Да, это было так – я чувствовал стыд. Я, психоаналитик с многолетним опытом, который сделал всего-навсего то, что матросы и школьники делают постоянно. И оттого, что я не понимал причин этого стыда, мне было ещё стыднее.
Я снова взглянул на фотографию. Меня осенило. Всё дело было в арлекине, в этой дурацкой тряпичной игрушке.
В моей памяти со всей неумолимой ясностью всплыло, как более тридцати лет назад я ложился в постель, взяв с собой лоскутного арлекина. Скинув под одеялом пижамные штаны, я засовывал игрушку между ног и тёрся об неё. Не помню, как я до этого додумался, но даже сейчас при этом воспоминании к ощущению стыда примешалось возбуждение; сукин сын вздрогнул и снова стал наливаться кровью.
Выругав себя, я оделся и пригладил волосы. Меня ждал пациент, и я непростительно его задерживал. Интересно, с чего ей пришло в голову сфотографироваться с арлекином?
14. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 14 августа 1923
Дорогая Каролина,
я оценил присланную мне фотографию, хотя надо сказать, её общество причинило мне больше беспокойства, чем удовольствия. Я не намерен оставлять вас в покое, пока не получу объяснений.
Если вы не желаете даже видеться со мной, то что заставляет вас посылать мне столь откровенные снимки? Не было ли это зашифрованное послание, которое я должен разгадать? Я почти уверен, что это так – ведь не случайно же вы использовали этого арлекина. У меня был точно такой же в детстве, и обстоятельства, в которых он фигурирует на фотокарточке, не могут быть простым совпадением. Однако ни одна живая душа не знала о том, какую роль в моей жизни выполняла эта глупая игрушка. Неужели вам и впрямь это известно? Это кажется мне неразрешимой загадкой. Никогда не верил в феномен телепатии, да и как поверить в возможность телепатии по почте?
Я думаю, что существует какое-то простое и естественное объяснение, которое лежит у меня под носом, а я не вижу его в упор. Возможно, я просто не помню, как в детские годы проболтался о своей тайне кому-то из товарищей по играм. Возможно, вы приходитесь родственницей этому человеку – почему бы и нет, ведь у вас столь явно нордический тип лица, что я сомневаюсь, настоящая ли ваша английская фамилия. Прав ли я в своих догадках? Дайте мне знать. Я буду ждать вашего ответа столько, сколько вам будет угодно. Я хочу, наконец, понять, что вы такое.
Всегда ваш
Сигмунд Арнесон.
P.S. Вы ещё не догадались, что я люблю вас? Люблю до беспамятства.
15. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 22 августа 1923
Дорогой доктор Арнесон,
вы не так умны, как я думала. С чего вы решили, будто я задумала попрекать вас грехами детства? Да кому они интересны, эти ваши грешки под одеялом с ватной игрушкой? Уж вы-то как психоаналитик должны знать о людях достаточно, чтобы не воображать невесть что о своём детском баловстве.
Чья я родственница и настоящая ли моя фамилия, какое вам до этого дело? Вы не там копаете, дорогой доктор Арнесон. Чтобы получить ответы на интересующие вам вопросы, вы должны заглянуть не в меня, а в себя. Это я и хотела сказать, когда посылала вам фотографию. Мне удалось заставить вас призадуматься, но задумались вы не о том.
Вы полагаете, будто ваши признания в любви дорого стоят? Попытайтесь ответить на этот вопрос себе, положа руку на сердце. Вы сами знаете цену своим признаниям. Когда вы взвесите их и проставите пробу, вам будет яснее, стоит ли метать их на стол снова.
Итак, если вы хотите завоевать моё расположение, вы должны лучше разобраться не во мне, а в себе. Мне нравятся только те люди, которые честны сами с собой. Пока у вас ещё есть шансы изменить моё впечатление о вас, но вы не особенно стремитесь к этому.
С наилучшими пожеланиями,
Каролина Крейн.
16. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 23 августа 1923
Дорогая Каролина!
Если бы вы знали, как я извёлся! Вы держите меня в темноте и играете со мной в какие-то игры, которые грозят мне потерей рассудка. Я брежу наяву, я с трудом могу работать. На днях, когда у меня разболелась голова, я попросил у Роу вместо аспирина – «арлекина»; я перепугался до полусмерти своей оговорки, забыв, что Роу понятия не имеет о её причинах.
Откуда вы узнали про арлекина? Вы так и не ответили мне на этот вопрос, а у меня теперь больше вопросов, чем когда-либо. Я на грани нервного срыва, меня мучают провалы в памяти. Сегодня утром я обнаружил у себя в дневнике записи, которых я совершенно не помню, хотя они писаны моим почерком – правда, аккуратнее обычного. Я не замечал их раньше, потому что не перечитываю написанного в дневнике, но в этот раз мне вздумалось перечитать. Их всего три или четыре, но содержание их совершенно безумное. Я там пишу о себе в третьем лице и ругаю себя последними словами – «самовлюблённый осёл», «троглодит» и даже «копытное животное». У меня не достало духу вчитываться в них внимательно. Неужели я заболеваю раздвоением личности? Или вы занимаетесь опытами по гипнозу на расстоянии? Я слышал про подобный феномен, хотя раньше не верил в него.
