скопленіе зѣвакъ, въ извѣстные часы, разноцвѣтныя бумажки, которыми засыпанъ асфальтъ тротуара, а больше всего ряды ничего не дѣлающихъ парижанъ, провинціаловъ и иностранцевъ, которые, какъ мухи, обсаживаютъ наружные фасады кафе, по нѣсколько рядовъ стульевъ, и часами убиваютъ такъ время, зѣвая на проходящую публику и, похлебывая свою противную зеленоватую бурду изъ воды и полынной водки. Вы неминуемо дойдете до того, что вамъ каждое лицо гарсона будетъ знакомо и даже лица цѣлыхъ десятковъ и сотенъ фланеровъ, ежедневно просиживающихъ по нѣсколько часовъ подъ навѣсами кафе. Такого рода фланерство или, но просту говоря, шелопайство, вы, конечно, не найдете ни въ одной столицѣ Европы, начиная съ Лондона.
Все это надо взять въ соображеніе и, чтобы грубо самому ие ошибаться и не вводить въ заблужденіе другихъ — надо держаться возможно фактической почвы. За тридцать лѣтъ бульвары нисколько не упали наружно; по отдѣлкѣ магазиновъ, кафе, по новымъ перспективамъ и нѣкоторымъ заведеніямъ сдѣлались даже блестящѣе и грандіознѣе; движеніе и экипажей, и пѣшеходовъ не можетъ, быть меньше, потому что Парижъ увеличилъ свое населеніе чуть не вдвое; приливъ иностранцевъ сталъ также гораздо значительнѣе. Въ извѣстные часы все такая же сплошная толпа на тротуарахъ, особенно въ тѣ дни, когда Парижъ чѣмъ-нибудь возбужденъ. Вечерняя или, лучше сказать, ночная жизнь на бульварахъ затягивается до очень позднихъ часовъ, чего прежде, даже и въ концѣ имперіи, не было. Въ первую зиму, проведенную мною въ Парижѣ, послѣ закрытія театровъ, т.-е. послѣ двѣнадцати бульвары сразу пустѣли, а теперь часъ ночи едва ли не самый бойкій часъ, и даже въ половинѣ второго вы еще находите не мало народу въ кафе. Но миѣ могутъ возразить: толкотня и водоворотъ экипажей и даже очень поздняя жизнь въ кафе не составляютъ еще того, чѣмъ парижскіе бульвары привлекали сорокъ лѣтъ тому назадъ. Развѣ ие чувствуется разница между тогдашней бульварной толпой и теперешней? Дѣйствительно ли теперь такое же подмывательное веселье, какъ въ то время?
Повторяю, это — дѣло субъективнаго настроенія; но въ подобныхъ вопросахъ есть, однако, нѣкоторая доля правды. Можетъ быть, оживлена сохраняя свою красивость и разнообразіе, несовсѣмъ такого сорта, какъ сорокъ лѣтъ назадъ. И въ этомъ всего легче убѣдиться въ извѣстные дни, напр., во время карнавала, когда какъ бы полагается, всѣмъ быть веселыми и выказывать самыя привлекательныя стороны французскаго темперамента. Не одни иностранцы — и парижане, занимающіеся пo профессии постоянными наблюденіями надъ парижской жизнью, — давно уже говоритъ, что веселость уходитъ. Теперь ищутъ дарового зрѣлища; но не хотятъ сами участвовать въ спектаклѣ. Процессіи, колесницы, ряженые — все это получаетъ характеръ чего-то подстроеннаго, наемнаго; а толпа сидитъ за столиками кафе и равнодушно глазѣетъ. Заразительный смѣхъ раздается рѣже, склонность къ дурачеству пропадаетъ. Хорошо это или дурно — другой вопросъ; но психія парижской толпы значительно излѣнилась, и въ этомъ ничего нѣтъ удивительнаго, о чемъ я еще буду имѣть случай говорить и дальше.
Тѣ изъ моихъ огорченныхъ сверстниковъ, которые любятъ сѣтовать на порчу нравовъ, разъѣдающую французскую націю, должны будутъ однако сознаться (если они заглядываютъ теперь въ Парижъ или живутъ въ немъ), что нравы бульваровъ въ ночные часы сдѣлались почище, чѣмъ не только послѣ коммуны, или во время президенства Греви, а даже, и въ особенности, во время второй имперіи. Тогда полицейскій надзоръ былъ круче, безцеремоннѣе и наянливее; только это чувствовалось больше во всемъ томъ, что отзывалось внутренней политикою И тогда существовалъ надзоръ за тѣми женщинами, которыя для иностранцевъ и вообще пріѣзжихъ составляли не малую приманку бульварной жизни. Въ послѣдніе годы бульваръ значительно очистили и по кафе и пивнымъ, подъ навѣаами всѣхъ такихъ заведеній, и на тротуарѣ. Еще пять-десять лѣтъ тому назадъ, если вы жили въ кварталѣ Мадлены и вамъ нужно было, каждую ночь, возвращаясь изъ театра, спускаться вдоль по бульвару — вы, буквально на каждомъ шагу, должны бывали дѣлаться предметомъ извѣстнаго рода нападеній, даже и въ той части Елисейскихъ полей, которая идетъ до такъ называемаго Bondpoint. Теперь этого нѣтъ, да мнѣ кажется нѣтъ и прежней игривости, того «esprit fantaisiste» no части гривуазныхъ сторонъ Парижа, какъ это было напр., въ послѣдніе годы второй имперіи.
