– Не гони! Просто скажи им, что я хотел словить кайф.
Я на секунду задумался.
– Ладно. Твоя взяла. Пожалуй, другого выхода нет.
Я приподнял все еще включенную в розетку магнитолу над ванной.
– Дай мне как следует прицелиться. Ты ведь хочешь, чтобы я бросил радио в ванну, когда «Белый кролик» достигнет пика?
Адвокат погрузился в воду и благодарно улыбнулся.
– Да, бля. Я уже хотел вылезти и позвать одну из чертовых горничных.
– Не волнуйся. Готов?
Я нажал на кнопку воспроизведения, «Белый кролик» начал подходить к кульминации. Адвокат сразу же начал стонать и завывать. Еще один забег в гору в надежде, что на этот раз он доберется до вершины. Глаза зажмурены, из маслянистой зеленой воды торчат только голова и коленные чашечки.
Удерживая магнитолу одной рукой, другой я пошарил в пространстве рядом с раковиной, где лежали спелые грейпфруты. Самый крупный весил почти килограмм. Я взял его крепкой бейсбольной хваткой и, когда «Белый кролик» достиг пика, швырнул плод, как пушечное ядро, в ванну.
Адвокат дико заорал, бултыхаясь в воде, словно акула, поймавшая добычу, и разливая воду по всему полу. Он пытался за что-то ухватиться.
Я выдернул шнур из розетки и быстро выскочил из ванной комнаты. Магнитола продолжала играть, теперь используя энергию безобидных батареек. Шум в санузле постепенно затих. Я подбежал к сумке и вытащил газовый баллончик. В этот момент адвокат распахнул дверь и вывалился наружу. Взгляд по-прежнему расфокусирован, но он размахивал ножом в явном намерении кого-нибудь им пырнуть.
– Перцовый газ! – крикнул я. – Хочешь попробовать?
Я поводил баллончиком перед его слезящимися глазами.
Адвокат остановился.
– Сволочь! – прошипел он. – А ведь ты точно не побоишься, да?
Я рассмеялся, не убирая баллончик.
– Чего разволновался? Тебе понравится. Черт, в мире ничто не сравнится с кайфом от перцового газа – сорок пять минут на коленях, рвотные позывы, нечем дышать. Вмиг успокоишься.
Адвокат посмотрел в мою сторону, пытаясь удержать взгляд в одной точке.
– Дешевый белый сукин сын. С тебя станется, так?
– Что такое? Всего минуту назад ты просил прикончить тебя. А теперь хочешь сам меня прикончить? Что мне, по-твоему, делать? Вызвать чертову полицию?
Он обмяк.
– Копов? – повторил я. – У меня нет выбора. Я не могу лечь спать, когда ты бродишь вокруг в таком состоянии, с мозгами набекрень от кислоты, пытаясь искромсать меня чертовым ножом.
Адвокат поворочал глазами и попытался улыбнуться.
– Кто здесь кого хочет искромсать? – пробормотал он. – Я собирался всего лишь вырезать у тебя на лбу небольшую букву Z, не более того.
Он пожал плечами и потянулся за сигаретами, лежащими на телевизоре. Я погрозил ему баллончиком.
– Залезай обратно в ванну. Съешь пару красненьких и постарайся успокоиться. Покури травки, заряди герыча, сделай что угодно, только дай мне отдохнуть.
Адвокат пожал плечами и рассеянно улыбнулся, словно я предложил совершенно логичное решение.
– Черт! Ну да, – серьезно произнес он. – Тебе в самом деле нужно поспать. Ты же завтра работаешь.
Он с досадой покачал головой и направился обратно в ванную комнату.
– Постарайся отдохнуть. Не жди меня.
Я кивнул. Адвокат, шлепая босыми ногами, вернулся в санузел, все еще сжимая нож, о котором, как видно, забыл. Кислота переключила мозговые передачи. На следующем этапе начнется адское кошмарное погружение в себя. Четыре часа или около того безысходного ступора, но никаких физических эффектов, никакой опасности. Дверь ванной комнаты закрылась. Я потихоньку подпер дверную ручку тяжелым креслом с острыми углами и поставил газовый баллончик рядом с будильником.
В комнате наступила полная тишина. Я включил телевизор на пустой канал, белый шум максимальной громкости – прекрасный звуковой фон для сна. Мощное шипение заглушало любые посторонние звуки.
8«Гении по всему миру держатся за руки, поэтому потрясающие озарения описывают полный круг»[12] – художественное письмо счастья
Я живу в тихом районе, где ночью любой звук означает какое-нибудь происшествие. От шума ты просыпаешься, пытаясь сообразить, что случилось.
Как правило, не случается ничего страшного. Однако порой… К шуму большого города, когда ночь полна различных звуков, пусть совершенно обычных, трудно привыкнуть. Скрип тормозов, гудки клаксонов, топот ног не дают расслабиться. Приходится топить все эти звуки в белом шуме окосевшего телевизора. Вруби его на пустой канал и спи себе на здоровье.
Не обращай внимания на кошмар в ванной комнате. Это не более чем еще один уродец из «поколения любви», сломавшийся под напором безнадеги. Мой адвокат так и не принял идею, часто высказываемую людьми, излечившимися от наркомании, особенно теми, кого выпустили на свободу с испытательным сроком, – без наркотиков можно словить гораздо более сильный кайф, чем с ними.
Кстати, я тоже ее не принял. Одно время я жил по соседству от доктора Х (фамилия удалена по настоянию адвоката издательской компании), бывшего кислотного гуру, который утверждал, что совершил скачок от химического угара к сверхъестественному состоянию сознания. Однажды после обеда во время первого всплеска Великой кислотной волны в Сан-Франциско я тормознул у дома старины доктора, собираясь спросить у него (он уже тогда слыл спецом по наркоте), что он может посоветовать соседу, проявляющему здоровое любопытство к ЛСД.
