Меня искушало сказать ему, что это и была катастрофа, что мы провели весь день, бродя по Аушвицу с самыми большими фанатами нацистов, но я вспомнил свое обещание, данное Фруки, и вместо этого пошел искать Эльжбету.
Меня разбудил звонящий на ночном столике телефон. Я схватил трубку до того, как проснулась Эльжбета, и пробормотал что-то напоминающее свое имя.
— Большое инфо, — сказал Фруки. — Настоящее большое инфо.
Рядом со мной Эльжбета вздохнула во сне и повернулась. Я посмотрел на будильник. Было полчетвертого.
— Ты где? — спросил я.
— Не могу тебе сказать. Но мы еще в Польше.
— Ты когда-нибудь спишь? — спросил я.
— Мы спим посменно, — сказал Фруки. На другом конце линии я слышал возгласы и пение на фоне какой-то из песен «Нирваны». Словно вечеринка в номере отеля. — Не мой черед.
— Поспи немного, — сказал я. — Ради нашей общей безопасности.
— Ты ведь хочешь реально узнать, почему она не взорвалась, не так ли? — спросил он.
— Не взорвалась, и ладно, — сказал я. — Мне и этого достаточно.
— Мы думаем, у них есть какое-то силовое поле, которое подавляет химические реакции, — сказал он. — Хитрый Кот просто остановил эту штуку.
— Иди спать, — повторил я.
— Я хочу сказать, чем бы это ни было, оно достаточно маленькое, чтобы поместиться внутри скафандра. Вообрази, если они продадут это нам.
— У меня был длинный день, — сказал я ему. — Вали прочь.
Я положил трубку, улегся на спину и уставился в потолок. Я очень устал, но не чувствовал ни капельки, что хочу спать. Я раздумывал, смогу ли я когда-нибудь перестать чувствовать ощущение формы гранаты в своей ладони.
3
Лацертане улетели из Кракова на следующий день, и я был рад видеть их и весь цирк дипломатов, сановников ООН и прихлебателей НАСА покидающими мою страну. Я хотел получить обратно свою жизнь, и я хотел, чтобы она вернулась ко мне в состоянии по возможности близком к тому, какой она была, прежде чем чужаки решили отдать дань уважения окончательному решению еврейского вопроса.
Так, конечно, не произошло. Я вернулся на работу, но все для меня стало выглядеть по-другому. Я пытался заниматься своим делом, но не мог перестать думать о том, как маленькие ублюдки восхищенно топают по лагерю в Освенциме.
Газетные и тележурналисты из такого далека, как Окленд и Душанбе, звонили мне, чтобы взять интервью о моем времени в компании лацертан, и хотя я обнаружил, что лично мне интересно наличие в Душанбе тележурналистов, я сказал им всем, что говорить с ними не желаю.
Множество британских, американских, французских и немецких телеканалов предлагали мне весьма ощутимые суммы за эксклюзивы, и я завернул их всех, что вызвало массу жгучих ссор с Эльжбетой. Поэтому я нарушил свое обещание Фруки и рассказал ей все. Когда я закончил, она подумала немного, а потом сказала, что, хотя она теперь понимает мое нежелание давать интервью, я все же должен дать одно ради денег. Мы согласились, хотя и без охоты, разойтись во мнениях.
Как-то ночью примерно через пару недель после лацертан меня около полуночи разбудил телефон, звонящий возле постели.
Я взял трубку и голос Стивена Хоукинга сказал:
— Эта личность говорит с личностью, известной как Бедный Ублюдок?
— О боже, — сказал я.
Голос произнес снова:
— Эта личность говорит с личностью, известной как Бедный Ублюдок?
— Это который их вас? — спросил я.
Возникла пауза, пока лацертанин справлялся в языковой базе данных.
Потом он начал:
— Эта личность гово…
— Да! — закричал я. — Кто вы?
— Эта личность известна как Хитрый Кот, — сказал лацертанин. — Удовлетворительно ли здоровье Бедного Ублюдка?
— Откуда вы взяли мой номер? — спросил я.
— Эта личность взяла справку в телефонном каталоге Кракова и установила контакт с личностью в списке под именем Козинский Т.
У меня вдруг возник пугающий образ Хитрого Кота, держащего трубку в бронированной руке, приближающего аппарат к боку скафандра и бешено набирающего номер каждого Козинского Т. из телефонного справочника Кракова.
— Что вы хотите? — пробормотал я, борясь с подушками, пока не уселся в постели.
Возникла пауза, лацертанин, очевидно, просматривал какую-то заранее приготовленную речь.
— Я хочу поблагодарить вас за спасение моей жизни, — сказал он. Потом он сказал: — Эта строка — просто шум, Бедный Ублюдок. Эта личность приносит много извинений за недостаток легкости с языком Бедного Ублюдка.
Я прижимал трубку к уху и думал, кончится ли когда-нибудь этот кошмар.
— Я не спас вашу жизнь, — сказал я. — У вас была штуковина, которая останавливает взрывы.
— Бедный Ублюдок верил, что жизнь этой личности в опасности. Бедный Ублюдок не знал о штуковине, которая останавливает взрывы.
— Ну, это верно, но…
— Поэтому Бедный Ублюдок спас жизнь этой личности.
