«Весной на проталой полянке…»
Весной на проталой полянке,
Где виснет туман пеленой,
Устроили зайцы гулянки
И встречу весны под луной.
И зайцы по-заячьи пели,
Водили за лапки зайчих,
И радостно сосны шумели,
И звезды качались на них.
Всю ночь я бродил всё и слушал.
Ах, друг мой, откроюсь тебе:
За бедную заячью душу
Я так благодарен судьбе.
«Люблю тебя я, сумрак предосенний…»
Люблю тебя я, сумрак предосенний,
Закатных вечеров торжественный разлив…
Играет ветерок и тих, и сиротлив
Листвою прибережних ив,
И облака гуськом бегут, как в сновиденьи…
Редеет лес, и льются на дорогу
Серебряные колокольчики синиц.
То осень старый бор обходит вдоль границ,
И лики темные с божниц
Глядят в углу задумчиво и строго…
Вкушает мир покой и увяданье,
И в сердце у меня такой же тихий свет…
Не ты ль, златая быль благоуханных лет,
Не ты ль, завороженный след
Давно в душе увядшего страданья?
«Осенний день прозрачно стынет…»
Осенний день прозрачно стынет,
Звеня охотничьей трубой.
Прощаюсь я с весною синей,
С тобой и с далью голубой…
Склонилась синева над чащей,
И очи сини и строги…
И в чаще тающей, шуршащей
Как бы дыханье и шаги…
То, настороживши верхушки,
В прохладе слушает и ждет,
И тихо кружит по опушке
Берез умолкший хоровод.
И лишь одна, как над могилой,
В необлетевший рдяный куст
Нагие руки уронила
И тонких пальцев горький хруст…
И так торопится кому-то
Листком, всколыхнутым едва,
С вершины, ветром изогнутой,
Сказать последние слова.
«Я от окна бреду с клюкою…»
Я от окна бреду с клюкою
К запорошенному окну,
Но злою участью такою
Я никого не попрекну.
Сума на рубище убогом,
Как крест голгофный, тяжела,
И пыль взметают по дорогам
Незримо два мои крыла.
До срока меж людей я, нищий,
Иду, как меж могильных плит…
Но в сумке под насущной пищей
Свирель с лучом рассветным спит…
И в светлый час, когда ресницы
Обсохнут, слезы отряхнув,
Лечу я заревою птицей
С свирелью, обращенной в клюв…
«Куда ни глянь…»
Куда ни глянь —
Везде ометы хлеба.
И в дымке спозарань
Не видно деревень…
Идешь, идешь,—
И только целый день
Ячмень и рожь
Пугливо зыблют тень
От облака, бегущего по небу…
Ой, хорошо в привольи
И безлюдьи,
Без боли,
Мир оглянуть и вздохнуть,
И без пути
Уйти…
Уйти в безвестный путь
И где-нибудь
В ковыльную погудь
Прильнуть
На грудь земли усталой грудью…
И верю я, идя безбрежной новью,
Что сладко жить, неся благую весть…
Есть в мире радость, есть:
Приять и перенесть,
И, словно облаку закатному, доцвесть,
Стряхнув с крыла последний луч с любовью!..
«Земля и небо, плоть и дух…»
Земля и небо, плоть и дух…
Из сини в синь равно бежит дорога,
Весна — туман, зазимок — белый пух,
И лето — дождь в свой срок прольют из рога…
Незримый страж у птичьего гнезда,
Чудесный страж у каждой хаты нашей.
Над хатой и гнездом в свой час горит звезда,
Горит звезда, как золотая чаша…
В свой час с земли и лунь, и певчий дрозд
Уносят ввысь изношенные перья.
Путь по земле лишь человеку-зверю
Проложен от купели на погост…
Темна, тесна могилы узкой клеть,
Печален крест под придорожной пылью,
Одной душе даны, как птице, крылья,
Чтоб в смертный час вспорхнуть и улететь…
И мирно ляжет тело под исподь,
И погребенья сами взалчут кости.
