«Ты на этого борова не смотри, — сказал я попутчику. — Он не умеет обращаться с лекарствами. Вообще-то мы оба — доктора журналистики и едем в Лас-Вегас писать главный материал о нашем поколении». И тут меня пробило на смех…
Мой адвокат развернулся лицом к попутчику со словами: «На самом деле мы едем в Лас-Вегас завалить героинового барона по кличке Свирепый Генри. Мы с ним давно знакомы, но недавно он нас кинул. Чуешь, чем пахнет?» Я хотел его заткнуть, но нас обоих скрутило в приступе смеха. Хули мы делаем в этой пустыне, если у нас обоих больное сердце?
«Свирепый Генри подписал себе смертный приговор! — зарычал адвокат. — Мы ему легкие вырвем!»
«И сожрём! — выпалил я. — Ублюдок своё получит. Что творится в этой стране, если какая-та мразь безнаказанно обувает доктора журналистики?»
Никто не ответил. Адвокат разломил вторую капсулу, а паренек пополз через заднее сиденье по багажнику. «Спасибо, что подвезли! — прокричал он, — Большое спасибо! Вы хорошие ребята! За меня не беспокойтесь!» Он спрыгнул на асфальт и побежал в сторону Бейкера. Вокруг пустыня, ни деревца.
«Постой, — крикнул я, — Вернись за пивом». Но он, видимо, меня не слышал. Музыка играла очень громко, а он удалялся очень быстро.
— Скатертью дорога, — сказал адвокат, — Мы напоролись на настоящего психа. Мальчишка заставил меня понервничать. Ты видел его глаза? — Он до сих пор смеялся. — Хорошее лекарство, ей богу!
Я выскочил из машины и метнулся кругом к водительской двери.
— Двигайся, я поведу. Надо валить из Калифорнии, пока он не нашёл полицейского.
— Запарится искать, ему отсюда докуда угодно — полтораста километров.
— Нам тоже.
— А может развернемся и обратно в «Поло»? — сказал он. — Там нас точно искать не будут.
Я пропустил его слова мимо ушей. «Открывай текилу», — потребовал я, перекрикивая снова поднявшийся ветер.
Я выжал газ, и нас вынесло обратно на шоссе. Адвокат тут же склонился над картой: «Прямо по курсу Мескаль-Спрингс. Как твой адвокат, советую тебе остановиться и искупаться».
Я покачал головой: «Надо всенепременно добраться до гостиницы «Минт» до конца регистрации журналистов. Иначе за номер придется платить».
Он кивнул: «Но давай забьем на Американскую мечту. Великая самоанская мечта важнее». Он покопался в чемоданчике. «По-моему, пора заточить промокашку. Мескалин попался дрянь, давно отпустило, а эфирной вони я больше не выдержу».
— А мне нравится. Давай пропитаем полотенце и положим на полу возле педали газа, чтобы испарения поднимались мне в лицо всю дорогу.
Он завозился с магнитофоном. Радио вопило «Power to the People — Right On!» — политическая песня Джона Леннона, запоздавшая лет на десять. «Куда этот дятел лезет, — сказал адвокат, — Когда такие ушлёпки пытаются быть серьезными, они только все портят».
«Да, кстати, если серьезно, — сказал я, — то пришло время эфира и кокаина».
«К черту эфир, оставим на потом, пропитаем им коврик в номере. Вот, держи, твоя половинка промокашки. Только разжуй хорошенько».
Я взял промокашку и положил её в рот. Адвокат возился с солонкой с кокаином. Открывает. Рассыпает. С воплями судорожно ловит воздух, а драгоценный белый порошок крошечным, но очень дорогим смерчем взмывает из Большой красной акулы и рассеивается по шоссе. «О Господи! — застонал он. — Ты видел, что Бог с нами только что сделал?»
— Это не Бог! — крикнул я. — Это всё ты. Ебучий наркоагент! Я раскусил тебя с самого начала, свинья!
— Ты смотри, — он вдруг наставил на меня здоровый «Магнум» 357 калибра, тупорылый кольт «Питон» с фасками на барабане. — В округе полно стервятников. Начисто обглодают твои кости до утра.
— Ах ты сука. Доберемся до Лас-Вегаса, на бифштекс порублю. Что, по-твоему, сделает профсоюз наркоторговцев, когда я заявлюсь в город с самоанским агентом наркополиции?
— Пришьют нас обоих. Свирепый Генри знает, кто я такой. Черт, я же твой адвокат, — Он залился диким смехом, — Ты обожрался кислоты, дурила. Нам чертовски повезет, если доберемся до гостиницы и заселимся прежде, чем ты превратишься в животное. Как тебе перспектива? Поселиться в вегасской гостинице под вымышленным именем с умыслом совершить мошенничество в особо крупных размерах, предварительно обожравшись кислоты? — он снова захохотал и запустил нос в солонку, выбирая туго свернутой 20-долларовой банкнотой остатки порошка.
— Сколько у нас еще времени?
— Где-то полчаса. Как твой адвокат, советую ехать на предельной скорости.
Лас-Вегас уже маячил впереди. Вдали, в голубой дымке пустыни виднелась просека главной улицы, а над ней посреди кактусов торчали серые прямоугольники отелей: «Сахара», «Лендмарк», «Американа» и зловещий «Тандербёрд».