Я прошел по гравийной дорожке и приветливо помахал жене доктора, работавшей в саду. Может, она морковку срезала, может, еще чего делала; так или иначе, она мурлыкала при этом какой-то незнакомый напев.
Мурлыкала? Пройдет десять лет, прежде чем до меня дойдет, что стояло за этим звуком. Гинзберг издавал такой же, навроде глубокого «ом-м-м», когда хотел от меня избавиться. В саду стояла не пожилая жена доктора, а он сам. Его яростное мычание было попыткой отгородиться от меня, чтобы не выпасть из состояния высшего сознания.
Я сделал несколько попыток объясниться, мол, сосед пришел спросить у доктора совета, как сподручнее наглотаться ЛСД в своей хибаре. Все-таки у меня в доме было огнестрельное оружие. И я любил из него стрелять, особенно по ночам, когда из дула с грохотом выскакивает голубое пламя. Патроны в доме, конечно, тоже были. Как же без них? Сгустки свинца летали по долине со скоростью один километр в секунду.
Однако я всегда палил в склон ближайшего холма или просто в темноту. Я никому не хотел причинить вреда. Просто мне нравился гром выстрелов. И я никогда не убивал дичь ради забавы.
Убивал? Я, пожалуй, не смог бы объяснить смысл этого слова существу, торчавшему в саду. Он вообще когда-нибудь ел мясо? Знает, как склоняется глагол «охотиться»? Испытывал ли голод? Мог ли представить себе, что мой доход в тот год в среднем составлял 32 доллара в неделю?
Нет, здесь мне не светило договориться. Я это понял после того, как доктор, непрерывно мыча, довел меня до выхода с участка и до моей машины. «К черту ЛСД, – решил я. – Вот что кислота сделала с беднягой».
Поэтому я еще полгода заряжался гашишем и ромом, пока не переехал в Сан-Франциско и не посетил клуб «Филмор». Там-то я и попался. Один серый кусочек сахара, и ба-бах! Мой разум перенес меня прямо в сад пресловутого доктора. Но не на лужайку, а под землю. Я протыкал слой обработанного чернозема снизу как какой-нибудь гриб-мутант. Пал жертвой наркотического взрыва, превратился в уличного фрика, жрущего любую дрянь. Помню, как однажды вечером в клуб «Матрица» с улицы зашел какой-то тип с большим рюкзаком за плечами и крикнул: «Кто-нибудь хочет ЛСД? У меня с собой все ингредиенты. Дайте мне только место, где сварганить кислоту». Управляющий мигом подскочил к нему, бормоча: «Тихо, тихо, пройдем ко мне в кабинет». Больше я этого типа не видел, но, прежде чем уйти, он раздал образцы товара – большущие белые спансулы. Я принял свою в мужском туалете. Правда, только половину, просыпав вторую половину на рукав шерстяной рубашки. Пока я раздумывал, что делать, в туалет вошел один из музыкантов.
– Что это у тебя? – спросил он.
– Белый порошок на моем рукаве – ЛСД.
Музыкант молча схватил меня за руку и принялся сосать рукав. Отстойное зрелище. Интересно, что случилось бы, застукай нас в туалете какой-нибудь молодой биржевой маклер? «Какая на хрен разница», – подумал я. Если повезет, сцена сломала бы ему всю жизнь – он не смог бы избавиться от мысли, что за узкой дверью любимого бара люди в красных шерстяных рубашках тащатся от извращений, которые ему даже в голову не приходили. Пошел бы он на то, чтобы тоже пососать рукав? Вряд ли. Береженого Бог бережет. Скорее сделал бы вид, что ничего не заметил.
Какие странные воспоминания приходят в первую нервную ночь в Лас-Вегасе! Сколько лет прошло? Пять? Шесть? Похоже на целую жизнь или, по крайней мере, на суть эпохи, на своеобразный пик, который больше никогда не повторится. Быть в Сан-Франциско в середине 60-х означало находиться в особенном месте в особое время. Может, в этом был какой-то смысл, а может, в общем и целом, смысла не было, однако никакие рассказы, никакой салат из музыки и воспоминаний не способны воспроизвести ощущения человека, жившего в этом уголке мира в то памятное время. Что бы это ни значило.
Историю нелегко понять из-за нагромождений вранья, но и без помощи «истории» вполне можно допустить, что время от времени энергия целого поколения дает мощный, продолжительный разряд по причинам, которые никто в то время был не в силах понять, как и объяснить происходившее задним числом. Мои главные воспоминания об этом времени вращаются вокруг пяти, а может, сорока ночей или рассветных часов, когда я вываливался из «Филмора» в полубезумном состоянии и вместо того, чтобы ехать домой, направлял «лайтнинг-650» через мост Бей-бридж на скорости сто шестьдесят километров в час. Одетый в шорты «L. L. Bean» и пастушью куртку «Butte», я летел по туннелю Трежер-Айленд, мимо огней Окленда, Беркли и Ричмонда, не зная заранее, где сделаю поворот на другом берегу (неизбежно утыкаясь в шлагбаум платной дороги и нервно шаря по карманам в поисках мелочи), но ни на секунду не сомневаясь – куда бы я ни приехал, люди там, как и я, будут под кайфом. Сумасшествие царило в любом направлении и в любое время. Если не на другой стороне Залива, то у Голден-Гейта или вниз по хайвею № 101 в Лос-А