До сихъ поръ разсказываютъ анекдотъ, какъ три великосвѣтскія дамы изъ самыхъ блестящихъ прожигательницъ большого свѣта иностранная княгиня М. и двѣ маркизы П. и Г. засидѣлись за десертомъ въ ресторанѣ Биньона, (теперь хозяинъ его — Пайаръ); на углу бульвара и улицы Chaussee d’Antin, противъ театра Vaudeville, и двѣ изъ нихъ подержали пари, что онѣ выйдутъ сейчасъ же на бульваръ и будутъ охотиться за мужчинами. He прошло и десяти минутъ, какъ полицейскіе агенты, наблюдающіе за нравами, арестовали и ту, и другую и хотѣли отвести «au poste» и только благодаря вмѣшательствѣ ихъ высокопоставленныхъ мужей онѣ отдѣлались испугомъ. Это могло случиться и теперь, можетъ быть, даже скорѣе, чѣмъ тогда; но извѣстнаго рода дурачливости, потребности отвести душу на бульварахъ не въ одной ходьбѣ и сидѣньи за абсентомъ, а въ веселыхъ разговорахъ, смѣхѣ, даже крикахъ и гоготаньи въ такой степени уже нѣтъ. Прежнихъ Елисейскихъ полей при вечернемъ освѣшеніи, надо сказать правду, вы также не найдете.
Я помню, студентомъ въ Дерптѣ, приводилось мнѣ немало бесѣдовать о Парижѣ и его приманкахъ съ покойнымъ графомъ В. А. Соллогубомъ, авторомъ «Тарантаса». Это было въ концѣ пятидесятыхъ годовъ. Онъ, передъ тѣмъ, жилъ больше года въ Парижѣ, имѣя командировку по части изученія художественнаго хозяйства парижскихъ театровъ. И въ его разсказахъ Елисейскія поля, вечеромъ, принимали очень привлекательный видъ. Разсказы эти оказались къ моему пріѣзду, къ половинѣ шестидесятыхъ годовъ, нѣсколько подкрашенными, но въ общемъ было гораздо больше жизни и характерныхъ чертъ парижскаго веселья, чѣмъ теперь. Тогда, какъ я сказалъ, вся правая аллея до Bond point представляла собою продолженіе большого бульвара и вдоль деревьевъ у края аллеи съ правой стороны, на металлическихъ стульяхъ оставленныхъ Парижу второй имперіей, сидѣло всегда множество женскихъ фигуръ. Существовалъ маленькій театрикъ «Folies Marigny. давно уже не существующий. Кафе-шантаны въ послѣдніе годы, разрослись и nріукрасились, сдѣлались гораздо дороже и выше сортомъ по публикѣ; особенно съ тѣхъ поръ, какъ появились кафе-шантанныя знаменитости Полюсъ, а потомъ, Иветта Гильберъ. Но вокругъ нихъ меньше жизни, чѣмъ прежде, и даже въ болѣе поздній часъ эти залитыя свѣтомъ сцены, и площадки, и павильоны, откуда раздается трескъ, до сихъ поръ все еще плоховатой музыки и крикливыя ферматы пѣвцовъ и пѣвицъ, — могутъ производить даже жуткое впечатлѣніе. Позади Дворца Промышленности[2]) увеселительный садъ, называвшійся прежде Jardin Besselièvre, былъ когда-то посвященъ довольно хорошей садовой музыкѣ, считался приличнымъ мѣстомъ и туда не пускали дамъ безъ сопровожденія кавалеровъ. Теперь это — Jardin de Paris, биткомъ набитый пo извѣстнымъ днямъ съ дорогой платой, гдѣ вечера начинаются спектаклями на открытой сценѣ и кончаются профессіональнымъ канканомъ. Разница между нимъ и бывшимъ Мабилемъ, давно уже умершимъ, очень малая. Это все та же публика кокотокъ, иностранцевъ, бульварныхъ фланеровъ и отвратительнаго класса наемныхъ плясуновъ. Теперь только больше претензій, входная плата пять франковъ и всѣ самые ординарные снобы корчатъ изъ себя фешенеблей. Но и такой садъ не оживляетъ Елисейскихъ полей. Настоящая ихъ жизнь — днемъ, послѣ завтрака, отъ двухъ и до семи часовъ вечера, когда идетъ несмолкаемая ѣзда вверхъ и внизъ до Тріумфальной арки и дальше въ Булонскій лѣсъ.
