землю, травы, камни ем,
Я вкусный ветер ем.
Такой питательный обед
Полезен, но не всем.
Я землю ем и скоро в ней
Найду себе покой.
Поставьте камень надо мной,
Но с надписью такой:
«Вот здесь покоится бедняк,
Угла он не имел,
Он жил и умер натощак,
Хоть очень много ел».
Прохожий, мимо проходя,
Взгляни на камень мой,
Но не молись и не вздыхай,
Не сетуй надо мной.
Исполни заповедь мою,
Она совсем проста:
Не верь попам и богачам,
Не соблюдай поста.
Не ешь камней, не ешь земли,
Навоза и травы
И не склоняй пред богачом
Злосчастной головы.
Но если нет тебе угла
И если хлеба нет,
Ты крикни так, чтоб задрожал
От крика белый свет.
Ты крикни им: «Я есть хочу!
Мы есть хотим и жить!
Нам надоело голодать,
Скитаться и тужить!
Мы в рот глядеть не будем вам,
Мы грянем, словно гром,
И этот мир, где землю жрут,
По камню разнесем!»
ЭмигрантыПеревод Л. Гинзбурга
Они корову продали,
Свой дом, свой клок земли
И в Перу — в край далекий —
Билет приобрели.
Они достали карту
И гладили рукой
Пятно, что было дальней
Хваленою страной.
Пришла пора прощания…
В то утро на вокзал
Явилась вся деревня.
Учитель слово взял:
«Пишите, как приедете!
Не забывайте нас!
А вдруг и мы к вам явимся?
Прощайте! В добрый час!»
Играли музыканты,
Взлетали вверх платки.
«Счастливый путь вам, странники!
Прощайте, земляки!»
Они на пароходе
Поплыли в дальний край.
Здесь времени хватало —
Хоть целый день мечтай.
Ведь справочник карманный
Так истово взывал:
Землей обетованной
Он Перу называл.
Там городов привольных
Мелькали имена:
Есть, стало быть, свобода
И в наши времена!..
Они читали книгу
О райской тон стране
И ели до отвала,
Обедая во сне.
Уже сверкали кольца
И золото в песке…
А Перу — край волшебный
Маячил вдалеке.
В лесу непроходимом
Текли за днями дни.
В страну большую — Перу —
Приехали они.
Сквозь чащи пробирались,
Сквозь тучи мошкары,
Проваливались в топи,
Сдыхали от жары:
И двигались все дальше…
Пилой и топором
Валить деревья стали
И выстроили дом.
И плуг они купили,
И лошадь запрягли.
Но туго поддавалась
Пришельцам грудь земли.
И, навевая ужас,
Под куполом небес
В стране блаженной — Перу —
Гудел дремучий лес.
К ним весть пришла однажды,
Что хлеба нет нигде,
Что всюду стонут люди
В немыслимой нужде.
Тогда свою пшеницу
Они собрали с нив
И двинулись в дорогу,
Телеги нагрузив.
Через неделю в город
Они пришли. Но там
Им говорят: «Пшеница
Не требуется нам.
Мы ею топим печи,
Мы ею кормим рыб,
Пшеницей все дороги
Мы вымостить могли б».
И тут один другому
Сказал: «Поверишь, мне
Жить страшно в этом Перу,
В прославленной стране».
Меж тем односельчане
Привет им пишут свой:
«Ах, если бы не море
С бездонной глубиной,
Мы к вам уже сегодня
Пешком бы вышли в путь,
Чтобы на вас хотя бы
Одним глазком взглянуть.
Болтают, что и в Перу
Все с голодухи мрут.
Скажите, это правда?
Быть может, люди врут?
Ах, братья, только радуйтесь
Тому, что вас тут нет.
Мы долго так не выдержим.
Живите много лет!..»
И с грустью подписалось
Под этим все село.
И в край далекий — Перу —
Письмо в тот день ушло.
Но в тот же день из Перу
Ушло письмо домой:
«Ах, если бы не море
С бездонной глубиной,
Хотя б пешком пошли мы
В родную сторону.
В краю далеком — Перу —
Живем мы, как в плену.