Полчаса. Времени в обрез. Наша цель — высокая башня отеля «Минт» в центре города, а, если не успеем добраться туда до того, как потеряем всякое самообладание — тогда нам на север, в тюрьму штата в Карсон-Сити. Я был там однажды, но только чтобы взять интервью у заключенных — и возвращаться мне туда не хотелось ни при каких обстоятельствах. Так что выбора на самом деле не было: прорываться — и плевать на кислоту. Преодолеть бюрократические дебри, поставить машину в гараж, разобраться с администратором, договориться с коридорным, выписать журналистские пропуска — всё это подлог, совершенно противозаконно, мошенничество чистой воды — но, разумеется, иначе нельзя.
«УБЕЙ ТЕЛО, И ГОЛОВА УМРЕТ»
Запись в моем блокноте, к чему она? Может как-то связано с Джо Фрейзером? Он еще жив? Не разучился говорить? Я видел тот бой в Сиэтле — сидя в хлам на четыре ряда ниже губернатора. Очень тягостное впечатление во всех смыслах, настоящий занавес шестидесятых: Тим Лири в плену у Элдриджа Кливера в Алжире, Боб Дилан стрижет купоны в Гринвич-виллидж, обоих Кеннеди убили мутанты, Оусли в тюрьме складывает салфетки, и вот, наконец, Кассиус он же Али немыслимым образом повержен с пьедестала человеком-гамбургером и стоит на пороге смерти. Джо Фрейзер, как и Никсон, одержал верх по причинам, которые люди вроде меня отказываются понимать — или хотя бы говорить о них во всеуслышание.
… Но то была иная эпоха, что отцвела и истлела, такая далекая от грубой действительности скверного года 1971 от Рождества Христова. Многое изменилось за эти годы. Теперь я в Лас-Вегасе, пишу статью для раздела автомобильного спорта по поручению редакции глянцевого журнала, отправившей меня сюда на Большой красной акуле не пойми зачем. «Ты там сам разберешься…»
Точно. Разберемся. Но когда мы наконец приехали в гостиницу, мой адвокат не сумел хитроумно обойти процедуру регистрации и нам пришлось стоять в очереди вместе со всеми, что в данных обстоятельствах оказалось нелёгким испытанием. Я твердил себе: «Тихо, спокойно, молчать… говорить, только когда спросят… фамилия, должность, издание… ничего лишнего, не поддаваться этому ужасному веществу, делать вид, что ничего не происходит…»
Невозможно объяснить тот ужас, что обуял меня, когда я наконец оказался перед администратором и начал что-то бормотать. Перед каменным взглядом этой женщины рассыпались все отрепетированные фразы. «Здрасьте… меня зовут… э… Рауль Дюк… да-да, я в списке. Бесплатный обед, окончательное просвещение, полное освещение… а что? Со мной приехал адвокат, да, конечно, я в курсе, что его в списке нет, но это наш номер, да, то есть он мой шофер. Мы приехали сюда на Красной акуле с самого Лос-Анджелеса, и сейчас время пустыни, так? Да. Посмотрите в списке. Не беспокойтесь. Какие тут расклады? Что дальше?»
Она даже не моргнула:
— Ваш номер еще на готов, но вас кое-кто ищет.
— Нет! За что? Мы еще ничего не сделали!
Ноги стали резиновыми. Вцепившись в стойку, я накренился к администратору. Она протягивала мне конверт, но я не хотел его брать. Ее лицо менялось: оно раздувалось, пульсировало… жуткая зеленая челюсть и клыки наружу — мурена! Смертельный яд! Я отскочил и врезался в адвоката. Тот подхватил меня за руку и потянулся за конвертом. «Я сам разберусь, — сказал он женщине-угрю. — У него больное сердце, но я запасся лекарствами. Меня зовут доктор Гонзо. Приготовьте наш номер поскорее. Мы будем в баре».
Она пожала плечами, а он повел меня прочь. В полном городе буйнопомешанных кислотного торчка никто даже не замечает. Протолкавшись через многолюдный вестибюль, мы нашли два стула у барной стойки. Адвокат заказал две «кубы либре» с пивом и мескалем, потом вскрыл конверт. «Кто такой Ласерда? — спросил он. — Он ждёт нас в номере на двенадцатом этаже».
Я не мог вспомнить. Ласерда? Знакомое имя, но я не мог сосредоточиться. Жуткие вещи происходили вокруг нас. Рядом со мной женщине в шею вгрызалась какая-то рептилия, ковер — пропитанная кровью губка, ходить невозможно, провалишься. «Закажи туфли для гольфа, — прошептал я. — Иначе живыми нам отсюда не выбраться. Видишь, ящеры запросто шастают по этой грязи — потому, что у них на ногах когти».
«Ящеры, говоришь? Ты просто не видел еще, что творится в лифтах», — он снял свои бразильские очки и я заметил, что он плакал. «Я только что поднимался наверх к этому Ласерде, — продолжил он. — Сказал ему, что нам известно, кто он такой. Он говорит, он фотограф, но когда я упомянул Свирепого Генри — тут он и спалился, сел на измену. Я по глазам понял. Он знает, что мы его раскусили».
— Он знает, что у нас есть «Магнумы»?
— Нет. Но я сказал ему, что у нас есть «Винсент Блек Шэдоу». От страха он чуть не обоссался.
— Отлично. Но как же наш номер? И туфли? Мы сидим прямо посреди террариума! И этим ебучим тварям продают бухло! Еще чуть-чуть и нас порвут на клочки. Господи, ты на пол взгляни! Ты видел когда-нибудь столько крови? Сколько народу они уже убили? — я показал на группу у стены в другом конце комнаты; они, кажется, наблюдали за нами. — Блядь! Смотри на ту стаю! Нас засекли!
— Это столик регистрации журналистов, — сказал он. — Там ты должен расписаться и получить на нас документы. Черт, давай наконец разберемся с делами. Иди туда, а я займусь номером.