2. Страдание как угроза. В таком качестве оно становится регулятором общественных отношений, страх перед ее наступлением способен удержать человека от безнравственных поступков, в том числе нарушающих религиозные запреты. Самой страшной угрозой является смерть, которой тоже может предшествовать страдание. В отдельных случаях такие переживания способны направлять поведение.
3. Страдание как следствие собственного поведения. Чаще всего оно встречается у преступников, лишенных свободы, как неизбежное следствие их изоляции от общества, поскольку лишает возможности удовлетворять многие жизненно важные потребности. Страдания таких людей можно использовать в педагогических целях, т. е. для их исправления. Собственный неверный шаг в личной жизни или трудовой деятельности тоже способен породить страдание.
4. Страдание вследствие болезни. Такое страдание, казалось бы, имеет сугубо личный, даже интимный характер. Однако оно создает колоссальные социальные проблемы, влияя на формирование медицины, определяя деятельность медицинских учреждений, врачей и др. Этот вид страданий проверяет на прочность и эффективность всю систему гуманистических представлений общества и их реализации. Существуют специальные способы снижения страданий от болезней.
5. Страдание как страх смерти. Он, конечно, встречается не у всех. Под влиянием такого страха могут совершаться самые страшные преступления, чтобы приблизить смерть к себе, опредметить ее как источник страха и тем самым снизить страх перед ней. Вместе с тем под воздействием страха смерти создаются великие произведения литературы, живописи, скульптуры, зодчества, музыки, технического творчества и др., причем соответствующие переживания могут протекать бессознательно.
6. Страдание как источник сострадания. Страдание может вызвать могучий общественный поток сострадания в виде пожертвований, массовых благотворительных движений и других крупных мероприятий, в которых принимают участие отдельные граждане, общественные организации или правительства (например, направление гуманитарной помощи населению в район бедствия). Но сострадание может быть совсем незаметным, когда помогают страдающим родственникам, соседям, друзьям, просто знакомым или незнакомым.
Нужно четко различать виды страданий в зависимости от их характера (природы) и в связи с этим выделять страдания:
духовные или религиозные — порождаемые ощущением своей греховности, несовершенства перед лицом Бога, отъединенности от Него, недостаточности веры и т. д.;
психические — возникающие в связи с жизненными катастрофами, крушением надежд, отвержением, лишением свободы, оскорблениями, унижениями, потерей чести и т. п.;
физические (соматические) — возникающие вследствие болезни самого разного генеза либо жестокого обращения, пыток, избиений и иного бесчеловечного обращения, а также неосторожности.
Духовные страдания протекают как психологические, но могут сопровождаться физическими, например в случае грубого умерщвления своей плоти ради духовных целей; психические и физические нередко переплетаются, что имеет место при совершении преступлений и проч. Без такого различения видов страданий приступать к серьезному исследованию этого явления не следует. Типология здесь, как и всегда, выступает в качестве непременного условия достижения достоверного научного результата.
Религия и теология, естественно, в основном сосредоточены на духовных страданиях, называя в качестве их глобальной причины отъединение от Бога, природную, изначальную греховность человека, несовершенство его помыслов. Психические и физические страдания обычно выводятся из тех же причин и нередко объясняются грехами и несовершенством личности.
Особый интерес вызывает религиозное мученичество, потому что его трудно однозначно отнести к страданиям, в какой бы форме оно ни осуществлялось. Но главное здесь, видимо, в том, кто решается на мученическую долю: если это мазохист, то скорее всего он не страдает либо переносит страдания в расчете на то, что они ему зачтутся в загробном мире, что Бог его примет, простит грехи и т. д.
Такой религиозный фанатик является нонконформистом даже в том случае, если его мученическое поведение одобряется религиозной общиной. Он — нонконформист в широком смысле слова, поскольку умерщвляет плоть и утверждает смерть и разрушение.
Р. Мертон считал, что нонконформист с точки зрения социальной структуры, культуры и личности представляет собой особый тип социально-девиантной личности. Следуя древнему изречению «природа каждой вещи лучше всего познается в крайних проявлениях», мы должны обратить особое внимание на крайних нонконформистов, которые вступают на этот путь, хорошо зная, что они рискуют (риск настолько велик, что это знание перерастает в уверенность) и могут быть жестоко наказаны за свое поведение в группе. В самом точном смысле слова такой тип человека является типом мученика, который жертвует собой из принципа. Придерживаясь ценностей и норм какой-либо иной референтной группы, а не той, чьим ожиданиям он не соответствует, он готов принять, если не приветствовать, почти неизбежные и притом болезненные последствия разногласий.
