Только вот Нуп никак не может представить себе дядюшку Хо: каков он с виду? Наверно, похож на славного богатыря Ту.
Через полмесяца люди в деревне Конгхоа все же увидели дядюшку Хо, правда, не воочию, а на портрете. Он глядел на них с бумажного листа. И еще они повидали человека дядюшки Хо — он прислал его сюда в горы поговорить с земляками. Человека этого звали брат Партиец. Выходец из киней, он едва изъяснялся на языке бана, но помогал себе губами, глазами, кивал головой, размахивал руками, даже ногами дрыгал, и люди, смеявшиеся от души, прекрасно его понимали. Нуп, ходивший всегда и повсюду за ним следом, прежде других понимал его речи и пересказывал их землякам на языке бана.
В один из дней брат Партиец сказал: надо, мол, избрать председателя — это все одно, что деревенский староста, и командира, чтоб было кому возглавить народ и отразить врага. Француз — он вовсе не собирается уходить отсюда и не сегодня завтра надумает снова захватить нашу землю. Ведь так и тигр: заберется, бывает, в деревню, прогонят его, а он непременно явится опять.
Но земляки заартачились:
— Нет уж! Нагрянет враг, будем биться все до единого. Выжигать лес, корчевать пни, поднимать новь тоже выйдем все как один. К чему нам старосты с начальниками? Это француз ставил их собирать подати да гнать людей на работы. А теперь не на кого гнуть спину, некому и налоги платить!
Брат Партиец стоял на своем, но его никто не слушал. Даже Нуп недоуменно качал головой:
— И я. брат Партиец, против выборов. Теперь в Конгхоа каждому ведомо: одолеть француза с японцем удалось лишь сообща, всем миром, и никто не захочет стать начальником.
В тот вечер Партиец завел разговор по душам с Нупом и старым Па. Он свернул цигарку, послюнив край бумажки, склеил ее и, зажав между пальцами, вдруг заговорил. Слова лились друг за дружкой, он даже забыл прикурить:
— Что бить французов надо всем до единого — это правильно. Выжигать лес, пахать тоже надо всем вместе. Но должен быть человек, который бы руководил людьми, присматривал за ходом дел. Только тогда, слышишь, Нуп, и выйдет толк. Нас-то много, любой, кого ни возьми, ненавидит французов, но без командира каждый будет биться по-своему, врозь, и враг нас осилит. Наши — председатель ли, командир ли — не чета прежним начальникам. Те и делать-то ничего не делали, знай себе драли глотку да колотили всех подряд. Люди, которых мы поставим, не зря зовутся руководителями. Они ведь и сами трудятся, только работа у них спорится получше, чем у прочих. Бранного слова от них не услышишь, а о побоях и говорить нечего…
Нуп слушал его до ночи, покуда всего не понял. А потом начал сам объяснять все землякам, поговорил с каждым, никого не забыл. И люди согласились — никто не подвел — выбрать дядюшку Па старостой. А Нупа — кто, как не он, ненавидел француза и дрался с ним — выбрали командиром ополчения. Много чего еще объяснил Нупу брат Партиец. Пусть Нуп ненавидит француза всей душою и готов биться с ним, но главное — поднять на борьбу народ, и ты должен научиться ходить из дома в дом, из деревни в деревню и убеждать людей. Нуп захотел было идти по деревням вместе с братом Партийцем, но тот собрался уже вниз, на равнину, где жили кипи. На прощанье он сказал Нупу: «Скоро сюда придут солдаты дядюшки Хо». Нуп все ждал и ждал их, но солдаты не шли. И сам брат Партиец тоже не появлялся. Поди разберись, что случилось?..
Но вот однажды послышалась стрельба — сперва в стороне Конгтума, потом где-то возле Плейку и, наконец, у Мангзианга. Нуп вместе с Сипом и Шрипом отправились к большой дороге[14] взглянуть, что произошло. Оказалось: французы сражаются с нашими — и тех и других не счесть. А вечером наши проходили через Конгхоа. Люди расспросили их и узнали: это и есть солдаты дядюшки Хо. Бойцы несли с собою раненых. Они не в силах были говорить, но не стонали, не жаловались. Только женщины Конгхоа плакали, понимая, как страдают раненые. Рис, увы, еще не созрел, нечем было угостить солдат. Нуп отнес им корзину кукурузных початков. Следом за ним потянулись и другие со всякою снедью. Никто из солдат не говорил на языке бана. Попрощавшись, бойцы тотчас двинулись дальше…
На другой день ружья стреляли редко. Прошел слух, что француз взял Анкхе…
С тех пор стрельбы и вовсе не было слышно. Француз обосновался в Анкхе, потом поставил солдат в крепостях Хатам, Мангзианг, Тонанг, Полебонг — он сидел теперь со всех четырех сторон. Вскоре француз истребовал людей — отбывать трудовую повинность. Со временем и Депо, и Демо, и Дета с Балангом, Конгми, Конгзианг и Конгма — все окрестные деревни смирились, выставили рабочую силу. Лишь Конгхоа воспротивилась, не послала ни единого человека.
Старый Па спрашивал Нупа:
— Отчего это прежде, когда все вокруг соглашались вернуться и работать на француза, ты, сколько ни противился, как камень посреди потока, в конце концов и сам согласился, пошел? А теперь, хоть все снова согласны, идти ни за что не хочешь?
