, словно великий ветер, донеслась до Тэйнгуена[9] и помчалась по нему — из края в край. Сколько гор облетела она, сколько рек, сколько племен, к которым прежде вроде и не было пути. И они поднялись разом, приветствуя Революцию, как приветствуют и встречают рассвет.
В деревню Конгхоа весть о Революции пришла ясным, солнечным утром. Рис только что созрел. Молодежь и женщины, как велит обычай бана, валили бамбук, обдирали лыко, плели веревки и потом, связав их воедино, тянули длинное вервие от полей до самой деревни, чтобы рис без труда отыскал дорогу к дому. Нуп и Лиеу — они поженились недавно и впервые сообща работали в поле — тоже привязывали веревку к вбитому в землю колу, как вдруг услыхали за спиной чей-то топот. Обернулись и видят: это бежит Кхыу, что из Баланга.
— Что там стряслось?! — крикнул Нуп, — Небось японец нагрянул, гонит людей на работу. Придется опять уходить в лес, оставлять рис в поле…
Еще в третьем месяце[10] японец ворвался в Анкхе и разбил француза[11]. Сперва люди бана решили: японец — он и впрямь хорош. Деревня Конгхоа снялась с места, отведенного ей французом, и воротилась восвояси. Потом и сам француз спрятался в Конгхоа. Тогда Нуп спустился в Анкхе и позвал японцев — пусть прогонят француза. Француз бежал, а Нупу досталось пять брошенных винтовок и патроны — несколько ящиков. Он обрадовался, но потом, охваченный смутными опасениями, все спрятал. Вскоре кто-то из деревни Детунг донес японцу, и тот, нагрянув в Конгхоа, потребовал: сдать оружие! Винтовки пришлось отдать, но, вручая их незваным гостям, Нуп сказал: «Патронов у нас нет…»
А потом вместе со старым Па, дядюшкой Шунгом и Сипом унес ящики в лес и доверил их верной страже — деревьям и скалам.
Деревенский люд давно уже стал приглядываться к японцу; так ли уж он хорош? Нуп постарался во всем разобраться и объявил:
— Нет, земляки, в японце на самом деле ничего хорошего нет. И родом он не отсюда, а из какой-то дальней страны. Француз на работу его не гнал, не брал с него подати. В поле японец не трудится, ест наш рис. Просидит здесь подольше, станет точь-в-точь как француз.
Народ в Конгхоа встревожился.
Вот и теперь, видя, как Кхыу бежит со всех ног и, тяжко дыша открытым ртом, кричит: «Нуп! Эй, Нуп!..», Нуп подумал: «Все! Японец сел нам на шею вместо француза…»
Кхыу остановился. Он глядел на Нупа и Лиеу, ухватясь за ветки придорожного кустарника, лицо его заливал пот, изо рта вместе с хриплой одышкой вырвалось:
— Нет!.. Нет, не японец!.. Не японец… Слушайте… Наши, наши разбили и француза и японца!.. Взяли Конгтум, Плейку[12], Анкхе!..
— Это правда? — спросил Нуп, широко раскрыв глаза.
И, не дожидаясь ответа, бросил корзину, бросил тесак на дорогу и побежал с этой вестью к дядюшке Па.
— Эй! Эй! — кричал он. — Француз разбит!.. Японец разбит!.. Наши… Наши земляки одолели и француза, и японца!
Соседи, побросав колья с веревками, сбежались, обступили Нупа:
— Что, правда?
— Да так ли это?
— Кто тебе сказал?
А дядюшка Па спросил:
— Как зовут человека, одолевшего француза и японца?
— Неужто нашли меч? — спросил дядюшка Шунг.
Кхыу и сам ничего толком не знал. Такой разговор услыхал он в деревне Детунг — и весь сказ.
— Говорят, — припомнил он только, — будто человек, одолевший француза и японца, уже стар, с бородой…
Кто принял его слова на веру, кто усомнился; вся деревня шумела и спорила. Ночью Нуп погасил в доме огонь, улегся, закрыл глаза и вдруг увидал старика с бородой. Где он, этот человек? Как умудрился осилить разом и француза, и японца? Небось раньше и сам гнул на них спину, а теперь вот как-то разбил и того, и другого? Не счесть, сколько набралось у Нупа вопросов, да только кого тут расспросишь.
Дней через пять поднялся в деревню вестник из Баланга.
— Человек, одолевший француза и японца, — сказал он, — сейчас в Анкхе. Он зовет пятерых от каждой деревни спуститься туда поговорить с ним. Концы здесь, у нас в горах, длинные, ему самому все деревни не обойти, не объясниться с людьми.
Деревня Конгхоа собралась и решила:
— Да, надо! Надо спуститься в Анкхе и повидать старика с бородой. Пусть дядюшка Па выберет ходоков.
Старый Па встал и начал выкликать людей по именам:
— Дядюшка Шринг!..
Нуп, протиснувшись сквозь толпу, стал впереди и следил за каждым движением губ старого Па. Легкий ветер шевелил нити стариковой бороды.
— Где дядюшка Шринг? — спросил Па.
— Здесь, здесь я!
— Матушка На!.. Сестра Кхон!.. Брат Ньюнг!..
Нуп, привстав на носки, шагнул вперед и кашлянул. Но старый Па по-прежнему не замечал его. Перебирая пальцами жидкую бороду, Па улыбнулся:
— Ну вот, уже четверо… да я в придачу. Будет ровно пять.
У Нупа глаза налились кровью, расталкивая соседей, он добрался до дядюшки Па и спросил:
— Почему не взяли меня в ходоки?
