танавливаются здесь уже много лет подряд. Ее очень огорчает, что многие гости предпочитают новые, более роскошные мотели, которые выстроились в ряд по берегу озера. Она говорила на диалекте, который Аллан плохо понимал; это раздражало его, и он старался избегать хозяйку, хотя она была очень благожелательна и даже разрешила Бою рвать ягоды в саду.
Погода стояла прекрасная, и после завтрака они пошли погулять: ведь они приехали сюда, чтобы наслаждаться «природой», «деревней» и свежим воздухом. Но они прошли совсем немного — не успел скрыться из виду маленький поселок вокруг автобусной остановки, как Лиза объявила, что устала и хочет вернуться в мотель. Здесь, под открытым небом, где не было ни домов, ни хорошей дороги, которая куда-то ведет, она вдруг почувствовала себя одинокой, всеми покинутой и больной и взяла его за руку, чтобы не упасть, а он вел ее по тропинке, вспоминая, как мечтал лежать с ней в такой же вот траве, посреди широкого луга, и чтобы вокруг них и над ними были только цветы, деревья, и насекомые, и птицы, и синее-синее небо. Но об этом Аллан мечтал до того, как они пустились в путь. Здесь же, на тропе, вившейся среди холмов, которые
неожиданно возникали перед ними, образуя возвышенность, а за ней, где-то далеко-далеко, дальше, чем можно себе представить, рисовались на фоне неба вершины гор, здесь они вдруг стали совсем чужими и изо всех сил вцепились друг в друга, словно боялись навсегда друг друга потерять, ибо здесь, среди огромного пространства «природы» (где росли пинии, и кипарисы, и даже небольшой лиственный лес, совсем как на цветных фотографиях в рекламных проспектах), они оказались такими маленькими и невесомыми, что даже легкое дуновение ветерка могло подхватить их и навсегда разлучить под этим бескрайним и необъятным небосводом...
Они рано пообедали, после чего Лиза легла отдохнуть (здесь, в деревне, во всяком случае хорошо спалось), а Аллан спустился на берег озера, где в отведенных для рыбной ловли местах плечом к плечу сидели рыболовы, забрасывали леску и с таким сосредоточенным видом наматывали ее на катушку, что Аллану было противно на них смотреть.
Устроившись в гамаке на террасе позади мотеля, он попытался заснуть, но ему мешали пятнистые рыжие кошки, которые играли в высокой траве под деревьями. Он лежал и смотрел на них, и усталость то убаюкивала его, то снова возвращала в после полуденный зной, а потом опять погружала в сладкую дремоту, и словно в тумане он видел быстрые и мягкие кошачьи движения, когда они охотились друг за другом в траве, царапались и шипели, валили друг друга на землю, и в этой жестокой игре находил выражение первозданный инстинкт хищника, казавшийся Аллану чем-то пугающим, ужасным, как и то ощущение, которое он внезапно испытал, когда под порывом холодного ветра вдруг задрожали тополя, и у него закружилась голова от запахов сада, густо заросшего цветами и травой. Это и есть «природа»? Это одичание... Аллан лежал, и ему казалось, что он растворяется в тишине, такой беспредельно пустой (впереди озеро, И позади луга, пастбища, холмы и горы) и в то же время пронизанной запахами, неведомыми звуками и движениями, и грудь его тяжело вздымалась, руки дрожали, а солнце пылало на безоблачном небе, синем-синем...
На обратном пути у Боя разболелся живот от ягод, которыми он объелся. И когда поздно вечером Аллан и Лиза плелись по грязному тротуару Апрель авеню, оба чувствовали облегчение и радовались, что наконец-то вернулись домой.
Так они съездили в деревню.
— Как хорошо! — вздохнула Лиза и, запрокинув голову, закрыла глаза.
Они сидели и наслаждались горячим кофейным напитком; их озаряли мягкие лучи солнца, пробивавшиеся сквозь вечную мглу, эту созданную человеком ядовитую примесь, к земной атмосфере, которую уже ничто не может рассеять — ни ветер, ни дождь, ни снег.
— Здесь можно загорать хоть целый день...
Одним движением она стащила через голову свитер и осталась сидеть полуобнаженная, ослепительно белая — такой он не привык ее видеть при дневном свете.
— Нас никто не видит,— сказала -Лиза, заметив, что Аллан смотрит на нее.
— Никто,— согласился Аллан.— Кроме нас, здесь никого нет...
Ему было приятно смотреть на нее, приятно и в то же время тревожно. Ему казалось, что она заходит слишком далеко, злоупотребляет только что обретенной свободой, нарушая границы дозволенного. Он думал: «А прилично ли это?» По натуре Аллан был человек спокойный, рассудительный и не любил, когда люди делали что-то неуместное или впадали в крайность. А это? Может быть, и это крайность?