— Темный я раньше был человек, — отвечал Нуп. — А теперь знаю: есть в Ханое у нас дядюшка Хо, он руководит всеми. Знаю: не в одиночку Конгхоа бьется с французом. Научился я и говорить с людьми, убеждать их. Ты в Конгхоа председатель, я — командир ополчения, значит, мы первыми должны встать против француза. Мы осилим его, вот увидишь. И дело это недолгое… Отобьем, а там и дождемся солдат дядюшки Хо.
Они ждали месяц, и два, и три. Пошел четвертый месяц, по-прежнему ничего. Нуп держал совет со стариками, и они порешили: как прежде ловушки с кольями да шипами вокруг лесных пашен против кабанов ладили, так и нынче поставить их против француза — только почаще. Француз, он тот же вепрь — травит посевы, рушит поля.
Лишь когда дождались нового риса, поднялся в деревню человек от дядюшки Хо. Брат Партиец на этот раз был другой. Низкорослый, в серой рубашке и штанах, сам выходец из киней, он говорил и на языке бана; звали его Кэм.
Дядюшка Хо, сказал Кэм, в настоящее время тоже бьется с французом поблизости от Ханоя. И в Сайгоне дерутся с французом. По всей стране, куда ни глянь, идет война.
Поселился Кэм в доме у Нупа.
На ночь они улеглись рядом. Студеный ветер со свистом задувал сквозь щели в стене. Мать Нупа время от времени вставала и, подбросив в огонь сухого хворосту, присаживалась у огня погреть свои старые руки. Она слышала, как Кэм с Нупом все толкуют о чем-то вполголоса, угомонились они лишь с первыми петухами. Ей очень хотелось узнать, откуда Кэм родом, живы ль его родители, такие же ли у них там поля на склонах?.. Уж не сын ли он часом самого дядюшки Хо?
Нуп тоже не мог заснуть. Впервые в его доме ночевал человек из племени кинь. Он прислушивался к дыханию Кэма; тому была явно тесновата его одежда, и грудь выпирала из рубахи наружу. Кини, они, наверно, все до единого встречались с дядюшкой Хо, думал Нуп, это у него прошли они такую прекрасную выучку… В каких краях был прежде Кэм? Откуда он так хорошо знает язык бана?
— Кэм, — спросил он, — а вы, кини, разговариваете и на языке бана?
— Откуда ты взял? — засмеялся Кэм. — Я научился говорить по-вашему в Конгтуме.
— Так ты был в Конгтуме?
— Ага, почти четыре года. Мы с друзьями боролись против французов. Меня арестовали и посадили там в тюрьму.
— Выходит, кини и раньше дрались с французом?
— А то нет. Бедняки — что кини, что горцы — всегда выступали против французов. Но, покуда не было дядюшки Хо, мы не могли их осилить. Благодаря ему мы победили…
Нуп, широко раскрыв глаза, смотрел в темноту. Угли в очаге медленно тлели, казалось, огонь совсем догорает. Но тут он подобрался по хворостине к толстому сухому сучку и выплюнул вверх сноп красных искр; потом они, одна за другой, приземлились и погасли. Нупу, однако, чудилось, будто во тьме все еще вздымаются яркие искры, и нет им числа.
— Кэм, — спросил Нуп, — а дядюшка Хо, он откуда? Что он за человек?
— Его еще в молодые годы французы бросили в тюрьму. Но он бежал и обошел всю страну, поднимая народ против французов и японцев.
Нуп очень долго лежал молча. Слыша размеренное дыхание Кэма, он решил: «Все, спит…» Но, не в силах сдержаться, спросил снова:
— Ты не спишь, Кэм?.. Вот что скажи: когда дядюшка Хо посылал тебя сюда, в горы, он передал что-нибудь нам, людям бана?
Кэм ответил не сразу:
— Еще бы. Дядюшка Хо передал привет народу бана и сказал: пусть люди бана знают, французы опять замышляют прибрать к рукам всю нашу страну, как раньше. Но теперь другие времена. Им никогда не завоевать нас. Наша страна поднимается вся, от края до края, и мы разобьем врага наголову… Вот так-то, Нуп, только разбить французов будет нелегко. Пока еще они сильнее нас. Нам придется воевать долгие дни, месяцы, годы. Но мы здесь в своей стране, и в долгие годы войны родная земля, родимые реки день ото дня будут нам все более мощной опорой и помощью. А французы… Их страна далеко отсюда, с каждым годом они будут терять силу, их ждет неминуемый разгром. Долгая война связана с огромными трудностями. Французы привыкли жить вольготно, лишенья и тяготы им не по плечу, а мы, мы должны все вынести. Вынесем все, преодолеем и победим…
Кэм вдруг поднялся и сел. Нуп тотчас уселся рядом. Где-то запел петух.
— Знаешь, Нуп, — продолжал Кэм, — если нам предстоит воевать долго, годы и годы, нужно жалеть и любить друг друга. Меж нами теперь нет места ненависти и вражде. Больше прежнего надо трудиться, выжигать леса, поднимать новь; пусть будет больше земли, больше риса, люди должны быть сыты. Надо сплотить народ. Мы добьемся независимости во что бы то ни стало.
Так проговорили они до рассвета. Эту ночь Нуп запомнил на всю жизнь…
С того дня как Кэм поднялся сюда, в горы, Нуп все время был рядом с ним. Случалось, они не приходили домой к полудню, иногда не возвращались и на ночь. Мать Нупа, оставив им поесть, сидела и ждала их. Приходили они усталые. Перекусят, бывало, наскоро, и мать, дождавшись, пока Кэм уснет, спрашивала сына: