Страна родная
КНИГА ПЕРВАЯ
Часть перваяВСТРЕЧИ
От этого года нас отделяет сегодня четверть столетия; еще нет на советской земле города, названного Магнитогорском; еще нет Днепрогэса. На полях уже работают первые советские тракторы, но еще впереди — слава создателей советских автомобилей, самолетов, гигантских турбин; еще только начинает складываться новая, колхозная жизнь; еще неизвестны имена Чкалова, капитана Гастелло, Зои Космодемьянской; еще не написана книга о том, как закалялась сталь в характере молодых поколений советских людей.
В Московском Кремле и в здании, где помещается Центральный Комитет Коммунистической партии, ежедневно допоздна освещены окна; здесь руководители Советского государства разрабатывают планы преобразования родной страны. Каждый день нашей жизни приближает осуществление великой мечты Ленина: Россия нэповская станет Россией социалистической.
Год тысяча девятьсот двадцать восьмой, канун великого перелома, — начало этого повествования…
Хоть и мог внимательный взгляд в ясные теплые дни уловить приметы близкого осеннего увядания — с безмерной жаждой жизни снова тянулись к солнцу ветви старых черемух и, словно ободренные теплым дыханием негаданно наступившей весны, кое-где распускались цветы на жестких стеблях придорожных кустов.
Мезенцов вспомнил такую же продолжительную и теплую осень под Тулой, — тогда во второй раз зацветали калужницы и вишни. Хороши были в ту пору тульские засеки и поля… Даже жаворонкам казалось, что снова настала весна, и долго прислушивался Мезенцов в сентябрьские дни к струящемуся в синеве робкому напеву невидимого певца… В этих местах, в сотне километров от Ленинграда, пора, прозванная бабьим летом, не так щедра, как в Средней России, но и здесь чувствовалась могучая воля к жизни, разлитая в этом, еще полном нераскрывшихся сил, осеннем мире.
Минувшим летом Мезенцов был так занят, что ни разу не удалось ему побывать за городом. Вот почему он с охотой согласился поехать вместе с Дмитрием Ивановичем Игнатьевым в Обрадово.
В деревне они провели три дня и сделали за это время несколько докладов в подшефном колхозе, носящем такое же название, как их завод, — «Старый механический», а теперь возвращались домой.
От Обрадова шли пешком по узкой дороге, а километра через два проселок повернул к старому парку. Тихо было здесь. Переплелись над глинистыми дорожками ветви одичавших яблонь, водоросли затянули пруд, зеленая плесень покрыла тропинки. По дороге, обозначенной огромными замшелыми камнями, нужно было подыматься на вершину холма.
У полуразвалившейся каменной беседки Игнатьев и Мезенцов решили отдохнуть и долго стояли на ступеньках, напряженно вглядываясь в неожиданно открывшийся простор заречья. Среди чуть тронутых желтью лесов то тут, то там блестели разноцветные крыши причудливых зданий с колоннами; видны были узорные купола и острые иглы бегущих вверх шпилей. Теперь, когда розовый отсвет таял в окнах высоких башен, было что-то сказочное в этих строениях. Как появился удивительный город на берегу малой реки, лениво катящей свои желтые воды, среди крытых соломой изб и побуревших от непогоды овинов?
В середине прошлого столетия в Обрадово, наследственную вотчину одного из богатейших помещиков Российской империи, после многих лет жизни за границей возвратился изрядно постаревший за годы странствий светлейший князь с молодой женой, француженкой. В Обрадове началась новая жизнь: из Петербурга выписали архитектора, парк решили разбить по образцу Петергофского и всюду стали воздвигать беседки, башенки, колонны, здания с причудливо изогнутыми крышами, обелиски, украшенные бронзовыми барельефами. Несколько лет строил архитектор эти здания, но светлейший скоропостижно умер, как раз в то время, когда заканчивались работы по перестройке дедовского дворца, и молодая вдова навсегда покинула Обрадово. Так и не был достроен здесь второй Петергоф. Прошли десятилетия, и никто больше не интересовался обрадовским парком и сооружениями, воздвигнутыми во времена светлейшего. Одичали яблони, обрушились старые стены, потрескались колонны, а здания, искусно построенные в укромных уголках и, по моде того времени, названные руинами, на самом деле стали развалинами.
В позапрошлом году появились в Обрадове новые хозяева. Они отремонтировали ветхий дворец, расчистили главные аллеи парка, проложили новую дорогу, а на фронтоне здания, над потускневшим княжеским гербом, синей краской вывели аршинные буквы: «Обрадовский дом отдыха Союза работников просвещения».
Неподалеку от парка, на невысоких холмах, раскинулась деревенька, — издали она казалась совсем маленькой со своими шестью десятками дворов, двумя ветряными мельницами и старой часовенкой. Дмитрий Иванович Игнатьев очень любил эту деревню, памятную ему еще по дням гражданской войны, когда он был комиссаром питерского рабочего полка: в 1919 году в бою под Обрадовом Игнатьев был ранен.
Коренастый, со стриженными ежиком седеющими волосами и строгими глазами, Игнатьев был неутомимым ходоком. Вот и сейчас он так быстро шел, что Мезенцов еле поспевал за ним.
