Что поможет нам переварить катастрофическое мироощущение, неясно.
Апология прошлого
Прошлое имеет в себе больше достоинств, чем будущее. Оно более прочно, надёжно, оно не обманывает. Наконец, – и это важнее всего, – прошлое не кончается, его нельзя исчерпать. Наоборот, оно прирастает с каждым новым мгновением.
Наступает час, когда человеку остаётся только его прошлое – его подлинное достояние, которое невозможно отнять. Изменить прошлое бессилен даже Бог.
Правда, последнее под силу историкам…
Прошлое как ценность
Все общества, создавшие и оставившие после себя по настоящему великую культуру, подлинную пищу для духа, держались того мнения, что история, прошлое, традиция ценнее настоящего и будущего. «Закон и вера отцов наших» были незыблемы – именно эта черта отсутствует в наши дни.
Прошлым теперь манипулируют, его меняют и переоценивают. Прошлое для нас – разменная монета будущего. Поэтому настоящее так ничтожно.
Лучшее руководство к счастью
Гений – лучшее руководство к счастью. Несчастный гений подозрителен.
Таково греческое, античное восприятие гения.
«Унылые» гении стали плодиться начиная с эпохи романтизма.
«В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит…»
и т.д.
Впрочем, возможно, гений делал их счастливыми, а несчастными – ум, страсть или что-то другое.
Слишком много учителей
Монтень в своих «Опытах» пишет, что по подсчётам римского философа Варрона в древности существовало 280 философских школ, имевших твёрдое мнение относительно того, в чем истинное благо человека. Думается, с тех пор число «знающих» только увеличилось.
Однако такое обилие мнений, существующее на протяжении столетий – и с минимальным результатом для блага человека, не служит ли верным признаком ложности самой проблемы, которую они пытаются решить?
Иначе говоря, не есть ли рациональный путь к благу – дорогой в ад, или, в лучшем случае, топтанием на месте?
Такие разные атеисты
Борхес как-то заметил, что понятие «атеист» должно варьироваться в зависимости от религии. Атеизм в протестантизме – значит далеко не то же самое, что атеизм в католицизме или иудаизме. Ведь отрекаются именно от своего Бога, от своей религиозной-культурной мифологии (Х.-Л. Борхес. Беседы с Освальдо Феррари. 1984).
Связь здесь не только отрицательная (вольнодумство Омара Хайяма прямо диктует ему дионисийское восхваление запрещённого в исламе вина), но и положительная – атеист неизменно сохраняет глубинное родство с отрицаемой религией.
Как это относится к нам?
Вальтер Шубарт отмечал (Шубарт В. Европа и душа Востока. 1938) отличие самого русского духа от европейского: «Русский… упорно пребывает в душевном состоянии верующего даже тогда, когда приобретает нерелигиозные убеждения. Его стремление к обожествлению столь сильно, что он расточает его на идолов, как только отказывается от Бога. Западная культура приходит к атеизму через обмирщение святого, а восточная – через освящение мирского». «Русский атеизм – это возмущение, а не равнодушие, восстание против Бога, а не отпадение от Него, обвинение и проклятье, а не увольнение слуги, переставшего быть необходимым. Русский атеист совершает религиозное действо, но в ложном направлении… Безбожие для русского – не душевный пробел, а позитивное убеждение. Он не перестаёт веровать, но верует в нечто новое. Он верует в безбожность и отстаивает эту веру с такой нетерпимостью и с такой фанатичной энергией, которые свойственны только религиям».
И в другом месте:
«Европеец – атеист из эгоизма и очерствелости сердца. В своём "точечном" чувстве он признает только себя. В своей самонадеянности он не терпит рядом с собой никаких богов. Русский становится атеистом из противоположных побуждений: из сострадания к твари земной. В своём вселенском чувстве он простирает взор далеко за пределы своего "я". Он больше не может совместить избыток страданий, которые видит вокруг себя, с благостью Бога. Он уже не может справиться с проблемой нищеты… Европейцу такие настроения (мессианство и богоборчество) чужды. Поэтому он обычно неверно судит о русском безбожии. Он его воспринимает или за нравственное вырождение, или за гротеск, над которым можно посмеяться… Европа не слышит скрытую трагическую ноту, которая сотрясает русский атеизм».
«Недостаток религиозности, даже в религиозных системах, – отличительный признак современной Европы. Религиозность, даже в материалистических системах, – отличительный признак Советской России. У русских религиозно все – даже атеизм».
Вероятно, кое-что все-таки начинает меняться. Семьдесят лет официального атеизма не могли пройти даром. Правда, потомственный атеист (во втором-третьем поколении) редко прилагает значительные интеллектуальные усилия для проверки своих убеждений – в большинстве случаев он в них просто верит, но уже без всякого «трагизма».
