Но очень часто отношение человека к своему страданию абсолютно превратно, когда он исходит только из своих интересов, извращенных представлений о добре и зле, забыв о собственной вине и возможности покаяния. Так бывает с самыми опасными преступниками, неоднократно обагрявшими свои руки кровью несчастных жертв, даже детей. Они обычно возмущаются, что их так сурово наказали. Их невозможно исправить, лишь читая нотации, здесь нужна кропотливая психотерапевтическая работа, но и в этом случае, несмотря на все усилия, далеко не все осознают заслуженность наказания. Между тем, если бы преступники поняли и приняли наказание, оно не показалось бы им столь суровым и они стали бы на путь просветления и очищения. Более того, такие личности могли бы почувствовать себя относительно свободными в самых суровых тюрьмах, даже победителями в духовном, психологическом смысле — победителями самих себя. Но преступники, которых я имею в виду, слишком детерминированы своим прошлым, зажаты в тиски своей жизнью, собственными представлениями о ней и ее бесперспективностью в бесконечных тюремных годах.
Полемизируя с А. Шопенгауэром, В. С. Соловьев писал следующее. То, что этот философ так красноречиво говорит о страдании воли, в действительности относится исключительно к страданию «ограниченных хотящих субъектов», поскольку они ограничены. В самом деле, всякое отдельное существо, утверждая свою особость, полагает вне себя целый мир, относящийся к нему и действующий па него по собственным законам, внешним для этого существа как такового и противоречащим его внутреннему стремлению, а между тем необходимо его определяющим, так как оно уже само в себе имеет свою внешность и границу — собственное тело. Соловьев считал аксиомой, что каждое отдельное хотящее существо вследствие своей реальной определенности неизбежно страдает[5].
Соловьев полагал, что освободиться от внешности, внешнего мира, которые сильнее человека, он может, лишь соединяясь внутренне с тем, что само по себе, по самому своему существу свободно от всякой внешности, заключая в себе все и, следовательно, не имея ничего вне себя. Другими словами, человек может быть действительно свободен только во внутреннем соединении с истинно сущим, т. е. в истинной религии. Это освобождение человека от внешности и связанных с нею зол и страданий, это соединение со всецело сущим и есть реальная цель любой нормальной человеческой деятельности, а следовательно, и истинной философии[6].
Однако Соловьев не разъясняет, какую религию можно назвать истинной (скорее всего это должно быть христианство), а также какую философию следует обозначить как истинную. Поэтому лишь в общих чертах понятно, что представляет собой истинно сущее и как человеку соединиться с ним. Более того, даже если допустить, что он определил для себя истинную религию, освободит ли это его от страданий, например в связи с войной или тяжкой болезнью.
Я постараюсь доказать, что страдания столь же неизбежны, как болезнь или смерть.
На протяжении истории человечества не раз предпринимались попытки избавиться от страданий, но это никогда не получалось, а в отдельных случаях от этого даже становилось хуже.
Даже богослову (В. С. Соловьев в первую очередь богослов, а уже затем философ) должно быть ясно, что, если человек страдает под пыткой или в результате острых болей при тяжком заболевании, скорее всего он не будет в состоянии соединиться с «истинно сущим». Самая глубокая религиозная вера, соединение (по Соловьеву) с «истинно сущим» не могут облегчить страданий от физических болей, мучений из-за холода, голода и других крайне болезненных лишений. Богословам надо понять, что кроме терзаний, связанных с верой, есть и другие страдания, имеющие для конкретной личности витальное значение.
Вообще, верующему человеку, тем более богослову, легче всего объяснить, что такое страдание. Так, К. С. Льюис пишет, что страдания — мегафон Божий. Бог кричит, попуская страдания. Но мегафон — страшное орудие. Оно может привести к полному и бесповоротному мятежу. В то же время другой возможности исправиться у «плохого человека» нет. Боль срывает покров, водружает флаг истины в крепости мятежной души. Однако Льюис плохо знает людей, ему неведомо, что те, кто испытывает боль за свои проступки, вовсе не допускает флаг истины в свою душу. Боль они вынуждены переносить, но от покаяния чаще всего весьма далеки. Названный автор утверждает, что негодовать при виде чужих страданий благородно, но и опасно, поскольку это может умалить терпение и смирение страдающего, поселить в нем ненависть и цинизм. Но здесь Льюис совершенно не учитывает, кто страдает и за что. Если в застенке страдает невиновный, просто обязательно негодовать по этому поводу и, если возможно, принимать меры к пресечению страданий. Но виновный страдает заслуженно, хотя кара не должна быть жестокой и циничной, соответствуя содеянному, что обеспечивается современными моральными воззрениями.