Цветут цветы в полях, и на погосте
Земля и небо, дух и плоть…
«Дорога кошелка нищему…»
Дорога кошелка нищему,
А жизнь дороже все ж.
Оттого за голенищами
И прячет нищий нож…
Прячет нож, и мне бы нужен он:
Я слаб, а враг свиреп.
Только вот я сам за ужином
Ножом лишь режу хлеб…
Славя мир и вечерь тайную,
И дым над очагом,
Рад я мякоть каравайную
И кров делить с врагом.
Для друзей, какие б ни были,
Не жаль и жизнь отдать.
Но страшней самой погибели
Над сердцем рукоять…
Лучше все отдать разбойнику
И бросить в битве меч,
Чем в холодный гроб с покойником
Живой душою лечь…
Жизнь жива живою пищею,
А смерть и злоба — ложь…
Оттого-то в сумку нищую
Я и не прячу нож…
«В жизни всему свои сроки…»
В жизни всему свои сроки,
Всякому лиху пора…
Две белоперых сороки
Сядут на тын у двора…
Всё по порядку гадалки
Вспомнят, что сам позабыл,
Что погубить было жалко
И, не губя, погубил…
Словно бродяги без крова,
В окна заглянут года…
Счастье — как пряник медовый!
С солью краюха — беда!
Лень ли за дверь оглянуться,
Палкой воровок спугнуть…
Жалко теперь обмануться…
Трудно теперь обмануть…
Вечер пройдет и обронит
Щит золотой у ворот…
Кто ж тебя за руку тронет,
Кто же тебя позовет?
Те же, как веточки, руки,
Те же росинки у глаз…
Только теперь и разлуки
Не посулят ни на час…
Юность — пролет голубины
Сердце — пугливый сурок!
То лишь краснеет рябина
В стрекоте вещих сорок!
«На речке вода убывает…»
На речке вода убывает,
Ольхой розовеет погост,
И день, как весной лишь бывает,
Встает поутру во весь рост…
Как взбиток, белеется пена,
В два пальца свистят кулики,
И роща взошла по колена
В поемные воды реки…
Весна раскидала кладинки,
От моста лишь сваи торчат,
И стукают льдинки о льдинки,
Как чарки в застольи стучат…
А солнышко! — Словно с разбегу,
С холма из-за лысых ракит
Свою золотую телегу
Все выше и выше катит.
И редко, средь синего взгорья,
Привстанет под облако в тень
Вздохнуть, от зари да на зорю
Звеня бубенцами весь день…
«Пухлый снежок словно заячьи лапки…»
Пухлый снежок словно заячьи лапки,
Красное солнышко — заячья кровь.
Как виноватые, скинувши шапки,
Смотрят две ели на ворохи дров.
Вёсну и лето тутукали дятлы —
Два душегуба — колун да топор,—
С сосен сшибая зеленые патлы,
С елей срубая зеленый пробор.
Вёсну и лето, и в осень по лесу
В прохолодь пела пила-верезга.
Некуда деться полесному бесу,
Некуда лосю укутать рога.
И не заметил никто, как в тумане
Рос из земли за сугробом сугроб,
Заступ-могильщик на грудь глухомани
Насыпь — змею земляную — нагреб.
Выбег на насыпь нечаянно ночью,
Рельсу попробовал на зуб барсук:
Эх и в каком это вырос урочье
Этот без листьев и веточек сук!
Фыркнул и с ветром смахнулся с дороги,
В норке свернулся в щетинистый ком.
Жадно следил, как шевелятся ноги
Сосен, упавших под топором.
В норке тепло, как в избе, и уютно,
Пахнет сосновой смолою песок.
Только беда вот: все ждешь поминутно,
Кто бы с обоих крылец не поджег.
В сумерках в снег залегла и загробла
Девы-зари золотая коса,
И над зарею по вечеру облак —
Словно над печью на пялках лиса…
В сумерках вдруг заорет, что есть духу,
Бык однорогий — шальной паровоз;
Выйдет на вырубку верба-старуха,
Поросли крестит и шепчет под нос.