— А тебе самому и невдомек? — Старый Па понизил голос. — Нет, Нуп, тебе никак нельзя идти с нами. Кто знает, впрямь ли тот старец хороший человек. А ну как он схватит тебя?
— Сам-то вы идете…
Старик усмехнулся, сощурясь:
— Ну, я другое дело. Стар уже, вот и пойду разведаю все сперва. Пусть похватают нас, стариков. Ты, Нуп, нужнее здесь, в деревне…
Прошло два дня, и ходоки вернулись — все пятеро. Соседи собрались, приступили с расспросами:
— Что, видели старика?
— Нет, самого старика не видели. Зато повидали пропасть народу — и киней, и наших горцев. Столько всего говорено было — до конца и не поймешь. С виду все вроде хорошие люди. Через десять дней в Анкхе праздник, приглашают по два человека от каждой деревни.
Нуп толком так ничего и не понял. Только разгорячился, растревожился. Десять дней спустя он вместе с дядюшкой Па пустился в дорогу. День в одни конец, ночь там, день обратно. Теперь все стало ясно.
…Нуп поднимается на крыльцо общинного дома — пусть все его услышат. Он в одной лишь набедренной повязке. Лиеу, с трудом пробираясь в толпе, видит, как солнечные блики играют на его мускулистой груди. Солнце светит прямо ему в глаза, затененные бровями; блестят обнаженные в улыбке зубы. Ах, как он статен, силен, красив!
— Раньше наша деревня Конгхоа в одиночку билась с французом, — говорит Нуп, — и потому мы терпели всегда неудачи. Но теперь, узнали мы, вся страна — и бана, и еде, и зиарай, и кини с мнонгами, как один человек, поднялись на француза. Он уже побежден. Вся наша земля в руках соотечественников. Пришла независимость.
— Независимость, какая она? — спрашивают люди.
Глаза Нупа снова загораются на солнце. Он улыбается:
— Независимость значит вот что: никто больше не будет гнуть спину на француза и платить ему подати, хочешь работать в поле — ступай, хочешь охотиться — охоться, надумаешь промышлять пчелиный мед и воск — иди в лес. Спускайся, когда душе угодно, на равнину, выменивай у киней соль, тканье, топоры с тесаками. Нет больше нужды скрываться в лесных чащах.
— О-о, вот это да!..
— Радость-то какая!..
— Кто помогал раньше нам, людям бана, биться с французом? — продолжал Нуп, — Никто!.. А теперь нам шлют подмогу дядюшка Хо[13] и Правительство.
— Ну а старца с бородой видели? — спрашивают опять люди.
— Нет, не видали покуда. Старец с бородой и есть дядюшка Хо!
— Дядюшка Хо — оп кто? — спрашивают люди. — Наш земляк или чужеземец?
— Земляк нам, свой человек.
— Да, здорово!..
— А как это он умудрился одолеть врага?..
Тут уж ни Нуп, ни старый Па ничего не могут ответить. Им известно одно: дядюшка Хо — он во всем знает толк: поле ль вспахать, чтить ли стариков, пестовать детей, любить ли родную землю.
— Ладно, сейчас-то он где? В Анкхе?
— Нет, в Акхе его нету. Он далеко отсюда. Говорят, будто в Ханое.
Да, никто в деревне не знает, где он есть, этот самый Ханой. Все зацокали языками.
— Видать, далеко!..
— А жаль, не живет он поблизости. Хоть одним бы глазком глянуть.
— Та-ак, а дядюшка Правительство, он где? И в каких годах?
— Правительство, — говорит старый Па, — вовсе и не дядюшка. Это не один человек, а много-много людей.
Но люди не понимают, что же такое Правительство. Тогда берется за дело Нуп:
— В Правительстве много людей и все — наши земляки: бана, еде, кини, мнонги, седанги… Они сообща заправляют делами по всей стране, а французу с японцем власти не дают.
Люди радуются, смеются:
— Здорово, а!
— Вот она, независимость!..
Нуп говорит соседям: пора отправляться в лес за добром, припрятанным по пещерам и зарослям. Гип принес из леса свой рожок дингнам и задудел: «Е-е-е… уан! уан! уан!..» И пошло веселье в деревне почище даже, чем в тот день, когда впервые едят новый рис, или в год богатого урожая.
А Нуп все не может забыть время, проведенное в Анкхе. Вспоминает, как встал тогда и обратился к народу человек из племени кинь, а за ним другой, из горцев, сказал свое слово. За спиною у них высилось красное знамя, а на нем была нарисована желтая звезда…
На улицах, куда ни пойдешь, всюду толпы. Нуп видел одни черноволосые головы да красные флаги. Киней и горцев — великое множество, и впервые на памяти Нупа они шли все вместе, держась за руки, и шумели, точно река Ба в своем порожистом русле. Каждый говорил, говорил без умолку — тут тебе и язык бана, и еде, и киней, и седангов, — люди не понимали друг друга, но всем было весело, вольготно…
А Нуп все ломает себе голову: что же за человек дядюшка Хо? Откуда у него эдакий ум и силища? Вон его, Нупа, деревня поднялась против француза, да все одно похожа была на мелкий ручей, бегущий по старому высокому лесу — течет, течет, а куда? Того и гляди иссякнет. Зато нынче — хвала дядюшке Хо — Нуп знает: страна его велика и обширна, ручьев в ней не счесть, и все они, устремись по пути, указанному дядюшкой Хо, слились в единый поток, он ширится день ото дня. А француз, солдаты его — как шаткие камни в русле потока, вода неудержимо несется меж ними — где им удержать ее бег.