Впрочем, нет. Подперев ладонью щеку, она сидела на замызганном автомобильном сиденье, самозабвенно отдаваясь солнечным лучам, тонкая, как девушка, бледная, с плоским животом и маленькой грудью — трудно поверить, что она выкормила младенца. Сама невинность. И он вдруг рассердился на себя за то, что не такой непосредственный, как она, и делает лишь то, что считает правильным, а теперь вот сидит и пытается разобраться в скрытых достоинствах этой маленькой девочки, ставшей его женой, и он сразу ощутил силу своих волосатых рук, ощутил тяжесть своего тела (беззвучное, огнедышащее счастье, пережитое вчера вечером!) и почти против воли внезапно подумал: «Это вполне прилично. Ну конечно, прилично. Здесь. Под открытым небом. Кто нас увидит? Кто может сюда прийти?» Но от этих мыслей он рассердился еще больше и вдруг почувствовал, как его охватывает желание. Раньше он достаточно легко сдерживал в подобных случаях свои порывы, поскольку их интимные отношения определялись не вспышками страсти, а скорее привычкой — так сказать, чётким расписанием... Но возможно, все дело было в том, что им крайне редко представлялась возможность побыть друг с другом наедине: им мешал Бой, работа, условия их жизни и все их «нормальное» существование. Но теперь все было прилично!
— Почему ты не снимешь все остальное? — спросил Аллан.
Голос его прозвучал неуверенно; он стыдился своего бесстыдства; время и место были неподходящие для занятий любовью (ему предстояло сегодня сделать множество дел: сложить печку, достать самые необходимые вещи, обследовать окрестности и учесть открывавшиеся перед ними возможности!); это казалось ему противоестественным именно потому, что было слишком уж естественно, более того — примитивно, да, именно примитивно!
Однако Лиза уловила в его интонации нечто такое, что заставило ее улыбнуться немного смущенно,— она была изумлена; обычно Аллан не проявлял особого интереса к ее телу, и когда она раздевалась, им скорее овладевало беспокойство, чем желание, словно ее острые лопатки, узкая спина, худые бедра и коленки, ударявшиеся друг о друга при ходьбе, напоминали ему о чем-то не слишком приятном, например, о том, что он вдвое старше своей жены, соблазнил ее, сделал ей ребенка, женился на ней и теперь в этой трудной ситуации обязан не ударить вгрязь лицом...
— А если придет Бой?..
— Он бегает по всем этим кучам,— прервал ее Аллан нетерпеливо,— А кроме того, он уже видел свою маму голой. Раздевайся.
Слегка усмехнувшись, она сбросила короткую мини-юбочку и сняла красные колготки; тут она почувствовала на себе его взгляд, беспокойный и пристальный, как у собаки. Теперь его желание стало непреложным фактом, он больше не корил себя. Он встал, в два-три прыжка добежал до фургона, открыл дверь и схватил одеяло, нашел ровное место на пригорке внескольких шагах от фургона и расстелил одеяло — все это он проделал с бессознательной уверенностью лунатика.
— Иди сюда,— позвал он.
Однако Лиза не двигалась с места и молча смотрела на него.
— Ну, иди же!
Сообразив, что с Алланом творится что-то неладное, Лиза не стала мешкать и подошла к нему, ступая осторожно, чтобы не порезать ноги об острые куски металла и осколки стекла, которые валялись всюду вместе с мусором и всякими отбросами.
Потом он лежал и что-то шептал, обнимал ее, страшно довольный собой, и мурлыкал, как большой ласковый зверь. А она пыталась как-то осознать то новое, что вошло в ее жизнь и так непохоже было на прежнее существование, и бормотала:
— Как хорошо... Как здесь хорошо... Как хорошо...
С ленивым удовлетворением, но и с тайным беспокойством он подумал о том, что они похожи сейчас на кошек, греющихся на солнце, диких и неукротимых, мягких и податливых, играющих, как те «одичавшие» кошки, которые гонялись друг за другом в траве...
И они снова заснули.
Их разбудил какой-то шорох. Аллан посмотрел туда, где они недавно завтракали. Там лежало немного хлеба и кусочек сыра. Сейчас там сидела большая бурая крыса и грызла остатки завтрака, не обращая внимания на людей, хотя они были всего в нескольких метрах от нее. Потом появилась еще одна. Аллан пошарил вокруг и нашел свой ботинок. Лиза все еще крепко спала. Аллан изо всех сил запустил тяжелым ботинком в крыс, и в мгновение ока обе исчезли.
— Проклятые твари!
Лиза проснулась и испуганно спросила, что случилось.
— Крысы. Две огромные крысы поедали наш завтрак!
— Ох! — воскликнула она и села.
Аллан привык к виду крыс. На Апрель авеню весь двор так и кишел ими. Собственно говоря, он не чувствовал особой неприязни к этим противным грызунам, но, увидев их так близко, воспринял это почти как вызов — начиналась борьба за пищу, борьба за жилье: ведь они были так уязвимы, уязвимы со всех сторон. Здесь им придется нелегко.
Мерзкие негодные твари!
6
Прибежал Бой.
Лиза уже встала, снова надела колготки и юбку и решила прибрать немного перед фургоном, однако делала она это так неумело и неохотно, что толку от ее уборки было мало. Аллан все еще сидел голый на одеяле и размышлял.
— Еда! Я нашел еду! — кричал Бой,
Малыш весь перепачкался, одежда была в беспорядке, на широком некрасивом личике под шапкой растрепанных русых волос, таких же, как у отца, но только светлее и мягче, возбужденно блестели глаза. Он остановился как вкопанный, уставившись на отца, потому что не привык видеть его голым.