ШЛО ВРЕМЯ…
Мэри, эта деревенская мышка, стала зенитчицей, приписанной к тяжелой артиллерийской батарее Гайд-парка. Это вызвало у ее матери немалую тревогу – особенно после того, как 17 апреля 1942 года во время авианалета погибла 18-летняя зенитчица Саутгемптонской батареи ПВО. «У меня сразу же возникла мучительная мысль – это могла быть Мэри», – писала Клементина дочери. Впрочем, она признавалась, что «ощущает тайную гордость, ведь моя любимая выбрала эту трудную, однообразную, опасную и необходимейшую работу, – я так часто о тебе думаю, моя Милая Мышка»[1143]. Джон Колвилл вспоминал, как однажды вечером, когда завывали сирены воздушной тревоги, «премьер помчался на своем автомобиле к Гайд-парку, чтобы увидеть батарею Мэри за работой»[1144].
Более того, Мэри постоянно повышали, и к 1944 году (предпоследнему году войны) она обнаружила, что командует 230 доброволками. «Неплохое достижение в 21 год!» – гордо писал ее отец Рандольфу[1145].
На Уинстона-младшего все это производило еще более сильное впечатление. Он понимал, что его дед – важный человек, но обожествлял он свою тетю Мэри. «Трехлетнему ребенку трудно осознать, что его дедушка – премьер-министр, который командует всей войной, – писал Уинстон-старший в своих воспоминаниях. – ‹…› Но когда у твоей тети четыре огромные пушки, свои собственные – это нечто!»[1146]
Сердце Эрика Дунканнона было разбито. Это стало очевидным 6 сентября 1941 года, в субботу, когда они с Джоном Колвиллом и группой друзей отправились пострелять в окрестности Стэнстед-парка.
Колвилл писал: «Эрик в самой простодушной и обаятельной манере признался мне, что по-прежнему может думать лишь о Мэри Черчилль»[1147].
Черчилль в конце концов уступил. 8 июля 1941 года, во вторник, в разгар дневной жары (с температурами сильно за 30), Джон Колвилл зашел в кабинет Черчилля перед его обычным перерывом на сон.
– Слышал, вы замышляете меня покинуть, – произнес Черчилль. – Сами знаете, я могу вас остановить. Я не могу сделать так, чтобы вы остались при мне вопреки вашей воле, но я могу назначить вас на другое место.
Колвилл ответил, что понимает это, но надеется, что Черчилль так не поступит. И показал ему одну из своих контактных линз – так и не подогнанных до конца.
Черчилль сказал Колвиллу, что отпускает его[1148].
Линзы наконец сели нормально. Колвилл явился на еще одно медицинское собеседование в Королевских ВВС и на сей раз – «О упоение!» – прошел. Вскоре он принес присягу в качестве нового члена Добровольческого резерва Королевских ВВС: первый этап на пути к тому, чтобы стать пилотом. Впрочем, в ВВС настаивали, что вначале ему надо запломбировать два зуба (прежде его дантист уверял, что об этом можно не беспокоиться). Процедура заняла час.
В конце концов Колвиллу пришло время покинуть дом 10 по Даунинг-стрит, чтобы начать обучение на летчика-истребителя. Он мог носить контактные линзы лишь примерно по два часа, так что (к счастью) не подходил для экипажа бомбардировщика. Черчилль «согласился, что краткий, напряженный бой, который ведет пилот истребителя, гораздо лучше затяжных ожиданий, которые вынуждена переносить команда бомбардировщика, прежде чем она доберется до своей цели». Однако премьер ужаснулся, когда узнал, что Колвилл будет проходить подготовку не как офицер, а как авиационный эквивалент рядового солдата пехоты – рядовой авиации 2-го класса. «Не соглашайтесь, – посоветовал ему Черчилль. – Вы не сможете взять с собой слугу».
Колвилл писал: «Ему и в голову не пришло, что у одного из его младших личных секретарей, зарабатывающего 350 фунтов в год, может не быть собственного камердинера»[1149].
30 сентября, уложив вещи, Колвилл без лишнего шума попрощался с премьером – зайдя к нему в кабинет. Черчилль держался благодушно и доброжелательно. «Он подчеркнул, что это должно быть просто "au revoir"[1150], поскольку он надеется, что я буду часто возвращаться и наведываться к нему». Черчилль сказал Колвиллу, что ему, премьеру, вообще-то не следовало бы его отпускать – и что Энтони Иден пришел в раздражение, когда выяснилось, что приходится это делать. Но Черчилль признал, что Колвилл совершает «очень благородный поступок».
В конце встречи Черчилль проговорил:
– Я отношусь к вам с огромной симпатией, как и все мы, в особенности мы с Клемми. До свидания, да благословит вас Бог.
Колвилл вышел, ощущая сильнейшую печаль. «Я покидал эту комнату, чувствуя комок в горле: такого со мной не случалось много лет», – писал он[1151].