Они вышли к перелеску. Здесь кончались поля обрадовского колхоза. Парень в опорках возвращался с поля. Медленно, словно нехотя, плелась впереди отощавшая лошадь. Лиловые глаза ее слезились, и она все время прядала ушами. Накрапывал дождь.
Парень в опорках остановился, поздоровался, осведомился, куда и по какому делу направляются приезжие люди, и невесело сказал:
— Кончается бабье лето… Теперь уже задождит — и не проехать будет по нашим проселкам.
Он ударил кнутом лошадь и неторопливо зашагал дальше.
Дмитрий Иванович долго смотрел ему вслед.
— Не могу равнодушно видеть такие нищие поля, — сказал он, положив в карман трубку. — Ведь и сотни лет назад здесь было так же, как теперь… Такие же узкие полоски полей, так же уныло плелись усталые лошаденки, так же безропотно пахарь ждал милости от неба… Вы сами-то деревенский? — спросил он Мезенцова.
— Нет, родился в Туле, а вырос в Москве.
— В деревне редко бывали?
— Редко.
— А я во время ссылки, на Алтае, хорошо изучил крестьянский быт. Да и потом, в годы гражданской войны, доводилось часто бывать в деревнях на севере и юге.
Он сбил прутиком листья, приставшие к мокрым сапогам, и зашагал быстрее.
— Недавно московских товарищей встретил. Всю ночь беседовали. Радостно было: ломается старая жизнь в деревне. И снова наш завод на боевом посту. Из цехов в дальнюю дорогу выходят тракторы. И всюду, где ни появятся, будут они агитировать за колхозы.
Мчавшийся наперерез всадник, спасаясь от дождя, прикрыл голову и плечи мешком. Подъехав к перекрестку, он остановился и стал задумчиво разглядывать бегущие в разные стороны дороги.
— Здешние? — спросил он, заметив прохожих.
— Ленинградские.
— А не знаете, как добраться до Пряхина?
Игнатьев знал ближнюю дорогу до села, и всадник обрадовался: уже десятый день без отдыха и сна мотается он по здешним дорогам, по унылым проселкам. Хорошо, что хоть коня дали…
Закурили, разговорились, и оказалось, что новый знакомый — тоже ленинградец, с завода «Красный Айваз», и прислан сюда на хлебозаготовки. Трудно приходится, кулаки зажимают зерно, прячут в яминах, в тайных, им одним лишь известных лесных урочищах, и долго придется еще мерить здешние проселки, пробираясь от села к селу, от хутора к хутору.
Бросив на землю окурок, он помахал на прощанье рукой и поскакал дальше.
— Видите, какое сейчас трудное положение, — сказал Игнатьев. — Скорей надо строить колхозы. Кулачье добровольно не хочет давать хлеб государству. Ведь в прошлом году городам и рабочим центрам грозил голод из-за нехватки сотен миллионов пудов хлеба.
Проселок стал шире. Мальчишка в рваных ботинках с тупыми, загнутыми кверху носками шел по траве, погоняя прутом тощих коней. Игнатьев улыбнулся:
— Немного времени пройдет — и не узнаем здешних мест. Поля шире станут, как межи запашут… А парень наденет хорошие сапоги и сядет на нашего стального коня…
— Как думаете вечер провести? — осведомился Дмитрий Иванович, выходя из вагона.
— Сам еще не решил.
— Может, ко мне поедем? Давно не видели вас в нашем доме.
— А не помешаю?
— Зачем бы я тогда в гости звал?
Мезенцов неуверенно ответил:
— В кино думал пойти…
— А ведь к нам Прозоровские приехали…
— Разве они не у дочери остановились?
— И Ася к нам придет.
— Вот как! — обрадовался Мезенцов. — Тогда я поеду с вами. Хочется повидать Асю и старуху.
— Не очень-то вежливо говорите вы о сестре моей жены. Я ни свою жену, ни Аграфену Игнатьевну старухами не считаю.
Мезенцов смущенно посмотрел на Дмитрия Ивановича и стал было оправдываться, но тот только рукой махнул. Вскоре, шагая вслед за Игнатьевым по переулку заставы, Мезенцов увидел Асю.
Она быстро шла, распахнув пальто, а шляпу держала в руке и, улыбаясь, подставляла под косые струи дождя загорелое лицо. Ее светлые волосы были уложены коронкой, и она машинальным жестом проводила по ним рукой.
— Рад тебя видеть, племянница, — сказал Дмитрий Иванович, обнимая Асю и целуя ее в мокрые волосы. — Давно приехала?
— Только что. Мама осталась с тетей Машей, а я хочу погулять до обеда. Ты-то, Никита, как попал сюда?
— Дмитрий Иванович сказал, что у него гостят твои родители и что тебя можно здесь встретить. А то живем в одном городе и никогда не видимся.
— Вот и хорошо придумал.
— Тебе не холодно? — спросил Мезенцов. — Гляди-ка, дождь зачастил. Пальто бы хоть застегнула.
— Не беспокойся обо мне. И пожалуйста, не вздумай провожать. Ты ведь знаешь, я очень люблю такую погоду, люблю небо в тучах и чтобы мелкий дождик, ситничек, моросил не переставая. Посмотри на березку возле дома — какая она сейчас чистая-чистая, вымытая.