«Культуру» отдали Греции. Казалось бы, вполне естественно, если принять во внимание греческую Античность как основу европейской культуры, а с другой стороны, нарочито цинично, если сопоставить убыль демократии в Европе с рабовладельческим обществом греческой Античности; однако все обстояло очень просто: по причине своего уже нескончаемого финансово-бюджетного кризиса Греция пала ниже некуда, а потому возражать не могла, поневоле приняла то, что дали. Захудалое ведомство. Это была не миссия, это было наказание: кто не умеет обращаться с деньгами, тот и денег в руки не получит, вот и обойдется ведомством без бюджета. Гречанка-комиссарша, женщина амбициозная, энергичная, боролась за сильную команду, которой можно доверять и которая придаст ей в Комиссии хотя бы небольшой политический вес. Ей удалось залучить нескольких соотечественников, которые успели накопить опыт в аппарате Комиссии, имели хорошие связи с другими гендиректоратами и прекрасную репутацию, чтобы поставить их на ключевые посты в своем гендиректорате. Вот так и Фению Ксенопулу с повышением перевели из «Торговли» на пост руководителя директората в Ковчеге, где работал Мартин Зусман.
Фения не могла отклонить повышение. Если хочешь сделать карьеру в аппарате Европейской комиссии, надо доказать свою мобильность. Если не выказываешь готовности и отклоняешь предложение сменить круг задач, с тобой все кончено. И она перебралась в Ковчег и, планируя здесь-то и доказать свою мобильность, немедля начала стремиться к следующей перемене, причем с особым учетом visibilité[11]. Это опять-таки чрезвычайно важно для карьерного роста в аппарате: быть на виду, работать так, чтобы постоянно бросаться в глаза.
Фения знала, что такое лишения. Знала на собственной шкуре. И обладала той пламенной энергией, что нередко свойственна людям, душу которых вечно жжет убожество собственного происхождения и которые не могут от него отмежеваться, никогда, ведь душа-то всегда при них. При первой же возможности она снова и снова доказывала, что готова действовать. Когда ее подводили к двери и говорили: найди ключ — и через эту дверь выйдешь наружу, она усердно искала ключ, готова была терпеливо подпиливать все возможные ключи, чтобы в конце концов один подошел, но рано или поздно брала топор и разносила дверь в щепки. В итоге топор и стал ее универсальным ключом.
Мартин Зусман Фению терпеть не мог. С ее появлением рабочий климат в Ковчеге ухудшился. Она явно презирала работу, которую приходилось здесь выполнять, а одновременно невыносимо давила и подгоняла, чтобы эта работа стала заметнее.
Фения Ксенопулу спала хорошо. Сон для нее был частью физического самообладания, частью самодисциплины. Она подключалась ко сну, как к зарядному устройству. Сворачивалась клубочком, прижимала подбородок к груди. И вот уже заряжалась силой для боев следующего дня. Правда, спала без сновидений.
— Я храпел? — рано утром спросил у нее Фридш.
— Нет. Я спала хорошо!
— Как ребенок.
— Да.
— Нет, скорее как эмбрион.
— Эмбрион?
— Да. Судя по твоей позе. Она напомнила мне фотографии эмбрионов! Кофе хочешь?
— Нет, спасибо! Мне пора!
Она хотела на прощание поцеловать его и сказать «Думай обо мне!», но не стала, только кивнула и сказала: «Мне пора»…
По дороге в контору Мартин Зусман узнал свежие новости. Когда позволяла погода, то есть не было дождя, он ездил на работу на велосипеде. Это обеспечивало небольшой моцион, но главная причина была в другом. Метро наводило на него тоску. С утра пораньше усталые, серые лица. Деланая готовность людей с чемоданами на колесиках и кейсами всегда выглядеть динамичными, сведущими и способными к соревнованию, плохо подогнанные маски, под которыми гнили подлинные лица. Взгляды в пустоту, когда в вагон входили попрошайки с аккордеонами, что-нибудь играли, а потом подставляли стаканчик из-под йогурта, выпрашивая монетку-другую. Что за песни они играли? Мартин сказать не мог, наверно, шлягеры двадцатых и тридцатых годов минувшего века, довоенные. Выход из вагона. Механическое движение человеческих потоков, шагавших сперва по отключенным эскалаторам, а затем по обшитым фанерой, грязным коридорам вечных строек подземки, мимо ларьков с пиццей и кебабом, запахов пота, экскрементов и тлена, наконец аэродинамическая труба лестницы, что ведет наверх, к улице, выход на дневной свет, который уже не проникает в пасмурную душу. Мартин предпочитал ездить на велосипеде. Очень скоро он стал членом EU-Cycling-Group[12]. Вначале эта группа предоставляла каждому чиновнику ЕС, который в нее вступал, персонального тренера, обучавшего основам езды по городу (например, как целым-невредимым проехать на велосипеде через Монтгомери), тренер же прокладывал самый надежный маршрут от квартиры до места работы, а затем несколько дней прорабатывал его сообща с подопечным и, кроме того, учил мимоездом клеить на автомобили, запаркованные на велодорожке, стикеры «Вы стоите на дороге!». Стикеры не портили машины, их легко отлепить. Велогруппа имела огромный успех, благодаря чиновникам Евросоюза доля велосипедистов, участвующих в брюссельском уличном движении, за несколько лет удвоилась.
