– Да, но… – начала было лизоблюдка, но тут же замолкла. Не знаю, почему, может быть, поняла, что герцогиня права, а может, напротив, совершенно не могла согласиться с ее мнением.
Но зато барон Шмидлин не закрывал рта. И я подумал, а почему бы мне не присоединиться к его слушателям. Я понимал, что было бы очень хорошо завоевать полное доверие этого человека, а нет лучшего способа добиться чьей-то любви, чем внимать его речам. Это действительно странно, даже мне, такому старому, странно и необъяснимо, как легко люди обычное внимание отождествляют с любовью.
Тот молодой врач, Радецки, похоже, преследовал те же цели, что и я, он выразительно кивал головой и другими способами давал понять, что прилежно следит за тем, как Шмидлин злоупотребляет даром речи. Там же стояли и еще двое одетых по последней венской моде. Итак, можно было предположить, что барон Шмидлин оживленно беседует с членами истиной комиссии. Он, несомненно, наслаждался тайным знанием того, что существует еще и секретное доверенное лицо Его императорского величества, то есть я. Все то время, которое я провел среди этих типов, он всем своим видом свидетельствовал о том, что нет ничего, что люди любили бы больше и что приносило бы им такое наслаждение, как собственная убежденность в том, что ложь это правда. Этот Шмидлин просто расцвел благодаря нашему знакомству, чьи корни питались щедрым удобрением обмана.
Я подошел к ним, Радецки, увидев меня, вздрогнул. Барон Шмидлин с приветливой улыбкой поклонился и познакомил с доктором Радецким и двумя учеными, графами, имена которых я тут же забыл. Один был в светловолосом парике, второй в рыжем. Меня он, естественно, представил как графа фон Хаусбурга, остановившегося в Белграде по дороге в Ниш.
– Я как раз рассказываю молодым господам из Вены, как мы восстанавливали и перестраивали Калемегданскую крепость. Руководил работами генерал Доксат, вы встретитесь с ним в Нише. Именно он и предложил использовать для крепости проект гениального французского маршала Вобана.
– Вобан, Себастьен Ле Претр де Вобан? Вы говорите о маршале, которого наш принц Евгений Савойский поколотил, как только он прибыл? – спросил Радецки.
– Вот именно, – подтвердил барон, поправляя парик, который все равно сидел на его голове криво, – но не следует забывать, что маршал Вобан в свое время выигрывал каждое сражение. Он, вообще-то, по профессии был инженером, и главной областью его деятельности было укрепление городов и их осада. Каждый город, который он осаждал, ему удавалось взять, и я хотел бы лишь напомнить вам, господа, что в свое время его добычей стали, в частности, Лиль, Маастрихт, Люксембург, при том что каждый из городов, для которых он разработал фортификацию, сумел устоять перед неприятелем.
– То есть он мастер и обороны, и наступления, – включился в разговор я.
– Так ведь нужно знать, как наступают, – сказал Шмидлин, – чтобы знать, как этому сопротивляться. И наоборот, нужно разбираться в обороне, чтобы ее прорвать. Генерал Доксат воспользовался всеми основными рекомендациями, предложенными маршалом Вобаном для успешной артиллерийской фортификации. В нашей библиотеке вы можете ознакомиться с небольшой книжечкой маршала об осаде и укреплениях, при условии, конечно, что знаете французский. Этот труд называется «De l’attaque et de la defense des places» [1]. Напечатано в Париже, в этом году.
Он сделал паузу, потом продолжил:
– Так что завтра мы могли бы все вместе осмотреть крепость.
– Да, вы обязательно должны провести нас по всем укреплениям, – любезно отреагировал один из спутников Радецкого, тот, что был в светлом парике.
На эти слова Шмидлин вдруг хлопнул себя по лбу и сообщил:
– Чуть не забыл, завтра вечером у нас бал-маскарад. Это важнейшее событие светской жизни этой осени, и нет такого уважающего себя человека в Сербии, кто не появится в резиденции регента в маскарадном костюме и под маской.
– А не расскажете ли вы нам что-нибудь, связанное с причиной нашего прибытия сюда? – спросил другой ученый, под рыжим париком. Радецкий взглянул на меня, потом на Шмидлина, на фальшивого рыжеволосого, на фальшивого блондина и снова на меня. Барон многозначительным взглядом попросил моего разрешения, которое я и дал легким наклоном головы.
– Первые жалобы от сербов мы получили, если мне не изменяет память, осенью тридцать четвертого. Но мы не обратили на них внимания, посчитав бессмысленным суеверием. Затем были жалобы весной тридцать пятого, но мы снова их проигнорировали без какой-либо проверки: однако незадолго до Рождества того же года у нас исчез один сборщик налогов, причем именно в тех краях, откуда поступало большинство жалоб. Мы списали это преступление на разбойников из крестьян, сербы их называют гайдуками, посчитав, что им ничего не стоило убить и ограбить человека, тем более сборщика налогов, который возвращался в столицу с собранными деньгами. Они не только изрядно разжились добычей, но еще и выросли в глазах своих соотечественников, отняв награбленное, каковым сербы считают налоги. Сборщика налогов сопровождала охрана из пяти солдат. Той ночью все они заснули, никого не оставив на часах. Они были пьяны, это мы установили без труда. Когда они наутро проснулись, ни сборщика, ни денег не было. Естественно, мы приказали немедленно обыскать и солдат, и их вещи, заподозрив их в сговоре с целью убийства и присвоения денег. Однако мы ничего не нашли, ни крейцера. Кроме того, если бы солдаты действительно это сделали, они не вернулись бы в Белград, а отправились в другой город пропивать эти деньги. И еще мы заметили, что ведут они себя очень странно. Стали тихими, бледными, обессилели. Перестали выпивать, а это уже очень серьезный признак. И вскоре мы сняли с них подозрения и пришли к тому, что это преступление следует отнести на счет сербских гайдуков.
