Дверь в кабинет Павлюка открылась, и он выглянул в коридор.
— Каминский, Козинский! — рявкнул он. — Сюда, немедленно!!
— А как я? — спросила Зося.
— Я потом тебе все расскажу — ответил я.
В кабинете Павлюка было только три кресла. То, что за его столом, оккупировал маленький лысый человечек, почти полностью утонувший в безмерном кашемировом плаще. На двух других креслах, жестких и неудобных, где Павлюк вынуждал сидеть своих визитеров, находились два почти идентичных безликих молодых человека с хорошими стрижками и ослепительно сверкающими туфлями. Маленький человечек глядел в окно на вид Вавельберга, на собор и на замок. Молодые люди говорили друг с другом тихими, конспиративными голосами. Все трое подняли глаза, когда в кабинет вошли я и Бартек. Никто из них, надо прямо сказать, не был особенно воодушевлен тем, что увидел.
— Джентльмены, — сказал Павлюк на своем трясучем английском, — это люди, о которых я вам рассказывал.
Маленький человечек встал из-за стола и протянул руку.
— Эндрю Брайт, — сказал он на абсолютно безупречном польском. — Эти джентльмены — мистер Хопкинсон и мистер Рамиус.
Бартек посмотрел на молодых людей, пока я пожимал руку посла.
— Рамиус, — сказал он по-английски, — это же латышская фамилия.
— Это висконсинская фамилия, — оборонительным тоном возразил один молодой человек.
— Вы вызвали здесь настоящее смятение, мистер посол, — сказал я Брайту.
Он кивнул и снова сел, подобрав под себя полы своего плаща.
— К несчастью, этого было не избежать. У нас очень мало времени.
— На что? — спросил я настолько вежливо, насколько мне позволило мое любопытство.
Брайт взглянул на Хопкинсона, который поднялся, вышел из кабинета и закрыл за собою дверь.
— Мистер Хопкинсон и мистер Рамиус — работники консулата при нашем посольстве в Варшаве, — объяснил нам Брайт.
— ЦРУ, — сказал Бартек.
— Каминский, — предупредил Павлюк.
— Нет-нет, — улыбнулся Брайт и протянул ему руку. — Вы совершенно правы, мистер Каминский, ЦРУ.
Из кармана своего плаща он достал футляр из темно-красной кожи, размером и формой примерно с книгу в гибкой обложке, и мягко нажал на один конец. Футляр распался посередине, открыв ряд сигар.
— Это весьма деликатное дело.
Он вытянул сигару и снова нырнул в карман на поиски серебряной гильотины.
Я уселся в кресло, оставленное мистером Хопкинсоном.
— Американский турист натворил что-то страшное в Кракове, — сказал я. Это было единственное возможное объяснение его присутствию здесь, что я смог придумать. Если что-то страшное было бы сделано с американским туристом, то улаживать дела послали бы чиновника заметно меньшего по рангу.
Брайт не отрывал от меня взгляда все время, пока отрубал кончик сигары и раскуривал ее. Это был внушительный маневр; я бы, скорее всего, отрубил бы кончик собственного пальца, если бы попробовал.
В конце концов он сказал:
— Вы, конечно, слышали о лацертанах?
Долю секунды я прикидывал вероятность того, что американский посол в Польской Республике выбрал для посещения Краков и сошел с ума в кабинете моего начальника.
— Они, — продолжил он, — выразили желание посетить Польшу.
— Иезус Мария, — услышал я бормотание Бартека.
2
— Каминский и Козинский, — прошептал по-английски Хопкинсон Рамиусу достаточно громко, что его услышали я и Бартек.
Рамиус хихикнул:
— Еще идет в Кэтскиллс, я слышал.
— Держи меня, — сказал мне Бартек по-польски. — Я сейчас вызову международный конфликт.
— Справляйся сам, — сказал я, глядя в окно на страшную ширь бетона за ним. — Я, наверное, даже присоединюсь.
Бартек повернулся к Рамиусу и улыбнулся.
— Ах вы, сучьи дети, — сказал он американцам по-польски, продолжая широко улыбаться.
Рамиус улыбнулся в ответ:
— Хорошенький денек, не правда ли?
Бартек вздохнул и встал со мной рядом у окна.
— Что ж, либо у него исключительный самоконтроль, либо он не говорит ни слова по-польски, — сказал он.
— Либо он действительно сукин сын.
Бартек несколько секунд глядел через плечо на ЦРУшников. Потом покачал головой.
Маленькая VIP-гостиная краковского аэропорта была полна народу. Здесь в одинаково безликих костюмах были представители ЕС, НАТО, ООН, а так же польского и американского правительств, похоже, со всеми своими семействами: женами, детьми, тетями, дядями, бабушками и дедушками, и, похоже, с немалым количеством домашних животных. Всем хотелось заполучить шанс посмотреть на лацертан, и, несмотря на громкие жалобы представителей Секретной Службы, все заполучили такой шанс. Здесь же была группа ученых из НАСА в джинсах, рубашках поло и штормовках, которые прибыли за сорок минут до того на маленьком специальном реактивном самолете — самом чистом, что я когда-либо видел. Присутствовали президент и премьер-министр Польши, но так как они не могли выдерживать вид друг друга, то они и их соответствующие походные свиты удалились в разные боковые комнаты.