По Мертону, психологические причины мученического поведения — это одно, а его социологическая природа — совсем иное. Мотивы мученика могут быть самыми разнообразными: нарциссизм, или потребность в наказании, или стремление овладеть на первый взгляд неподатливой внешней реальностью ради любимых людей. Возможно, и так. Однако в социальном контексте этот тип нонконформизма обязательно включает публичный отказ от некоторых установленных ценностей и действий, а также верность альтернативным ценностям и действиям, за что человек навлекает на себя почти неизбежное наказание со стороны других людей. В функциональном отношении такой нонконформизм может содействовать социальным и культурным переменам. В связи с этим следует заметить, что реакции других людей на данную разновидность нонконформизма могут быть гораздо более сложными, чем можно предположить, если судить о них только по чисто внешней враждебности.
Признанный нонконформист хочет, чтобы к нему относились со смешанным чувством ненависти, восхищения и любви даже те, кто все еще сохраняет верность оспариваемым им ценностям и поступкам. Действуя открыто, а не тайно, и, очевидно, сознавая, что навлекает на себя суровые санкции со стороны группы, нонконформист стремится в какой-то мере заручиться уважением людей, даже если оно похоронено под толстым слоем открытой враждебности и ненависти со стороны тех, кто испытывает ощущение, что их чувствам, интересам и статусу угрожают слова и действия нонконформиста. Должное воздаяние за бескорыстное поведение образует позитивный компонент этого двойственного отношения. У нонконформиста достаточно смелости, чтобы пойти на большой риск (он, так сказать, демонстрирует эту способность), особенно ради бескорыстных целей. В какой-то мере (хотя, по-видимому, в гораздо меньшей, чем в предыдущем случае) смелость, очевидно, проявляется и тогда, когда человек рискует даже ради узколичных, эгоистичных или, наоборот, чуждых ему целей, как в известных случаях «бесстрашного преступника» и «отважного врага», которыми восхищаются даже тогда, когда их проклинают[22].
Богословие особо выделяет искупительные страдания Бога. По этому поводу М. Бубер писал, например, что искупить бесконечную вину не может никто, кроме самого Бога, когда Он велит Своему Сыну, Христу, взять на Себя искупительное страдание, чтобы все верующие в Христа спаслись через Него. Это была одна из главных (если не сама главная) идей апостола Павла. Тем самым Павел заложил основы учения, возникшего после него и помимо его собственной борьбы, учения, в котором Христос объявляется Божественной личностью: Бог страдает как Сын ради спасения мира, который Он как Отец сотворил, писал Бубер. Идея пророков о человеке, страдающем ради Бога, уступает здесь место идее Бога, страдающего ради человека. Таким образом, воздвигается новый образ Бога. Однако вопрос о смысле безвинного страдания отброшен вспять к точке зрения друзей Иова: безвинного страдания нет; только теперь учат о том, что каждый человек абсолютно виновен и заслуживает страдания, тем не менее он может все искупить, уверовав в страдание Бога[23].
В этих утверждениях целый сгусток религиозных и, разумеется, общечеловеческих проблем.
Во-первых, все верующие в Христа могут спастись, т. е. будут жить после жизни. Только в этом можно видеть спасение, в земной жизни никакого спасения христианство не обещает, даже не ставит об этом вопрос.
Во-вторых, христианство никогда не объясняло, каким образом страдание одного искупает грехи других, как и почему это происходит, подразумевая, что это невозможно объяснить в принципе. Зато идея Бога, страдающего ради людей, была религии чрезвычайно дорога и поэтому стремительно завоевывала сторонников.
В-третьих, абсолютная виновность всех является краеугольным камнем христианства. Без этой идеи не могут существовать искупительная жертва Бога и идея о спасении после смерти верующих — основные постулаты христианства. Считается, что виновными нужно признать и новорожденных. Сколько-нибудь внятного объяснения этой полной несуразицы богословов мы не найдем. Утверждение же, что человек грешен от природы — совершеннейшая бессмыслица, поскольку природа не рождает ничего ни грешного, ни безгрешного, а грех, порок, добродетель, преступление и т. д. представляют собой не что иное, как клейма, которые ставит только общество. Первородный грех и «греховность» новорожденного совсем не одно и то же.
Можно согласиться с 3. Фрейдом, что привязанность человека к Богу в силу инфантильности повторяет отношение к отцу. Но тут же возникает вопрос: к какому именно Богу занимает он такую позицию — к Отцу или Сыну? Думается, что к Сыну, поскольку христианин вообще редко думает о Боге-Отце и чаще знает лишь Христа. Однако остается неясным, почему человек должен страдать так же, как избранный им Бог, который призван примирять людей с жестокостью судьбы, особенно со смертью, и компенсировать им их страдания и лишения в этом мире, защищать и облегчать чувство вины. Главное же в том, что страдать верующему предписывает его религия.