В чем задача атеизма?
Свободомыслящие люди прошлых веков наивно полагали, что историческая задача атеизма состоит в ниспровержении религии. Некоторые даже верили, что это случится ещё при их жизни, хотя очевидно, что Христос и Магомет переживут любого ниспровергателя.
На самом деле задача атеистического движения заключалась в создании светского государства, в котором обеспечены веротерпимость и свобода совести.
Теперь, когда цель достигнута, публично задевать религию ненужно, вредно и глупо.
Праведный гнев
Как нам относиться к безобразиям этого мира, чтобы не повредить собственной душе? Как, борясь с Дьяволом, не превратиться в черта? Ведь ненависть, пускай и вызванная праведным желанием наказать зло, в конце концов опустошает, выжигает душу.
Несправедливость и зло нужно искоренять не ненавистью, а гневом. Это не заметил даже И. Ильин, много размышлявший над дилеммой насилия и силы. Праведный гнев не даст превратиться силе в насилие. Праведный гнев – это мудрая сила.
Впрочем, все это было прекрасно известно уже авторам Ветхого Завета. Бог мести, насылающий на Землю потоп и испепеляющий Содом и Гоморру, дышит там именно гневом против зла, а не ненавистью к злым людям. И потому такому Богу можно молиться.
Вера как основа знания
Рационализм должен смириться с тем, что он – не единственный и, возможно, даже не главный инструмент познания.
Во-первых, любой процесс познания включен в культуру, со всеми ее предрассудками, суевериями и предпосылками. Классический пример – эфир, в реальности которого не сомневались ученые XVII—XVIII веков. Они строили свое учение о материи, исходя из веры в его существовании. В 1790 году около французского города Жюллек упал метеорит. Мэр составил протокол об этом событии, который подписали 300 свидетелей, и послал в Парижскую Академию. Ученые мужи ответили энтузиастам науки объемистым трактатом «Об абсурдности падения камней с неба». Между тем в этом случае, как никогда, к месту было тертуллиановское: «Верую, ибо абсурдно»…
Можно не сомневаться, что современное знание насквозь пропитано подобными же предрассудками, над которыми посмеются наши потомки.
Затем 90 % информации (события, высказывания, тексты) человек воспринимает на веру. Простейший пример в науке – аксиомы. Огромный пласт очевидностей, впитанный нами с детства, определяет наше поведение, наш характер, наши влечения, нашу самоуверенность.
Вера составляет обязательный компонент личностного знания (например, доверие к показаниям своих органов чувств) и в то же время сама базируется на нем. Понимание не сводится к логическим операциям, но включает в себя огромный элемент доверия к говорящему или к тексту. Сознание значимости (науки в целом, предмета исследования, личности ученого и т. д.) есть предмет веры. Не забудем, что только страстная вера во «всемогущество науки», в ее спасительность для человечества, сделала возможным научный прорыв XVIII—XIX веков и перевела представление о превосходстве рационального (научного) мышление в разряд очевидностей.
Многое из принимаемого за истинное знание не имеет окончательного обоснования. Научное отрицание абсолютной истины одновременно есть признание того, что область веры неизмеримо превосходит область знания.
Следовательно, вера (не обязательно религиозная) – фундаментальная основа человеческого интеллекта и познания, наряду с научным исследованием. Отрицать или принижать роль веры в познании – глупо. Ученый и философ должны уметь пользоваться этим инструментом, сознавая его возможности, права и ограниченность.
Русская философия – это умонастроение
Открывая труды «первого русского философа» Чаадаева, мы знакомимся, собственно, не с философией, а с определенным умонастроением.
В общем, и вся «история русской философии» есть не история мысли, а история русского умонастроения.
О свободе выбора
Вопреки распространенному заблуждению свобода никак не связана с выбором, т. к. выбор расценивается человеком как досадная раздвоенность, как помеха, как соблазн. Выбор чреват сомнениями, блужданием по ложным тропинкам, он ставит под вопрос самое важное – уверенность человека в себе. Чем тяжелее и разнообразнее выбор, тем больше вероятность того, что человек отречется от самого себя.
Свобода не знает выбора, не допускает его.
Свобода – это то осуществление самого себя, своей жизненной воли, которое представляется нам единственно возможным в настоящий момент. Малейшее колебание – и человек раздвоен, разбит, растерян перед необходимостью выбора. Таким образом, свобода в своем чистом проявлении отрицает нравственность.
Свобода – это лакомство сытых, это пир бедняка.
Это не выбор, но его полная невозможность.
Это самопринуждение волящей воли.
Это осуществление самого себя, своей судьбы.