Нет, Колвилл не погиб в пламени боя после того, как его самолет подвергся обстрелу какого-нибудь «Мессершмитта Ме-109» и развалился на куски. Он прошел летную подготовку и был приписан к разведывательной эскадрилье, летавшей на американских «мустангах» и базировавшейся в Фантингтоне, совсем рядом со Стэнстед-парком. Там он подхватил импетиго[1152]. Леди Бессборо, мать Эрика Дунканнона, пригласила его пожить в Стэнстед-хаусе, пока он не выздоровеет. Через несколько недель его вызвал Черчилль.
– Пора вам сюда вернуться, – заявил премьер.
– Но у меня пока был всего один настоящий полет.
– Ладно, можете сделать шесть. А потом возвращайтесь на работу[1153].
После шести вылетов Колвилл вернулся на Даунинг-стрит, 10 – чтобы возобновить работу в качестве личного секретаря премьера. Незадолго до дня высадки союзников в Нормандии его вызвали обратно в эскадрилью – несмотря на протесты Профессора, заявлявшего, что он слишком лакомая цель для немецкой разведки. Черчилль отпустил его, хотя и неохотно. «Похоже, вы думаете, что эта война ведется для вашего личного развлечения, – заметил премьер. – Впрочем, в вашем возрасте я чувствовал бы то же самое. Так что можете взять боевой отпуск на два месяца. Но в этом году – больше никаких каникул»[1154].
Этот период вряд ли можно назвать каникулами. Колвилл совершил 40 вылетов, проводя разведывательную аэрофотосъемку французского побережья. «Просто дух захватывало, когда мы пересекали Ла-Манш и видели внизу море, так и кипящее всевозможными кораблями, направлявшимися к участкам высадки десанта, – писал он в дневнике. – И еще захватывало дух, когда ты осознавал, что стал частью гигантской воздушной армады, этой тучи бомбардировщиков и истребителей, которых несметное количество – словно скворцов весной; и все эти самолеты движутся на юг»[1155]. Трижды его чуть не сбили. В пространном письме Черчиллю он описывал один такой случай – когда снаряд, выпущенный из зенитного орудия, пробил большую дыру в крыле его самолета. Черчиллю очень понравился этот рассказ.
А потом Колвилл вновь вернулся на Даунинг-стрит, 10. Прежде, до своего недолгого пребывания в рядах Королевских ВВС, он пользовался симпатией в доме 10, но (по словам Памелы Черчилль) к нему там никогда не относились слишком уж сердечно. Теперь же, после возвращения с активной боевой службы, его акции поднялись. «Всем нам, кроме Клемми, не очень-то нравился Джок, – говорила Памела много лет спустя. – ‹…› Но потом он ушел, поступил в авиацию, и мне кажется, что это было очень разумно, потому что, понимаете, когда он объявился снова, все были очень рады его видеть»[1156]. Он больше не казался «размазней», каким его впервые увидела Мэри летом 1940 года. «Ничто не могло быть дальше от истины», – признала она позже.
В 1947 году Колвилл стал личным секретарем принцессы Елизаветы, которой вскоре предстояло сделаться королевой. Предложение застало его врасплох. «Вы обязаны согласиться», – сказал ему Черчилль. Во время своего двухлетнего пребывания на этой должности он познакомился с Маргарет Эгертон, одной из фрейлин принцессы, и влюбился в нее. Они обвенчались 20 октября 1948 года в церкви Святой Маргариты, примыкающей к Вестминстерскому аббатству.
Колвилл достиг славы, затмившей славу всех его собратьев-секретарей, когда в 1985 году он опубликовал свой дневник (его отредактированную версию) под названием «На обочинах власти». Эта работа стала одной из отправных точек для всех исследователей, интересующихся внутренними механизмами работы Даунинг-стрит, 10 при Черчилле. Готовя текст к публикации, Колвилл убрал много личных материалов («тривиальных записей, не представляющих широкого интереса», как он выразился в предисловии), хотя каждый, кому доводилось читать сам его рукописный дневник, хранящийся в кембриджском Черчиллевском архивном центре, мог убедиться, что эти «тривиальные записи» были исключительно важны для самого Колвилла.
Он посвятил свою книгу Мэри Черчилль – «с симпатией и с раскаянием в некоторых не слишком комплиментарных упоминаниях ее особы в начале этого дневника».
В общей сложности Бивербрук пытался официально подать в отставку 14 раз[1157]. В последний раз это произошло в феврале 1942 года, когда он был министром снабжения. Он предпочел уйти, а не занять предложенный ему новый пост – министра военной промышленности. На сей раз Черчилль не стал возражать – несомненно, к большой радости Клементины.
Через две недели Бивербрук ушел окончательно. «Я обязан вам своей репутацией, – признавался он Черчиллю в письме от 26 февраля – это был последний день, проведенный им на рабочем месте. – На самом деле именно вы стали источником уверенности общества во мне. И мою храбрость поддерживали вы». Он заверил Черчилля, что тот – «спаситель нашего народа и символ сопротивления в свободном мире»