Если в вас есть хоть капля сострадания ко мне, объясните мне, что происходит. Вы не можете столь равнодушно наблюдать за тем, как я схожу с ума.
Ваш несчастный, запутавшийся
Сигмунд Арнесон.
17. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 31 августа 1923
Дорогой доктор Арнесон,
терпение, терпение и ещё раз терпение. Вы проявляете нездоровую поспешность, и это вам вредит.
Да, это я заставила вас написать те страницы в дневнике. Не спрашивайте – как, и не спрашивайте, откуда я узнала про арлекина. Даже если я отвечу, вы всё равно не поверите. Я всего лишь хотела показать вам, что со мной шутки плохи, что моя власть над вашим сознанием реальнее, чем вы думаете.
Вам не нравится сходить с ума – так не сходите. Всё в ваших руках, включая ваше душевное здоровье. Вы не можете сослаться на дурную наследственность – она у вас прекрасная (да, и ваша родословная на девять поколений назад мне тоже известна, возможно, лучше, чем вам). До знакомства со мной у вас было отличное самообладание, и винить меня за то, что вы его утратили – по меньшей мере недальновидно.
Всё в ваших руках, доктор Арнесон. Я уже указала вам, что делать. Вы всю жизнь изучали сознание других людей, но совершенно не знаете себя. Вернее, не хотите знать. Позвольте мне напомнить вам, что по этому поводу говорит Священное Писание: «Врачу, исцелися сам».
Какова бы ни была моя власть над вами, властью исцелиться обладаете только вы сами и никто другой. Но для этого нужно перестать бояться заглянуть в себя. Проявить честность по отношению к себе, признаться себе в том, в чём вы не хотите признаваться из самолюбия.
Я жестока к вам ровно настолько, насколько вы снисходительны к себе. О, вы склонны многое себе прощать – вы-то считаете себя ужасно милым. Когда вы раскроете глаза, многое изменится. А до тех пор не просите меня о личной встрече.
С наилучшими пожеланиями,
Каролина Крейн.
P.S. На самом деле моё сердце гораздо ближе к вашему, чем вы думаете.
Интермедия 3. Блумсбери, дом художника
– Проходите, инспектор, – Уильям Блэкберн гостеприимно распахнул дверь. Каннингем переступил порог мастерской.
В помещении было несколько душно от запаха олифы, но солнечно и довольно уютно. Повсюду сохли оконченные картины. Инспектор совершенно не разбирался в живописи, но цветные переливы красок на полотне завораживали, напоминая о весенних палисадниках в пригородах Лондона. Он посмотрел на эти светлые, струящиеся полосы, на хозяина мастерской – добродушного, круглолицего человека лет тридцати пяти, с небольшими старомодными бакенбардами на румяных щеках и растрёпанными каштановыми волосами. Рукава его рубашки были закатаны, на правом запястье пятно синей краски. «Славный парень, настоящий англичанин, и ничуть не похож на невротика, – подумал инспектор. – Неужели ему мог понадобиться доктор вроде Арнесона?».
Блэкберн рассмеялся.
– Знаю я, о чём вы думаете, инспектор. Ожидали, что я псих с тёмными кругами от морфия под глазами? Неужели у художников такая дурная репутация?
– Меня просто удивляет, что вы посещали доктора Арнесона, – признался Каннингем. – Вы кажетесь весьма здоровым и уравновешенным человеком.
– Дорогой инспектор, люди не всегда то, чем они кажутся. В их природе – удивлять друг друга.
– А Каролина Крейн вас удивила? – Каннингем решил с ходу брать быка за рога. Художник воспринял этот вопрос с той же доброжелательностью.
– Ну ещё бы! Для того, чтобы мне захотелось писать портрет незнакомой женщины, она обязана меня удивить.
Он отступил к стене и отдёрнул занавеску из мешковины.
– Вот, если хотите посмотреть. Я не стал его продавать, хотя, надо сказать, деньги предлагали приличные.
Каннингем взглянул на портрет рыжеволосой девушки с красной ленточкой на лбу, написанный в той же странной переливчатой манере, что и другие картины. Раньше он видел только фотографию в следственном деле и недоумевал, что такого находили мужчины в Каролине Крейн. Не только не красавица, но без всяких признаков грации и миловидности – мужеподобная кобыла. Но на портрете она смотрелась иначе. В ней безусловно было что-то притягательное – какое-то грубое обаяние древней фрески из Британского музея, смутные воспоминания о которых навевала картина Блэкберна. И этот взгляд! Близко посаженные глаза, проницательные, бросающие вызов.
– Что скажете, инспектор? – Блэкберн кивнул в сторону своей работы. – Только не говорите, что это просто шлюха.
– Согласен, она не так проста, – задумчиво ответил Каннингем. – Как вы с ней познакомились?
– Снял её в баре в Сохо. Вначале собирался просто развлечься, но потом планы поменялись. Я в первый же вечер начал писать её портрет. Только мне не удалось закончить его так быстро, как хотелось. Каролина не слишком часто ко мне приходила. Видно, была занята с клиентами.