Логика вывода в данный момент мне плохо давалась, поэтому я просто сказал:
— Ну, ладно, если вы так считаете…
— Поэтому эта личность… — Компьютерный голос прервался, и я мог поклясться, что услышал «тук-тук-тук» металлической ноги, в раздумье постукивающей по полу. — Мы вам обязаны, — сказал он. Потом пауза. — Нет, еще одна бессмысленная строка. В этом языке нет смысла, Бедный Ублюдок. Эти люди продали нам дефективные лингвистические программы. Эта личность будет требовать замены.
Я устало покачал головой.
— Нет, смысл есть. Может, вы еще не до конца поняли, как пользоваться языковым софтвером. Надо просто говорить «я», а не «мы». Хитрый Кот обязан мне, но не все лацертане. — Я никак не мог поверить, что веду такой разговор.
— Хитрый Кот, все лацертане, все — одна вещь, — сказал голос. — Эти личности не делают различий.
— Правда?
— Эти люди обязаны Бедному Ублюдку.
— Хорошо, порядок, купите мне какие-нибудь цветочки.
— Наверное, Бедный Ублюдок захочет технические спецификации на ту штуку, которая останавливает взрывы?
— Хорошая мысль, но я не думаю, что буду пользоваться ею очень часто.
Молчание на другом конце линии.
— Хотя, — сказал я, когда совершенно причудливая мысль скользнула ко мне неизвестно откуда, — кое-что вы могли бы сделать…
Я повесил трубку и потер ухо. Глянув на будильник, я увидел, что уже почти четыре утра. Рядом со мной Эльжбета — очевидно, привыкшая к долгим телефонным разговорам в нелепые ночные часы — тихонько посапывала. Я улегся и закрыл глаза.
И здесь кто-то начал тарабанить в дверь.
— Ты встанешь и ответишь, — сказала Эльжбета.
Я открыл глаза.
— Я думал, ты спишь.
— Когда столько происходит вокруг меня?
Снова затарабанили.
— Давай, посмотри кто это, Томек.
Я встал, надел шлепанцы и зашаркал из спальни через гостиную, в конце концов прислонив голову к входной двери. Дверной глазок оказался прямо напротив моего глаза, дал картинку типа рыбий глаз с очень возбужденным Фруки. Я не был слишком удивлен, даже если и предполагал, что он улетел вместе с лацертанами обратно в Америку.
Я отпер дверь, открыл ее и сказал:
— Тебе следовало позвонить загодя. Я бы приготовил еду.
— Ага, — пробормотал он, протираясь мимо меня в квартиру. — Только я не мог позвонить загодя. Разве я мог, когда твой телефон последние три с половиной часа был занят?
— Разве? — Я пожал плечами: — Наверное, сбой на линии.
— Нет, сбоя не было. Я проверил.
Он остановился в центре гостиной и повернулся ко мне лицом:
— Я думал, я у нас хорошие рабочие отношения, Том.
— Хорошие, — сказал я, — если ты запомнишь, что не надо называть меня Том.
Я закрыл входную дверь и снова запер ее.
— Том, — сказал он, — я когда-нибудь лгал тебе?
Я подумал.
— Не думаю, — сказал я. — Если не считать лжи умолчания, конечно, в противном случае ты лжешь мне более или менее постоянно с тех пор, как мы впервые встретились.
Его обычная улыбка полностью отсутствовала, и было не тяжело догадаться, почему. Он смотрел на меня так пронзительно, что я мог бы вспыхнуть от жара. Я устало мигал на него.
— О, это ты, Тим, — сказала Эльжбета из дверей спальни. — Я не знала, что ты вернулся.
— Иди в постель, Лиз, — сказал Фруки, не отрывая глаз от меня. — Нам с Томом надо кое о чем потолковать.
— Да как ты смеешь говорить со мной подобным образом! — закричала она, больше от удивления, чем от чего-то иного. — Врываешься сюда в черт знает какое…
— Иди в постель, — мягко сказал я.
— Томек!
— Просто иди, Эльжбета. Тиму и мне надо кое-что обсудить.
Она уставилась на нас, и я должен признать, это был гораздо более пугающий взгляд, чем тот, на который был способен Фруки.
— Мне что, и уши пальцами заткнуть? — иронически спросила она. — Просто на случай, если я подслушаю какие-то ваши секреты?
— Не попала, — сказал Фруки, так и не посмотрев на нее.
— И меня зовут не Лиз! — завопила она. До этой ночи я мог бы сказать, что невозможно делать резкие движения в рубашке до лодыжек, однако Эльжбете это прекрасно удалось, когда она бросилась обратно в спальню. И она хлопнула дверью достаточно сильно, чтобы сбить со стены одну из уродливых картин своей кузины Ивоны.
Фруки и я остались стоять в центре гостиной, уставясь друг на друга. Я сказал:
— У тебя две минуты, а потом я звоню в полицию.
— Думаешь, я боюсь полиции?
— Через пару минут узнаем.
— Окей, — сказал он, — о чем вы говорили?
— Извини? — сказал я.
— Ты и твой маленький приятель, — рявкнул он. — Не надо, я знаю, что один из них звонил тебе; который? Хитрый Кот? Сверхмеховые Животные?
— Тим, я в шоке, — сказал я. — Ты хочешь сказать, что следил за моими телефонными звонками?
— Не играй со мной в дурачки, Томаш. О чем вы говорили?
— Если ты подслушивал мой телефон, — сказал я, начиная злиться, — почему ты сам не можешь сказать?