Нам говорят, что нынче
Пшеница не нужна,
И люди мрут, чтоб только
Не падала цена.
Ах, братья, братья, радуйтесь
Тому, что вас тут нет.
Мы долго так не выдержим.
Живите много лет!..»
Они письмо отправили.
А под шатром небес
В стране блаженной — Перу —
Гудел дремучий лес.
ОружиеПеревод Л. Гинзбурга
Перед Верховным судом штата М, в США{7} стоит рабочий Джек — один из руководителей забастовки горняков, во время которой произошли вооруженные столкновения с полицией.
Судьи сели. В наручниках Джек
Введен под конвоем в зал.
Взглянул на него председатель суда,
Откашлялся и сказал:
«Вот у вас дети есть и жена,
И слесарь вы неплохой,
А сами два года торчите в тюрьме.
Признайтесь — и марш домой!
Куда вы оружие спрятали?… Ну!
К чему упрямство такое?
Мы требуем только правды от вас,
Ведь правда — дело святое…»
Он говорил с ним, как добрый друг,
Без всяких судейских правил:
«Снимите наручники с парня! Живей!»
И руки Джек расправил.
Жена подсудимого в зале суда
С погасшим лицом сидела…
«Правда — святое дело…
И впрямь: правда — святое дело…»
И подумал Джек: «Третий год идет…
О боже! Что за мученье!
И снова тюрьма — так за годом год…»
Вдруг он слышит далекое пенье…
…Воскресный день… Шумит вода…
По реке скользят пароходы…
Мать боялась всегда,
Что мальчик свалится в воду…
Это было когда-то… Сто лет назад…
Джек слезы сдержал еле-еле…
…Был летний праздник. Он помнит сад.
Они на скамье сидели…
«А в тюрьме не сладко. Пойми, жена.
Очень тяжко, друзья! Поверьте.
И ведь жизнь, черт возьми, не затем дана,
Чтоб сидеть на цепи до смерти…»
И тогда, как бы мыслям своим в ответ,
Джек к барьеру подходит несмело.
И два года тюремных идут за ним вслед.
«Ладно! Правда — святое дело!..»
Он стоит. Голова, как чугун, тяжела…
«Хорошо. Не совру ни слова…
С чего началось? Забастовка была…»
И он выстрелы слышит снова.
«Полицейские тучами хлынули к нам.
Сто рабочих как ветром сдуло…»
А теперь?! С карабином стоит он сам,
В грудь друзей направляя дуло.
«Нет, нет, господа!» — восклицает Джек…
Команда «огонь!» прозвучала.
У стены — расстрелянные. Сто человек…
Он все вспоминает сначала.
«Нет, нет! Не радуйтесь, господа!
Я это вижу вновь:
На шахте «Мария» тогда
Лилась рабочая кровь!
Так было. Люди хотели жрать,
Голодуха осточертела.
И сказал я ребятам: «Довольно ждать!
Наша правда — святое дело!»
Так было. Ну, а оружье у нас
В надежном месте хранится.
Могу вас заверить: настанет час —
Оно еще нам пригодится.
И выстрелы мир разбудят,
Буржуям расплату неся.
Так было. Так снова будет.
Вот вам и правда вся!»
«Десять лет! Нацепить наручники!»
Судья зачитал приговор…
Джек слышит прощальный привет жены…
Его ведут через двор.
Джек ходит по камере.
Шесть шагов.
Взад — вперед…
…Шагает с песней весь народ:
«Настанет пора! Она близка!
Мы встанем!
Плечо к плечу! На винтовке рука!
Мы встанем!
Оружие к бою!
Правда — дело святое!»
Он мир от спячки пробудил — ЛенинПеревод В. Нейштадта
Он мир от спячки пробудил
Словами ярче молний.
По рельсам и рекам неслись они,
В океанах вздымали волны.
Он мир от спячки пробудил
Словами, что хлебом стали,
Что против горя и нужды
Армиями зашагали.
Он мир от спячки пробудил
Словами, что стали машиной,
Что домами растут, нефтевышкой растут,
Ходят трактором, рвутся миной.
Что стали металлом и стали углем,
И стучат, стучат в цехах,
И неугасимым горят огнем
Во всех человечьих сердцах.