Под весьма почитаемыми русскими Тютчев имел в виду Тургенева и его знаменитый разговор с Достоевским.
В известном письме к А. Н. Майкову 16 (ст. ст) августа 1867 года Достоевский рассказывает о своём житье-бытье в Германии, в Дрездене, и между прочим пишет:
«В Германии столкнулся с одним русским, который живёт за границей постоянно, в Россию ездит каждый год недели на три получить доход и возвращается опять в Германию, где у него жена и дети, все онемечились.
Между прочим, спросил его: «Для чего, собственно, он экспатриировался?» Он буквально (и с раздраженною наглостию) отвечал: «Здесь цивилизация, а у нас варварство. Кроме того, здесь нет народностей; я ехал в вагоне вчера и разобрать не мог француза от англичанина и от немца… Цивилизация должна сравнять всё, и мы тогда только будем счастливы, когда забудем, что мы русские и всякий будет походить на всех».
Разговор этот я передаю буквально. Человек этот принадлежит к молодым прогрессистам, впрочем, кажется, держит себя от всех в стороне. В каких-то шпицев, ворчливых и брезгливых, они за границей обращаются».
Затем Достоевский переехал в Баден, где встретился с Тургеневым. Это было время, когда тургеневский роман «Дым», что называется, провалился в России. Общественность ругала писателя, даже хотели лишить его дворянства.
Достоевский искренно признается, что книга „Дым“ раздражила своей основной идеей: «он [Тургенев] сам говорил мне, что главная мысль, основная точка его книги, состоит в фразе: „Если бы провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве". Он объявил мне, что это его основное убеждение о России». (Эта «главная мысль» вложена в романе в уста Потугина. – С. Ц.)
«Ругал он Россию и русских безобразно, ужасно, – пишет далее Достоевский. – Но вот что я заметил: все эти либералишки и прогрессисты, преимущественно школы ещё Белинского, ругать Россию находят первым своим удовольствием и удовлетворением. Разница в том, что последователи Чернышевского просто ругают Россию и откровенно желают ей провалиться (преимущественно провалиться!). Эти же, отпрыски Белинского, прибавляют, что они любят Россию. А между тем не только всё, что есть в России чуть-чуть самобытного, им ненавистно, так что они его отрицают и тотчас же с наслаждением обращают в карикатуру, но что если б действительно представить им наконец факт, который бы уж нельзя опровергнуть или в карикатуре испортить, а с которым надо непременно согласиться, то, мне кажется, они бы были до муки, до боли, до отчаяния несчастны.
Заметил я, что Тургенев, например (равно как и все, долго не бывшие в России), решительно фактов не знают (хотя и читают газеты) и до того грубо потеряли всякое чутье России, таких обыкновенных фактов не понимают, которые даже наш русский нигилист уже не отрицает, а только карикатурит по-своему. Между прочим, Тургенев говорил, что мы должны ползать перед немцами, что есть одна общая всем дорога и неминуемая – это цивилизация и что все попытки русизма и самостоятельности – свинство и глупость. Он говорил, что пишет большую статью на всех русофилов и славянофилов. Я посоветовал ему, для удобства, выписать из Парижа телескоп. «Для чего?» – спросил он. «Отсюда далеко, – отвечал я. – Вы наведите на Россию телескоп и рассматривайте нас, а то, право, разглядеть трудно». Он ужасно рассердился».
«Я перебил разговор; заговорили о домашних и личных делах, я взял шапку и как-то, совсем без намерения, к слову, высказал, что накопилось в три месяца в душе от немцев: «Знаете ли, какие здесь плуты и мошенники встречаются. Право, черный народ здесь гораздо хуже и бесчестнее нашего, а что глупее, то в этом сомнения нет. Ну вот Вы говорите про цивилизацию; ну что сделала им цивилизация и чем они так очень-то могут перед нами похвастаться!».
Он побледнел (буквально ничего, ничего не преувеличиваю!) и сказал мне: «Говоря так, Вы меня лично обижаете. Знайте, что я здесь поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим!»
Известно, что оба писателя с трудом переносили друг друга. Очень надеюсь, что тут имел место троллинг, и половина сказанного Тургеневым можно списать на злость, раздражение и досаду. Кому из нас не случалось в пылу спора высказывать радикальные мысли лишь для того, чтобы позлить соперника?
Русофобия – плодотворное духовное состояние русского человека
Что до русофобии, то это крайне плодотворное духовное состояние творческого русского человека (смайл). Все великие русские реформаторы, начиная с Петра Великого, исходили прежде всего из русофобских настроений. Художники е исключение.
«Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство».
