– Не часто – это как? Раз в неделю, в две недели?
– Пожалуй, за месяц раза три. Я обычно не неволю своих натурщиков – это плохо отражается на картинах.
– Она приходила в какие-то определённые дни? Скажем, по вторникам?
– Нет, не думаю. Я бы запомнил. Но часы сеансов были примерно одни и те же – с полуночи до трёх.
– Мисс Крейн оставалась у вас ночевать?
– Нет, она всегда уходила от меня до рассвета.
– Вы не замечали никаких странностей в её поведении?
– Что вы имеете в виду, инспектор?
– Не было ли у неё необычных сексуальных фантазий? Скажем, с детскими игрушками?
Блэкберн пожал плечами и снова рассмеялся.
– С чего вы взяли, инспектор? А, понимаю – услышали от кого-нибудь из её клиентов. Наверное, она просто угождала им. Со мной у неё ничего подобного не бывало.
– А играть в сеанс психоанализа она с вами не пыталась?
– Не думаю, что меня бы это возбудило. Нет, у нас было всё как у людей – мы немножко развлекались, а потом она садилась позировать для портрета. За это я ей, конечно, доплачивал.
«Чёрт подери, никаких зацепок, – уныло подумал Каннингем, выходя из квартиры Блэкберна. – Ясно, что у неё был личный зуб на доктора, но почему?»
Попытки навести справки о родственниках Арнесона в Норвегии не дали никаких результатов. Среди них не обнаружилось ни одной женщины, похожей на Каролину Крейн и проживавшей за границей последние годы. Установить, что связывало мисс Крейн и доктора Арнесона, представлялось невозможным.
Инспектор вышел из подъезда на залитую солнцем улочку богемного квартала. У кирпичной стены топтались и курлыкали голуби. Дневной свет резал инспектору глаза – верный признак надвигающейся мигрени. Каннингем потёр брови ладонью и пониже опустил поля шляпы.
Дневной свет! Именно с дневным светом была связана какая-то нестыковка. Инспектор зажмурился, пытаясь вспомнить. Солнечный свет в студии… Для того, чтобы писать картины, нужно хорошее освещение. Но Каролина Крейн позировала только по ночам.
В воображении Каннингема живо возник портрет. Ну конечно, он был написан при свете газового рожка. Потому он и выделялся среди других картин – освещение было не то.
«Кому может понадобиться писать картину ночью? – удивлённо подумал Каннингем. – Ведь можно было пригласить её позировать при дневном свете?»
Он развернулся. Через пять минут он уже давил на кнопку электрического звонка на двери Блэкберна.
– Только один вопрос, мистер Блэкберн, – выдохнул он, когда художник снова открыл ему. – Вы предлагали мисс Крейн позировать вам днём?
– Предлагал, конечно, – тут же откликнулся Блэкберн. – Но она наотрез отказалась. А почему это вас так интересует?
– Пока не знаю, – честно ответил инспектор. – Спасибо.
Что всё это могло значить? Разумеется, Каннингем ни на секунду не мог поверить в разговоры о сверхъестественном, которые вёл подозреваемый. Но с этой мисс Крейн было явно что-то не так. Она напускала на себя слишком большую таинственность – гораздо больше, чем нужно для привлечения даже самого глупого романтического молокососа, а ведь ни Арнесон, ни Блэкберн к их числу не относились. Возможно, она была замешана в чём-то крайне неприглядном, и тогда её исчезновение могло быть связано с деятельностью преступных шаек. Но если она занималась какими-то подпольными промыслами, то почему позволила Арнесону втянуть себя в эту необычайную переписку? И что ей было нужно от Арнесона?
Каннингем надеялся, что получит ответы хотя бы на некоторые вопросы, когда разыщет кого-нибудь из её бывших клиентов.
18. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 1 сентября 1923
Дорогая Каролина,
если вам нужно насладиться вкусом победы – вы победили. Знали бы вы, как я проклинал себя за слабость, как я ненавидел себя за то, что поддаюсь женщине, которой даже не видел! Но руки сами тянутся к бумаге после каждого вашего письма, чтобы написать ответ.