Ели оденутся в заячьи шубки,
Выпадут звезды, как заячий след,
И на накат от саней по порубке
Сыпется иней и с инеем свет.
МЕДВЕЖАТА
Давно тому железную дорогу
Вели у нас среди лесных болот…
…В кустах нашли последнюю берлогу
И в ней двух медвежат — сирот…
Смешные два такие медвежонка,
Уж больно были глупы и малы…
…И с той поры таежную сторонку
Сковали рельсы, словно кандалы!
…Пушистый мох закрыл следы и тропки,
Нахмурил бровь в сухмень сосновый яр,
Когда от искр из паровозной топки
С конца в конец прошел большой пожар…
…Ушли медведи, и подались лоси,
На гари леший обернулся в пень…
…И самому мне тоже довелося
Перескочить за дедовский плетень…
…Теперь столбы шагают из болота,
Неся в руках стальные провода,
И в ноги им спадает позолота,
Плывет с реки осенняя слюда…
…Совсем в сторонке лес стоит как нищий,
Гнусаво тянет про себя аминь!..
…Взойдет луна и словно что-то ищет
И цедит сверху золото и синь…
…И у села, куда в овес нежатый
От облака ложится полусвет,
Играют золотые медвежата,
И бродит бурый муравьед…
«Иду в поля за Божьей данью…»
Иду в поля за Божьей данью
На голоса привольных птиц.
Ах, я устал клониться ниц,
Тая надгробное рыданье
У человеческих гробниц…
Еще пылает мак, как пламя,
Как душ непогребенных след,
Но нет отчаяния — нет;
И в узелочке за плечами
Такой неизъяснимый свет.
И я слежу живые звенья
С зари летящих журавлей —
То вестники грядущих дней
Отдохновенья и забвенья
И обновления полей…
«Глядят нахмуренные хаты…»
Глядят нахмуренные хаты,
И вот — ни бедный, ни богатый
К себе не пустят на ночлег,—
Не все ль равно: там человек
Иль тень от облака, куда-то
Проплывшая в туман густой;
Ой, подожок мой суковатый,
Обвитый свежей берестой,
Родней ты мне и ближе брата!
И ниже полевой былинки
Поникла бедная душа:
Густынь лесная и суглинки,
Костырь, кусты и пустоша —
Ой, даль моя, ты хороша,
Но в даль иду, как на поминки!
Заря поля окровенила,
И не узнать родимых мест:
Село сгорело, у дороги
Стоят пеньки и, как убогий,
Ветряк протягивает шест.
Не разгадаешь: что тут было —
Вот только спотыкнулся крест
О безымянную могилу.
«Монастырскими крестами…»
Монастырскими крестами
Ярко золотеет даль.
За прибрежными кустами
Спит речной хрусталь.
За чудесною рекою
Вижу: словно дремлет Русь,
И разбитою рукою
Я крещусь, крещусь.
Вижу: скошенные нивы,
По буграм седой костырь,
Словно плакальщицы, ивы
Склонены в пустырь.
По лесам гуляет осень,
Мнет цветы, стряхает лист.
И над нею синь и просинь
И синичий свист.
Та же явь и сон старинный,
Так же высь и даль слились;
В далях, в высях журавлиный
Оклик: берегись!
Край родной мой (все, как было!)
Так же ясен, дик и прост, —
Только лишние могилы
Сгорбили погост.
Лишь печальней и плачевней
Льется древний звон в тиши
Вдоль долин родной деревни
На помин души, —
Да заря крылом разбитым,
Осыпая перья вниз,
Бьется по могильным плитам
Да по крышам изб…
«У моего окна такая высь и ширь…»
У моего окна такая высь и ширь,
Такая тишина, отрада и обилье:
Под ношей гнется сад, за ним, как плат, — чигирь,
А по бокам дубки стоят, сложивши крылья.