Больше всего Мартину нравилось, что по дороге от квартиры до офиса спонтанно возникали сообщества. Утром, выехав из дома, он самое позднее на бульваре Анспах встречал первого коллегу, потом второго, третьего, и в конце концов они катили уже целой группой из восьми, а то и десяти человек. Немцы-чиновники на гоночных велосипедах обгоняли их, эти ехали на работу в спортивных костюмах, словно им и правда надо выиграть гонку, вот почему офисным душем в подвале пользовались перед работой почти одни только немцы. Зато нидерландцы с их «дедовскими великами» или коллеги из романских стран чувствовали себя совершенно свободно, они неторопливо нажимали на педали, в офисных костюмах, не потея, ехали рядышком, разговаривали и узнавали при этом куда больше, чем в столовой, — все новые слухи, интриги, карьерные рывки. Эти дорожные разговоры держали тебя в курсе событий и были важнее чтения «Юропиан войс» и по меньшей мере столь же важны, как штудирование «Файнэншл таймс».
На улице Экюйе к группе присоединился Богумил Шмекал, Мартинов друг и коллега из С-1 («Культурная политика и межкультурный диалог»), а метров через двести, на улице Аренберг, они услышали за спиной оклики Кассандры Меркури, начальницы секретариата Фении Ксенопулу. Богумил и Мартин затормозили, подождали Кассандру, и они втроем, пропустив остальную группу вперед, покатили дальше.
— У тебя уже есть идея? — спросил Богумил. Потом возбужденно воскликнул: — Осторожно! — и показал на автомобиль, припаркованный впереди на велодорожке. Мгновенно достал из сумки на плече стикер, отпустил руль, снял фольгу и, объезжая машину, прилепил стикер на боковое стекло. Грянул концерт сигналов.
— Бам! В яблочко! — победоносно крикнул Богумил.
— Ты со своими стикерами куда опаснее, чем машины, — сказала Кассандра, пухленькая, вечно озабоченная и вполне благодушная женщина лет тридцати пяти, рядом с которой невысокий, хрупкий Богумил, хоть и несколькими годами старше ее, выглядел как хулиганистый мальчишка. Он ухмыльнулся.
— Ну, говори: есть у тебя спасительная идея? Работа всего директората полностью застопорилась, потому что никто до сих пор…
— Какая идея? Не понимаю, о чем ты!
— Big Jubilee Project![13] Ты пока не ответил на циркуляр по мейлу. Да и я тоже.
— Big Jubilee Project? Я думал, комментировать необязательно!
— Да уж. Все затаились как мыши в норке. Ничего не выйдет. Никому это не интересно. И неудивительно, если вспомнить провал пятилетней давности!
— Тогда меня здесь еще не было.
— Почему это провал? Церемония в Парламенте с детскими делегациями была весьма трогательна! Дети со всей Европы! Как они произносили свои пожелания насчет будущего, мира и…
— Сандра, я тебя умоляю! Детские делегации! Использование детей — вот что это было! К счастью, общественность ничего не заметила! Так вот, идея у меня такая… Осторожно! — Он резко рванул велосипед, оттеснил Мартина на середину улицы и уже снова держал в руке стикер, но уронил, Мартин оттеснил его назад, на велодорожку, крикнул:
— С ума сошел!
— Ну, в общем, я считаю так: извлекать урок из истории, как известно, означает: больше никогда! Никогда больше не должно повториться. Больше никаких юбилеев! Это дорого и неприятно! Не понимаю, почему для Ксено юбилей так важен!
— Тут завязаны все гендиректораты. Если она подсуетится, то обратит на себя внимание, — сказала Кассандра.
— Она сейчас давит вовсю. Нынче в одиннадцать совещание. Хочет услышать наши идеи.
— Я понял все совершенно иначе, — сказал Мартин. — Думал…
— Возможно, совещание отложат! Пока что договоренности нет, но начальница хочет сегодня же добиться короткой встречи с председателем. Кстати, знаете, что она сейчас читает?
— Лично мне без разницы!
— Ты имеешь в виду книгу? Ксено читает? Брось, Сандра, ты бредишь!
— Ну да, книгу. И вовсе я не брежу. Сама по ее поручению срочно достала. Вы не поверите!
— Да говори же!
— Внимание!
— Осторожно!
— Так вот! Начальница уже который день стратегически готовится к разговору с председателем. Решила разузнать о нем все, начиная с ближайших друзей и кончая любимым блюдом, все, даже любимую книгу. Вдруг пригодится в разговоре. Усердия-то ей не занимать.
— У председателя есть любимая книга?
— Вероятно, «Человек без свойств»[14]! — вставил Мартин.
— «Человек без свойств»?! Отличное название для его автобиографии!
— Ну, ребята! Послушайте! По частным каналам она выяснила, что у председателя в самом деле есть любимая книга! Роман! Общественность об этом знать не знает! Причем у него явно несколько экземпляров, потому что он читает все время. Один экземпляр лежит возле кровати. Другой — на письменном столе в кабинете. Третий, вер