Эми берет меня за руку.
— Сюда. — Она тянет меня в холл, потом по лестнице наверх, в другой холл — с тремя дверьми и еще одной лестницей.
— Наши комнаты — здесь, папина и мамина — выше. Вот это — моя дверь. — Эми указывает направо. — Там, в конце, наша общая ванная. У них — своя, наверху. А вот эта — твоя. — Она кивает на дверь слева.
Я смотрю на Эми.
— Входи.
Дверь приоткрыта. Я толкаю ее и вхожу.
Комната больше моей больничной. Моя сумка уже здесь, стоит на полу, где оставил ее папа. Оглядываюсь — туалетный столик с ящичками, зеркало над ним, рядом платяной шкаф. Раковины нет. Большое широкое окно выходит на переднюю лужайку.
Две кровати.
Эми входит следом за мной и садится на одну из них.
— Мы подумали и решили для начала поставить две, чтобы, если ты захочешь, я могла остаться с тобой. В больнице говорили, что это, возможно, неплохой вариант, пока ты не освоишься.
Больше она ничего не говорит, но я могла бы продолжить. Должно быть, им рассказали. На случай, если у меня будут кошмары. Кошмары случаются нередко, и если, когда я просыпаюсь, рядом не оказывается кого-то, уровень падает слишком низко, и "Лево" отключает меня.
Я сажусь на другую кровать. Рядом что-то округлое, черное, пушистое. Протягиваю руку… и останавливаюсь.
— Не бойся. Это наш кот, Себастиан. Очень дружелюбный.
Осторожно касаюсь шерстки пальцем. Теплая. Мягкая.
Он шевелится, вытягивает лапки и зевает.
Я, конечно, видела кошек на фотографиях. Но здесь совсем другое. Это не какой-то плоский образ — живое, хрипловатое дыхание, шелковистый, переливающийся мех, большие желто-зеленые глаза.
— Мяу.
Я вздрагиваю.
Эми встает, наклоняется.
— Погладь его. Вот так… — Она проводит ладонью по его спинке, от головы до хвоста. Я копирую ее жест, и он издает глубокий урчащий звук, вибрацией проходящий от горла через все тело.
— Что это?
Эми улыбается.
— Он мурлычет. Значит, ты ему нравишься.
За окном темно. Эми спит здесь же, в комнате. Себастиан тихонько мурлычет рядом, когда я поглаживаю его. Дверь приоткрыта — для кота — и снизу доносятся звуки — звон посуды, голоса.
— Малышка у нас тихая, правда? — Это папа.
— Уж да. Совсем не то, что Эми. Та с первого дня, как только появилась здесь, без конца болтала и хихикала.
— И до сих пор не успокоится. — Он смеется.
— Да, она совсем другая девочка. Немного странная, верно… смотрит этими большими зелеными глазами и смотрит.
— Она такая милая. Ты только дай ей оглядеться, привыкнуть. Дай ей шанс.
— Он ведь у нее последний, да?
— Тише.
Дверь внизу закрывается, и я ничего больше не слышу. Только бормотание.
Я не хотела уходить из больницы. Нет, оставаться там вечно я тоже не хотела, но в тех стенах мне все было знакомо. Там я знала, чего ожидать.
Здесь все неизвестно.
Но все не так страшно, как мне представлялось. Я уже вижу, что Эми — милая. Папа вроде бы в порядке. Себастиан, как мне представляется, будет лучшей заменой шоколаду, если уровень упадет слишком низко. И кормят здесь намного лучше. Мой первый воскресный обед. У нас такое каждую неделю, говорит Эми.
Обед и — не душ, нет, а ванна — полная до краев, горячая ванна, и как результат — почти 7 к ночи.
Мама считает меня странной. Надо иметь в виду и стараться не смотреть на нее так.
Меня затягивает сон. В голове проплывают ее слова.
Последний шанс…
Неужели у меня были другие шансы?
Последний шанс…
Я бегу.
Волны хватаются за песок у меня под ногами. Левую вперед… теперь правую… снова левую… снова правую… Рваное, с хрипом дыхание… вдох… выдох… Легкие, кажется, вот-вот лопнут. Но я бегу. Золотой песок рассыпается под ногами и тянется вдаль насколько хватает глаз. Я карабкаюсь вверх, соскальзываю вниз и бегу.
Ужас хватает за пятки.
Он ближе и ближе.
Я могла бы обернуться и встретить его лицом к лицу, посмотреть, что он такое.
Я бегу.
— Шшш, я с тобой.
Я сопротивляюсь, потом понимаю, что это Эми и она меня обнимает.
Дверь открывается, из коридора в комнату льется свет.
— Что происходит? — спрашивает мама.
— Просто приснилось что-то, — отвечает Эми. — Но теперь все в порядке. Правда, Кайла?
Сердце постепенно успокаивается, в глазах проясняется. Я отстраняюсь.
— Да, все хорошо.
Я произношу эти слова, но какая-то часть меня все еще бежит.
Глава 4
Я плыву между деревьями, верчусь и вытягиваюсь на земле, на траве и ромашках. Я одна. Смотрю на ползущие по небу облака, принимающие полузнакомые формы, складывающиеся в полузнакомые лица. Имена ускользают, и я не пытаюсь их удержать — просто лежу неподвижно и никем не притворяюсь.
Пора. Я рассеиваюсь, как туман, и исчезаю. Вместо деревьев и неба — тьма опущенных век, вместо щекотанья травы — прочность кровати.