И тутъ опять старички, со вздохами вспоминающие блескъ второй имперіи, будутъ вамъ повторять, что Булонскій лѣсъ потерялъ прежній блескъ и элегантность. Едва ли это вѣрно. Движенія теперь больше, всякихъ экипажей и лошадей — также. Привычка отправляться «au bois» сдѣлалась еще обязательнѣе для всѣхъ парижанъ и иностранцевъ; только теперь тотъ классъ, который считаетъ себя высшимъ, долженъ гораздо замѣтнѣе смѣшиваться съ толпой. На одинъ барскій экипажъ приходятся нѣсколько десятковъ простыхъ фіакровъ… Станьте вы на одинъ изъ «trottoirs refuges» въ центральной аллеѣ Елисейскихъ полей, между четырьмя и семью часами, особенно въ извѣстные дни и вы получите настоящую ноту того, что называютъ «le tout Paris», вы почувствуете, какое въ этомь городѣ скопленіе публики, желающей и умѣющей жить блестяще и модно. Но несомнѣнно, что Парижъ, въ послѣдніе пятнадцать-двадцать лѣтъ, сильно демократизировался, какъ мы говоримъ «опростился». Улицы, прогулки, скверы, сады — все это теперь какъ-то позапылилось, не содержится съ такой нарядностью, какъ прежде; толпа изъ мелкихъ буржуа и увріеровъ повсюду увеличилась. И рядомъ съ этимъ классъ сытыхъ людей, бьющихся только изъ-за того, чтобы потщеславнѣе и понаряднѣе пожить, сдѣлался также значительнѣе. Этотъ классъ живетъ теперь и шумнѣе, и съ большей роскошью, чѣмъ прежде, даже и въ годы самаго яркаго блеска второй имперіи. Но этотъ классъ все-таки не можетъ придавать, доже и въ такихъ пунктахъ какъ Елисейскія поля и Булонскій лѣсъ, того оттѣнка, какой всякій иностранецъ найдетъ напр., во время лондонского сезона на такомъ пунктѣ барской жизни, какъ ежедневное катанье въ Гайдъ-Паркѣ.
И общій тонъ толпы сдѣлался, пожалуй, сортомъ ниже, не потому, что она стала тусклѣе, хуже одѣта, что оно не можетъ тратить столько, сколько прежде; а отъ того, что она теперь не такъ добродушна и весело, какъ прежде, чувствуется гораздо сильнѣе постоянное броженіе злобныхъ и завистливыхъ инстинктовъ; тонъ сталъ грубее рѣзче, нѣтъ сообщительности и безпечной дурачливости, какими лѣтъ тридцать-сорокъ тому назадъ, такъ восхищались иностранцы.
Можетъ быть, съ тѣхъ поръ, какъ Парижъ превротился въ такой караванъ-сарай международнаго характера, жизнь улицы и толпы приняло этотъ менѣе приятный оттѣнокъ. За послѣдніе сорокъ лѣтъ, Парижъ отпраздновалъ цѣлыхъ четыре всемірныхъ выставки. Этотъ типъ международныхъ сношений наложилъ на него печать не къ выгодѣ того, что представлялъ собою главную привлекательность парижской уличной жизни. Выставки развили погоню за курьезной новизной, наводнили Парижъ всякаго рода пріѣзжимъ народомъ, который идетъ только на приманку рекламы и курьеза. Онѣ же оттягивали отъ естественныхъ бытовыхъ центровъ Парижа громадную массу публики и въ 1867 году, и одиннадцать лѣтъ спустя, въ 78-мъ, и въ выставку 89-го г. Аппетиты города Парижа все разгорались; надо было затрачивать суммы въ десятки милліоновъ и выручать ихъ. Парижъ, какъ привлекательный центръ для туристовъ всего міра, поднимался; и почти столько же утрачивалъ въ прежнихъ своихъ милыхъ особенностяхъ народнаго характера. Но каждый разъ повторялся одинъ и тотъ же фактъ, показывающій, что развлекаться въ вечерніе часы иностранцы и провинціалы отправлялись все-таки на старыя мѣста — на бульвары, и всѣ попытки притягивать ихъ съ чисто увеселительными цѣлями въ ограду выставки оставались, болѣе или менѣе, неуспѣшными.