Снаружи на обжигающе холодном ветру стояла по стойке смирно рота солдат, пока их полковник инспектировал их в пятый-шестой раз. В нескольких сотнях метров в стороне ряды камер мировой прессы снимали унылую сцену из торопливо возведенного огороженного квадрата, который больше всего на свете походил на загон для скота. Я взглянул на часы. Рейс запаздывал.
— Какая будет ирония, если они прилетели так далеко, чтобы погибнуть в авиакатастрофе, — сказал Бартек.
— Да, уж.
Бартек тихонько поцокал языком.
— Ты начинаешь взвинчиваться.
— Нет.
— Ты говоришь односложно. Ты всегда начинаешь говорить односложно, когда взвинчен.
Я уставился на него. Он надел свой лучший костюм и туфли, и по такому случаю даже постригся, но все еще выглядел так, словно только что встал с постели, проведя предыдущую ночь на свадебной вечеринке.
— Да ты сам просто позор, — сказал я ему.
— Я знаю, — сказал он. — Могу я закурить?
Нам всем было сказано, что из уважения к американцам нам нельзя курить в гостиной. Поляки никогда не славились почтительным отношением к приказам, а говорить им не курить, это все равно что говорить американцам, что им не позволено носить оружие. Я уже путем пристального наблюдения установил, что и Рамиус и Хопкинсон вооружены, и, предполагаю, далеко не только они одни.
Возникла какая-то суматоха в дальнем конце гостиной, и общее движение тел к окнам. Я выглянул наружу и увидел крошечное темное пятнышко на фоне стремительно бегущих облаков.
Из дамской комнаты вернулась Эльжбета:
— Я что-нибудь пропустила?
Я показал на быстро приближающееся пятнышко.
— Там какая-то женщина сказала, что они не смогут здесь сесть, — сказала она. — Они говорит, что здесь короткая посадочная полоса.
Бартек хихикнул. Я почувствовал, как на меня накатывает волна паники.
— Это ведь неправда, да? — спросила Эльжбета.
Госпиталь выделил ей день отгула, чтобы присоединиться к мужу в его героической миссии, хотя попытка остановить ее была бы актом безрассудной храбрости. Она взглянула на Бартека, потом на меня, и на лице ее появилось встревоженное выражение.
— Они же должны знать, какая взлетная полоса им нужна, — сказала она. — Иначе они даже не попытаются приземлиться, ведь так?
— Команда инженеров американских ВВС проверяла полосу каждый день всю прошлую неделю, — сказал я. Бартек испустил грубый звук, и я локтем заехал ему в ребра. — Они даже привезли сюда своего авиадиспетчера для работ по посадке. Все должно пройти прекрасно.
Мы все снова посмотрели в окно. Темное пятнышко превратилось в темно-серый самолет, становящийся все больше и больше. Даже с такого далекого расстояния мы могли сказать, что он просто гигантский. Я следил, как он грациозно снижается в нашу сторону с юго-запада, и снова подумал о маршруте, который мне показали, когда я прибыл в аэропорт сегодня утром. Я все удивлялся, почему так много ответственности за визит лацертан было возложено на мои плечи, но когда я увидел маршрут, все стало совершенно ясно.
Лацертане, как оказалось, вовсе не выражали желания посетить Польшу. Они выразили интерес посетить в Польше всего лишь один конкретный город.
Американский военный самолет был невероятно большим. Он катился на VIP-стоянку, как океанский лайнер, заходящий в док. Вслед за президентом и послом Брайтом мы все гуськом вышли на ветер. Благодаря проклятию, выпавшему мне, я и Эльжбета двинулись с ними и их помощниками к самолету, в то время, как все остальные остались стоять сзади возле VIP-гостиной.
Передвижной трап вывернул на позицию и покатился к борту самолета.
Почетный караул из американских летчиков и польских солдат выстроился по обе стороны. Маленькая розовая шляпка, подпрыгивая, прокатилась мимо нас, уносимая ветром по бетону. Я оглянулся на толпу, но не разглядел, кто же потерял свой головной убор. Резкий порыв подхватил шляпку и точно забросил ее прямо в открытый грузовой люк самолета, где она и скрылась из глаз.
На вершине лестницы трапа в борту самолета открылась дверь. На платформу вышел летчик, закрепил дверь, потом шагнул в сторону, встал по стойке смирно и отдал салют.
Из двери самолета на четырех тяжело бронированных ногах появилась несколько побитая металлическая сфера около полутора метров в поперечину и на мгновение остановилась на платформе.
— О, боже, — сказала рядом со мной Эльжбета.
— Надеюсь, что нет, — отозвался Бартек по другую сторону от меня.
Металлическая сфера подошла к краю платформы. Ее передние ноги согнулись в коленях, и несколько секунд казалось, что она изучает ступеньки. Потом она неторопливо зашагала в нашу сторону. Позади нее на дневной свет наружу выходили другие бронированные сферы.
Первая сфера дошла до последней ступеньки. Четыре бронированные руки, заканчивающиеся сложными на вид клешнями, выросли у нее на экваторе на равном расстоянии друг от друга. Над каждой рукой был небольшой блестящий зеленый кабошон, и еще один на вершине сферы, словно зеленый сосок. С того места, где стояли мы с Эльжбетой, всего в паре метров от нее, я видел, что поверхность сферы покрыта путаным орнаментом, причем некоторые его части были гораздо старше и более выцветшие, чем другие.