Тихо. Почему так тихо? Биологические часы подсказывают, что сейчас позже 5 утра, но звонок не прозвенел, и по коридору не разъезжают, лязгая и дребезжа, тележки с завтраком.
Лежу тихонько, замираю, задерживаю дыхание и прислушиваюсь.
Мягкое, ровное дыхание. Близко. Неужели я вырубилась прошлым вечером? Неужели у меня в комнате Следящий? Если так, то он не столько следит, сколько спит.
В другом направлении негромкие, но бодрые звуки, то оживающие, то затихающие, как музыка. Птицы?
Что-то теплое у моих ног.
Я не в больничной палате. Память возвращается, и я открываю глаза.
Никакого Следящего на другой кровати — там спит Эми. Дышит глубоко, как и Себастиан у моих ног. Может быть, она тоже Следящий, но только иного рода?
Тихонько соскальзываю с кровати, подхожу к окну и отвожу штору.
Рассвет.
Красные мазки по небу, розовые завитушки облаков, как металлические стружки, свет, сияющий на листьях и влажной траве, буйные разливы цвета. Оранжевый, золотой, красный и все прочее.
Красота.
В больнице мое окно выходило на запад. Я видела закаты, блокированные, правда, зданиями, но никогда — рассвет.
Птахи не одни, у них есть друзья, и когда они присоединяются, негромкая поначалу песня набирает силу. Я толкаю окно, раскрываю шире, высовываюсь и дышу. Воздух свежий, без металлического привкуса, без запаха дезинфицирующих средств. В нем сырость зелени, сада и полей за ним, мерцающих в раннем свете.
Я знаю, хотя не знаю откуда: город — не мое. Я была — и есть — деревенской девчонкой. Иначе и быть не может. Вот почему это место больше похоже на дом.
Нет, не похоже на дом, оно и есть дом — на вчера, сегодня, завтра и еще много-много дней в будущем. Но еще раньше я стала той, кто я есть сейчас. Доктор Лизандер говорит, что мое подсознание рождает вещи, проверить достоверность которых невозможно. Незнакомое следует познавать через логику и здравый смысл, так же как диаграммы, карты и лица, которые я рисую.
Внизу — блестящая трава, опавшие листья до невозможности насыщенных оттенков и растянувшиеся вдоль дома увядающие цветы. Все так и просит — возьми, перенеси на бумагу. Я осторожно закрываю окно и прохожу через комнату. Эми не шевелится, только грудь едва заметно поднимается и опускается в размеренном ритме.
С кровати за мной наблюдают два зеленых глаза.
— Мяу!
— Шшшш. Не разбуди Эми, — шепчу я и провожу ладонью по меховой спинке Себастиана. Он потягивается и зевает.
Где мои принадлежности для рисования?
Сумку разбирала накануне Эми, а я в общей суете растерялась и не обратила должного внимания, куда она их положила.
Выдвигаю один ящик, потом другой. Осторожно и тихо. И наконец нахожу — папку с рисунками, карандаши и блокнот для набросков.
Вынимаю все и обнаруживаю под папкой шоколадки — прощальный подарок от медсестер десятого этажа в то последнее утро. С удивлением сознаю, что это было всего лишь вчера. А кажется, намного раньше, и воспринимается как часть прошлого.
Уровень — 6.1. Во всяком случае, не ниже. Так что шоколадка мне сейчас не нужна. С другой стороны, разве всегда требуется какой-то предлог? Я разворачиваю обертку.
— Интересный вариант для завтрака. — Эми садится и зевает. — Так ты ранняя пташка?
Смотрю на нее непонимающе.
— Ты всегда встаешь рано?
Задумываюсь.
— Наверно, да. Хотя, может быть, это потому, что в больнице по-другому нельзя.
— Ох, да. Помню этот жуткий утренний звонок. Завтрак в шесть утра. — Она ежится.
— Хочешь? — Я протягиваю шоколадку.
— Мммм, соблазнительно. Может быть, позже, когда совсем проснусь. А это что? — Эми смотрит на папку у меня в руке.
— Мои рисунки.
— Можно посмотреть?
Колеблюсь. Вообще-то я редко показываю рисунки кому-то, хотя доктор Лизандер настаивала на том, чтобы проверять их более-менее регулярно.
— Если не хочешь, не надо. Ты вовсе не обязана это делать.
Я сажусь рядом с ней, раскрываю папку и достаю листы. Эми смотрит на верхний и ахает. Это мой автопортрет. На нем я, но другая: одна половина лица — как отражение в зеркале, а другая половина показана без кожи, и глазное яблоко свешивается из пустой глазницы.
— Можно? — Она протягивает руку, и я подаю ей рисунок. Вот только раньше сверху лежал другой. Начинаю перебирать листы.
— У тебя так хорошо получается. Поразительно.
В папке не все, и сама стопка не такая толстая, какой должна быть. Где же остальные?
— Что-то не так?
— Нескольких недостает.
— Уверена?
Я киваю. Просматриваю еще раз, медленнее, не торопясь. Те, на которых я, моя комната, воображаемые места и люди, на месте, а вот многих других нет.
— Уверена. Пропала почти половина.
— Что там было?
— Всякое разное. Медсестры. Мой больничный этаж. Карты разных мест. Доктор Лизандер. И…
— Ты сказала, доктор Лизандер? — Эми смотрит на меня удивленными глазами.
Я киваю, продолжая просматривать рисунки, почти уверенная, что если поискать внимательнее, то они найдутся.