Забудь же, друг, беду, сгони с унылых глаз
Печаль и глянь без слез хоть раз с любовью:
Звезду прекрасную принес вечерний час
И свет для нас зажег у изголовья.
О, тих ты и прозрачен, синий полог звезд,
И я живу, живу, — не ожидая срока.
И лишь, как памятка о родине далекой,
Вдали с крестами деревянными — погост.
Лежат там пахари, степные косари,
Переодетые в солдатские шинели,—
И запеклись уста, и щеки посинели,
И очи на зарю, но холодней зари.
И донесение последнее, — в обшлаг
Вспехах засунута напутная молитва.
О, будь благословен твой каждый робкий шаг,
И друг, и враг, бежавший с поля битвы.
ЛИСИЦА
Певчей птице ли, зверю ли, рыбе ль
Положен свой зарок и свой век,
И один лишь, взлюбивший погибель,
Без зарока живет человек…
Пробежит ли по насту лисица-воровка,
А цепочка за ней у толка —
Потому-то петлей бельевая веревка
Часто вдруг упадет с потолка…
Не заметит хозяин: огонь у соседа,
Сплюнет в угол, поправит очаг
И не видит, не ждет, что охотник по следу
Размыкает со сворки собак.
Станет зыбко и жутко: да вдруг и повиснет
Все до времени, все до поры:
Человечьи следы у могилы, а лисьи
Пропадают всегда у норы.
«Стала жизнь человечья бедна и убога…»
Стала жизнь человечья бедна и убога,
Зла судьба, и душа холодна.
Каждый втайне грустит: как уютна берлога,
Где ютились один и одна.
Ведь у двери есть уши, и видят нас стены.
Слепо сердце, немотна любовь,—
Оттого за любовью и ходит измена,
А вино так похоже на кровь…
Стали наши часы и минуты короче —
Мы родимся к утру неспроста:
За туманом — заря, за обманами — очи,
И дурманом дымятся уста…
Суждено человеку лихое кочевье,
И тоска по одной и одном;
А ведь, может, в лесу тоже ходят деревья:
Шапкой в небо, а в землю — корнём.
ЛУНА
У мира нет нигде начала,
И значит, нет ни в чем конца,
Как нет заветного причала
У бесприютного пловца…
А мы по телу и по духу
Начало знаем и конец:
Из жизни в смерть земля-старуха
Несет свой заревой венец!..
И будет час: из рук от страху
Дорожный выпадет костыль —
И впереди не будет праху,
А позади лишь прах и пыль!..
Не потому ль и не за тем ли
Глаза подлобные луны,
Когда они глядят на землю,
Людской судьбой удивлены:
На лоб завьется прядь от чуба,
Зальет ресницы синева,
Но судорожно шепчут губы
Насторожённые слова…
И по щеке слеза немая
Бежит с отяжелевших век…
…Но сладко спит вся тварь земная,
Не взглянет в небо человек!..
Не видит он, как синь с сусалом
Под бровь в полусмеженный глаз
На лике строгом и усталом
Кладет суровый богомаз!..
ИВАНУШКА
Иванушка — рубаха-парень,
Кровь с молоком, в плече — сажень,
Крутая грудь — кузнечный сварень,
Да ходит сваха — злая старень:
Ему высватывает пень…
Из леса, где шумят березы,
Глядит пенек с речной косы,—
На нем в урочные часы Горят
Аленушкины слезы
Светлее утренней росы.
И не прогонишь злую сводню,
И не отмашешь от окон
Ни свечкой, ни крестом господним,
Ни черным словом преисподним,
Ни вербным прутиком с икон.
Зато и святки с ней — не в святки,—
Не до гульбы, не до потех:
Эх, даже кудри — только смех,
Коли зипун — латы да латки,
Да дыры черные прорех…
Коли у барыни в палате
Щенков выкармливает мать,
А тяти нет — давно нет в хате:
Ушел он в каторжном халате
За суку барскую страдать…
Глядит в окно луна-сычиха,
В окно стучит сиротка-ель,
Грозит веревкою качель,
И гонит девок Салтычиха —
Простоволосая метель…
Метель селом бредет вразвалку,
В руке колодезная жердь…
Сидит Аленушка за прялкой —
И ей не больно и не жалко,
Что скоро в гости будет смерть.