– Можем ли мы поговорить с этими солдатами? – прервал барона Радецки.
– Ох, нет, дорогой господин Радецки. Вскоре после того, как все это произошло, их пришлось уволить со службы. Они были больше неспособны с ней справляться. И я уверен, что все они давно покинули Белград. Но вы можете поговорить с их полковым врачом… Нет, простите, не можете, он переведен в Ниш, если не ошибаюсь. А в Нише, как вы знаете, ситуация тяжелая. Придется послать ему депешу с вызовом сюда. Хотя он все равно не сможет приехать. Не можем же мы оставить город без врача, когда нужно защищать его от турок. Говорят, что там сконцентрировано восемьдесят тысяч турок.
– Продолжайте же ваш рассказ, – с нетерпением проговорил я.
– Да. Итак, мы распорядились удвоить число солдат, сопровождающих других сборщиков налогов, и потребовать от них высочайшей бдительности, потому что считали необходимым решительно предотвратить повторное нападение гайдуков. И действительно, нападений больше не было. Так бы мы и жили дальше, удовлетворенные тем, что удалось искоренить зло, если бы не произошло нечто совершенно невероятное. Два наших сербских обер-капитана, находясь проездом в тех самых краях, совершенно случайно обнаружили в подвале одной корчмы тело сборщика налогов. Тело было… было… обер-капитаны там оказались прошлым летом… шесть месяцев спустя после исчезновения сборщика… и тело было… было…
Шмидлин постоянно поправлял свой парик, который все более и более бессмысленно топорщился на его круглой голове.
– Тело было… было…
– Да что же вы, говорите наконец, что там было с этим телом, я не могу больше этого терпеть, – вскричал я.
– Тело было… – Его локоны торчали в разные стороны. – Тело было…
В этот момент кто-то взвизгнул. Я обернулся и увидел парик. На полу. Темно-каштановый парик. Над ним стояла Мария Августа. Без парика. Ее волосы были седыми. Совершенно седыми. И короткими.
«Эта женщина… Эта женщина, – подумал я, – действительно страдает. Ведь ей нет еще даже тридцати лет. А она совершенно седая. Совершенно».
– Что случилось? – спросил Радецки.
– Не знаю, – ответил один из его спутников в париках.
Но эта женщина совершенно седая. Измученная душа. Душа.
Я не мог оторвать от нее взгляда. Подбежал слуга, поднял парик и попытался отдать его герцогине. Она, однако, не пожелала его взять. Повернулась и быстро вышла из зала. Ее уход был отнюдь не величественным, он был жалким и походил на бегство. Лишь после того, как она покинула зал, я нашел в себе силы снова повернуться к Шмидлину и врачам. Барон продолжал поправлять свой парик. И это меня нервировало.
Рыжеволосый ученый граф потянул носом воздух и сказал:
– Здесь чем-то воняет. Серой.
Радецки, в отличие от меня, быстро взял себя в руки:
– Итак, тело было?..
– Тело было, – повторил Шмидлин, но я видел, что он вообще не думал, о чем говорит. Мне захотелось шлепнуть его по щеке.
– Прошу меня извинить. Мне необходимо кое-что… сделать, – сказал барон и в следующий же момент исчез.
Я попытался успокоиться. После всего, что узнал. Во-первых, обер-капитаны нашли тело. Тело. Следовательно, сборщик налогов был мертв. Это важно. Он был мертв. Во-вторых, обер-капитаны были живы. Шмидлин не сказал, что с обер-капитанами что-то случилось. В-третьих, у герцогини были седые волосы. Это меня не успокаивало. Это меня оскорбляло. Приняв во внимание все вышеуказанное, за исключением герцогини, у меня, естественно, не было оснований для тревоги. Может быть, только за исключением тела. Как же оно выглядело, если Шмидлин не мог произнести слова, которыми хотел его описать.
– Барон, по-видимому, вернется, – обратился ко мне Радецки.
– Я на это надеюсь, – ответил я как можно любезнее.
– Что вы думаете? – снова спросил Радецки.
– О чем?
– О том, что произошло с телом.
– Понятия не имею, – проговорил я.
– Я тоже, но, должно быть, что-то страшное.
– Вы же врач, неужели для вас осталось что-нибудь страшное?
– Не знаю. Вероятно, то, чего я еще никогда не видел.
– Вам следовало бы поговорить с обер-капитанами, – я попытался быть предупредительным.