Все-таки Льюис признается, что страдание само по себе не благо. «Хорошо в нем лишь то, что страдающего оно иногда подчиняет Божьей воле, а в других порождает жалость и деятельную доброту. В падшем и частично искупленном мире дело обстоит так: а) от Бога исходит чистое добро; б) чистое зло — от Его мятежных созданий; в) Бог использует это зло в Своих целях; г) возникает новое, производное добро, которому способствуют принятое страдание и сокрушение о грехе»[7]. То, что в этих положениях имеются глубокие противоречия, Льюису, видимо, и не приходит в голову.
В современном мире страдание укрывается, чаще обозначается его «техническая» сторона (например, информация о несчастных случаях и катастрофах ограничивается перечнем числа погибших и изувеченных), что сейчас становится неотъемлемой частью культуры. Точно так же скрывается смерть (что отмечал и Ф. Арьес) — за цветами, пышными погребальными обрядами и надгробиями. Но все это вовсе не говорит о том, что современное западное общество закрывает глаза на страдание и безразлично к нему. Напротив, демонстрируемое им отрицание страдания означает его отказ от некоторых основных постулатов христианства, имеющих, если можно так сказать, первородный, первобытный характер, и свидетельствует о процессах десакрализации. Напротив, культ страдания любого уровня, как, например, в сегодняшней России, говорит о регрессивных тенденциях в обществе.
Человечество показало, что оно способно бороться и с таким страшным источником страданий, как смерть. Эта борьба осуществляется по трем основным направлениям. Во-первых, смерть почти «приручена», поскольку утверждается, что в ней человек отнюдь не исчезает и его душа продолжает жить после смерти. Поэтому учение о душе стало едва ли не главным утешителем человечества и создано специально для того, чтобы существенно снизить страх смерти. Во-вторых, люди постепенно выработали иронически-саркастическое, даже несколько пренебрежительное отношение к смерти; оно стало усиливаться с началом десакрализации, получив особенное распространение среди атеистов, но не миновало и верующих. В-третьих, научные успехи в преодолении болезней и реализация концепции здорового образа жизни существенно продлили жизнь людей в развитых странах, что породило небезосновательные надежды на еще более длительные ее сроки и даже на то, что смерть будет отодвинута в неопределенное будущее.
Религиозные верования вообще не располагают к веселью, за исключением, пожалуй, тех, в структуру которых прочно и органично вошла фигура трикстера. Религии, в основе которых лежит страдание, особенно строго запрещают своим последователям самонадеянность, скептицизм, оптимизм, иронию. Юмор — это такое состояние ума и души, которое говорит природе и ее Создателю, что люди не воспринимают их более серьезно, чем они — людей. Здесь обе эти стороны равны, и люди относительно свободны. Но Божественное по большей части означает такую реальность, в которой сочетаются торжественность, величие и всеохватность с глубокой интимностью. Поэтому страдание воспринимается как вполне приемлемая плата даже за самые трагические переживания и ощущения.
Страдание может быть порождено конфликтами в сфере ценностей или невозможностью принятия либо реализации решения. Другим его источником является столкновение желаемого и должного, т. е. слепой природной необходимости, которая способна губить и развращать личность. Но для глубоко верующего в справедливость Божьего выбора здесь может и не быть проблем. В самом подчинении этому выбору можно обнаружить свободное предпочтение, поскольку такого предпочтения могло бы и не быть. В целом жизнь начинается тогда, когда есть возможность свободного выбора, даже если он приносит страдание.
Страдание может оказывать положительное, неопределенное (нейтральное) или отрицательное воздействие на физическое, нравственное, психическое и (или) духовное состояние человека в зависимости от того, как оно переносится, какой ущерб наносит, к каким выводам либо позициям приводит и чем мотивируется, если оно принимается добровольно. Оно способно разрушить личность, даже полностью, вызывая психические и соматические заболевания, породить гнев и стремление отомстить, иногда озлобление на всю жизнь, но способно и вызвать ощущение очищения и приобщения к высшим ценностям, в том числе у верующих, когда человек как бы становится над миром с его радостями и горестями, и т. д. Поэтому не следует думать, что страдание только очищает и возвышает, вполне возможно, что чем длительнее и болезненнее муки, тем хуже становится человек, но он может сдаться только в предвидении мук.
Страданиям не надо придавать примитивный юридический или духовный смысл, что часто оборачивается торгашеским отношением к ним. Так, не могут быть искуплением грехов бесчеловечное отношение к военнопленным и мирному населению во время войны, геноцид, пытки и т. д. У всех этих явлений совсем другие — социальные, а отнюдь не Божественные истоки. Человек должен страдать за свои преступления и иные тяжкие проступки, но только заслуженно, хотя представления об адекватности наказания еще никогда не принимались всеми единогласно и этого никогда не будет. Если верующий внушил себе, что он виновен перед своим Богом и поэтому должен страдать, то это его личное дело, в него он не должен втягивать остальных.