У Салтычихи руки — крюки,
На пальцах — когти как крючки,
И бородавки как сучки,
И шевелятся две гадюки
В бровях нахмуренных — зрачки…
Как в терему, под белой елью
Горит крещенская свеча,—
Сидит подружка за куделью,
И кровь с иглы на рукоделье,
Как нитка красная, — с плеча…
Подружка шьет ему рубаху,
Обводит ворот кумачом,
Чтоб не тужилось ни о чем,
Чтоб — коль судьба — так уж без страху
На плаху лечь пред палачом…
Палач угрюм и нем, как рыба;
Широк у Салтычихи двор:
Среди двора качель, как дыба,
Под дыбой — плаха и, как глыба,
На плахе — пудовой топор.
И кто качался на качели,
Тому не мил был белый свет,—
О том уж и помину нет,
О том и ветры отшумели
И замели поземкой след.
Иванушка нескладно скроен,
Замешан круто, крепко сбит;
Вскормлен землей, слезами вспоен
И весь он — как Аника-воин,
А сердце — как аникин щит…
От века — доброта и сила,
От века — могута и лень:
И, знать, занялся в кудрях день,
Иль то гнездо Жар-птица свила
Под рваной шапкой набекрень?!.
В очах — два озера и небо,
В плечах почила ширь полей,
А зубы с черствой корки хлеба,
С воды озерной — на потребу —
Озерной кипени белей…
Глядит в окно луна-сычиха,
И белой ручкой ель стучит,
А кровь с иглы точит-сочит,
И кровь, как нитку, Салтычиха
Из груди девичьей сучит…
Подружка ждет его и манит,
До пяток косы — два пайма,
В очках как будто роща вянет.
Когда за рощею туманит
И от зари плывет кайма.
Подруга шьет ему рубаху,
Кладет на ворот багрянец,
Чтоб по селу с конца в конец
Прошел Иванушка на плаху,
Как красной горкой под венец…
Не плачь, Аленушка, на кику,
Не порти белого лица:
Есть у Иванушки-Аники
Зубец от вил, острее пики,
Коса, вернее кладенца…
Над ним крещенской полуночью
Сквозь кровлю светится звезда;
В руках луч месяца — узда;
Как колокольчиком, стрекочут
Сверчком запечным повода…
Под ним, как конь, звенит подпругой
И пышет глиняная печь,
И мчит его в пургу и вьюгу, —
И не зипун уж, а кольчуга
Спадает с богатырских плеч.
Закинет соху он за тучу
И на полях нахмурит бровь,
И потечет по полю кровь,
И прорастет крапивой жгучей
Мечом запаханная новь…
И руки вспружатся, как клешни,
И на устах замрут слова,
И там, где годы в сини вешней
Качалась под окном скворешня, —
Качнется вражья голова…
Не будет песен и запевок,
Замолкнет колокольный звон,
Зайдет луна за небосклон,
И семьдесят безумных девок
Стучаться будут у окон…
Стучаться будут у порога,
Будить и звать хребетный люд,—
И, кто вчера молился Богу,
В полуночь выйдет на дорогу
И будет яростен и лют.
Как в пашню, втянется в заплечье,
Не будет пить, забудет есть…
Как листопад — куда невесть —
На ветер жизни человечьи
Вскружит Иванушкина месть!
Но не для ради злой потехи
Он будет ратовать и мстить:
В полях заря поставит вехи,
Где наземь сбросит он доспехи,
Чтоб всё забыть и всем простить.
«Дрожит, трясется и боится…»
Дрожит, трясется и боится,
Но льнет к забору слабый зверь!
И, пролетая мимо, птица
С тоской оглядывает дверь…
А вдруг да где-нибудь объедок,
Сухая корка от куска?