Из письма А. К. Толстого – Б. М. Маркевичу 26.04.1869:
«А знаете ли, что всего печальнее? Я пришёл к убеждению, что мы не заслуживаем конституции. Каким бы варварским ни был наш образ правления, правительство лучше, чем управляемые. Русская нация сейчас немногого стоит…
Я, к несчастью, разделяю мнение Токвиля, что имеешь то правительство, какого заслуживаешь, а у нас правительство лучше, чем мы заслуживаем, потому что мы настолько монголы и туранцы, насколько это вообще возможно.
Позор нам! И это мы ещё хотим повернуться спиной к Европе! Это мы провозглашаем НОВЫЕ НАЧАЛА и смеем говорить о ГНИЛОМ ЗАПАДЕ!
Если бы перед моим рождением Господь сказал мне: „Граф! Выбирайте народ, среди которого вы хотите родиться!“ – я бы ответил ему: „Ваше величество, везде, где Вам будет угодно, но только не в России!“
У меня хватает смелости признаться в этом.
Я не горжусь, что я русский, я покоряюсь этому положению.
И когда я думаю о красоте нашего языка, когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов и до проклятой Москвы, ещё более позорной, чем самые монголы, мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам Богом!»
Вот и все о русофобии.
Русское и человеческое – что первично?
Карамзин, защищая Петра I от обвинений в том, что он лишил русских нравственной (а, обрив бороды – и физической) физиономии, писал:
«Всё народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами».
Но, возразил позднее князь П. А. Вяземский, именно для того, чтобы быть европейцем, надобно начать быть русским.
Вечная дилемма нашей национально-культурной идентификации.
Русская государственность
Как таковой, её фактически не было. Был царь (великий князь), был народ. Промежуточное звено – бояре, приказные и т. д. – это не государственные органы, а взяточники и лихоимцы, которых народ ненавидел.
Собственно, самодержавие есть отрицание государственности, это псевдогосударственная форма семьи.
У русского государства не было внутренней опоры. Оно держится, пока подданные лояльны или равнодушны к нему, следовательно, целиком зависит от настроения.
С первых шагов – отсутствие порядка и навыков общежития. В Зап. Европе народы рано скучились на малом пространстве и в силу необходимости выработали нормы общежития с идеями долга и подчинения.
Русский человек изначально действовал на воле и подчинялся крайне неохотно, только когда не мог уйти, убежать от внешней силы, принуждающей его.
Идея общего блага вошла в сознание народа очень поздно.
«Конечно, умер и за них…»
Едва ли коммунисты, главные обличители «буржуазных империалистов» и «России – тюрьмы народов», отдавали себе отчет в том, что они живут исключительно за исторический счет Ермаков, Потемкиных, Суворовых, Скобелевых и длинной вереницы царей: ведь если бы большевистская революция произошла в сравнительно небольшом государстве Московия доколониального образца, то она ни для кого в мире не представляла бы никакого интереса и была бы через три месяца прекращена извне простыми мерами экономического воздействия.
Но и цари с Потемкиными не могли думать, что, в исторической перспективе они работают на Политбюро.
Стоят рождественские елочки,
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки,
Визжа, купаются в Крыму.
Они ныряют над могилами,
С одной – стихи, с другой – жених.
…И Леонид под Фермопилами,
Конечно, умер и за них.
География как историческая судьба
Каждым народом владеет свой фатум, и задача историка – раскрыть его.
Фатум России – её пространство.
Поразительные слова Чаадаева о Карамзине (и, собственно, о России):
«Как здраво, как толково любил он своё отечество! Как простодушно любовался он его огромностью и как хорошо разумел, что весь смысл России заключается в этой огромности!»
Верно сказано! Я не могу представить себе Россию небольшой страной. Географические размеры России, ее размашистые очертания на карте мира – неотъемлемая часть моего восприятия Родины, Отечества.
Ключевский по-своему развил мысль Чаадаева, сказав, что колонизация есть главный факт русской истории. Действительно, в V веке, наполнившем мир грохотом рушащихся городов и империй, стенаниями и воплями избиваемых жертв, славяне (в т. ч. восточные) выступили из исторического небытия. Началось самое длительное и масштабное в истории переселение. Этот мощный колонизационный порыв, зародившийся на заре средневековья на западных границах Русской равнины, иссяк лишь спустя полтора тысячелетия, достигнув берегов холодной Аляски и знойной Калифорнии.
Правда, есть и обратная сторона медали. До сих пор все силы народа уходили на освоение, обустройство и защиту этой необъятной территории. Поэтому культура повседневного жития, быта, как, собственно и кропотливый труд над созданием оригинальных форм цивилизации всегда оставались на втором плане. Все эти вещи мы обыкновенно берем со стороны и прилаживаем на скорую руку.