Вот только что-то зверь стал редок,
И птица сделалась редка?..
Дубна мелеет и на плесе,
Как плешь, за тростниками мель,
И разве только на откосе
От леса уцелела ель…
Пройдешь по гарям и по сечам,
И пнем прикинется глухарь…
Да, похвалиться больше нечем,
Как раньше похвалялись, встарь!
Ни медведей уже, ни рысей,
Вот разве кошек много зря…
И, всё старей и белобрысей,
К селу склоняется заря…
И даже с поймы тонкошёрстый
Подался заповедный лось…
Не диво: вширь и вдаль на версты
Село у леса разлеглось!
И я им вслед за тонкой дымкой
Укромной песенки моей
Иду неспешной невидимкой
Для зрячих и слепых людей…
«Врага я зорко чую за собою…»
Врага я зорко чую за собою,
Хотя немного у меня врагов!
И сам-то рад я уступить без бою
Мою любовь, пристанище и кров!
И не услышу я, и не замечу,
Хоть напряжен до боли глаз и слух,
Когда пройдет с улыбкою навстречу
Иль тихо вслед меня окликнет друг!
Уж лучше друга верного обижу,
Чем попаду врагу в несытый рот.
Увы, метла панельная мне ближе,
С которой я ночую у ворот!
По крайности мы с нею друг у друга
Не вырвем ничего из-под руки:
Я луг косил, она цвела средь луга,
А потому и здесь мы земляки!
Здесь у нее и у меня приметы:
От неба — взор, улыбка — от зари!
И словно хвост от бешеной кометы,
Из улиц в переулки фонари!
Из переулков в улицы — погоня!
Кто враг? Где друг? В чем жизнь и что судьба?
В ответ мятутся огненные кони,
Гудит, ревет булыжная труба!
И не спастись, не скрыться и не крикнуть,
Разбившись головою о помост,
И к этим синим клочьям не привыкнуть,
Где нет ни крыл заоблачных, ни звезд!
«Грибы садятся у дороги…»
Грибы садятся у дороги,
По пояс зарываясь в мох,
Чтоб мог их и старик убогий
Собрать в плетеный кузовок!
И чем тропа лежит прямее,
Тем возле ягода крупней,
Но человек, не разумея,
Шагает в жадности по ней!
Да хуже он, чем зверь рыскучий:
Раскрывши рот, нахмуря бровь,
Не видит, как с его онучей
Стекает ягодная кровь…
Он рвется в глушь, все дальше в чащу,
Куда не проникает свет,
Как будто ягода там слаще…
А там и ягодника нет!
И всё ж, когда пышна опушка,
И близко стройка и вода,
Как звонко счетница-кукушка
Кукует сроки и года!
Как льется синь тогда на реку,
И за рекой — какой покой!
Ах, даже травка к человеку
Под окна тянется рукой!
И даже скучная ворона
Летит на пашню, как на пир,
Когда заря венчает мир,
Как новобрачная корона!
«Была душа моя светла…»
Была душа моя светла
Той теплотою человечьей,
С какою глупая ветла
Хватает путника за плечи!
С какой приземистая рожь
Отвешивает всем поклоны…
С чего же, милый друг, с чего ж
Под бровью огонек зеленый?..
Иль за плечами добрый дух
Сложил лазоревые крылья?..
Уж не с того ли, верный друг,
Порою зол, порой уныл я?
Ах, знаю я, что злоба — ложь,
И нету тяжелее муки
Познать, что чаще прячут нож,
Когда на сердце держат руки!
Что часто и друзья мои
В признанья, сказанные с дрожью,
Мешают тайный яд змеи,
Что на друзей и сам похож я?
О, эта золотая дрожь
И взгляд, с участьем обронённый,
С каким отвешивает рожь
И под серпом земле поклоны!
Тяжка людская коловерть!
И все ж, смирясь душою сирой,
В ней надо встретить даже смерть,
Как нежное лобзанье миру!