Вы намекаете мне, что я в чём-то виноват перед вами и заслужил такое обращение с вашей стороны. Но в чём? Я ведь даже не знал о вашем существовании до того, как увидел портрет. Разгадать эту тайну свыше моих сил, а ведь я не смогу искупить свою вину, не зная ответа.
Мысли о вас не отпускают меня днём и ночью; моя психика совершенно расстроена, и даже патентованные успокоительные перестали действовать. Веронал помогает мне заснуть, но меня мучают тяжёлые и непристойные сны, содержание которых я даже вам не решился бы рассказать – они связаны с тем кошмарным баром в Сохо, где я пытался вас выслеживать. По утрам каждый раз, когда я просыпаюсь, у меня болит всё тело, словно я грузил мешки с углём. Наверное, это какая-то форма ночной эпилепсии. А ведь ещё недавно я гордился своим здоровьем. Теперь же я вот-вот стану законченным невротиком.
Я больше не прошу вас ни о взаимности, ни об уважении, ни даже о милосердии. Я умоляю вас об одном – раскройте мне, кто вы и в чём я перед вами провинился. Иначе как возможно излечение, о котором вы говорите?
Всегда ваш
Сигмунд Арнесон.
19. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 9 сентября 1923
Дорогой доктор Арнесон,
ваше последнее письмо меня обрадовало. Знайте: то, что вы принимаете за болезнь, на самом деле первые знаки исцеления. Уж вы-то как психоаналитик должны были это понять.
Однако вы опять превратно истолковали мои слова. Вы виноваты не передо мной, дорогой доктор, а перед собой, только и исключительно. Виноваты в том, что заперли свою персону на замок самодовольства, что скрываете от самого себя то, что кажется вам несовершенством – тогда как на самом деле это всего лишь ваши естественные свойства.
Я многое могла бы вам о вас рассказать. Вас напугал арлекин? А как насчёт кролика? Я имею в виду ту историю, когда вы подговорили соседских детей играть в язычников и принесли кролика в жертву Одину? Это был единственный раз в вашей жизни, когда вас высекли крапивой. Если бы это рассказал вам какой-нибудь пациент на приёме, вы уж, наверное, развили бы из этого целую теорию. Но меня интересует не теория, а практика, доктор.
Если вы нуждаетесь в дальнейших указаниях, что делать, вы найдёте их у себя в библиотеке. Ищите книгу, в которую вложена закладка из красной восковой бумаги. Когда вы с не й ознакомитесь, продолжим разговор.
С наилучшими пожеланиями,
Каролина Крейн.
20. Из дневника Сигмунда Арнесона
10 сентября 1923. Чёрт, чёрт и ещё раз чёрт! Откуда ей известна эта история с кроликом? Это всё больше и больше начинает смахивать на дурную мистику. Вздор; я человек науки и не признаю мистических объяснений.
И потом, эта книга с закладкой… У меня дома нет красной восковой бумаги. Я всё время считал её дурновкусием. И тем не менее в одной из моих книг действительно была закладка. Это было первое издание «Природы пола» Франца Бирнбаума. Я держал её у себя только ради некоторых ссылок – к теориям Бирнбаума я всегда относился скептически. Вот он как раз, на мой взгляд, был мистиком чистой воды, хотя и прикрывал свои суеверия флёром квазинаучных рассуждений. К тому же эта книга написана в поздний период его жизни, когда его психическое расстройство, вызванное последствиями лечения сифилиса, стремительно прогрессировало.
Но к чёрту Бирнбаума. Уж в том, как эта закладка попала в мою библиотеку, никакой мистики быть не может. Ясно как день: Каролина подкупила Роу. Где и как ей удалось с ним встретиться, не имеет значения. Но то, что я теперь не могу ему доверять, крайне неприятно.
Во что она меня хочет впутать?
10 сентября 1923, поздно вечером. Я немного успокоился и решил всё же посмотреть, что за послание мне оставила Каролина. Никакой вложенной записки в книге не оказалось, не было и помет или подчёркиваний. Оставалась единственная возможность – что от меня требовалось прочесть те страницы, между которыми была закладка.
Природа пола в чистом и несмешанном виде есть умозрительная абстракция. В реальных людях характеристики полов смешаны: в каждой женщине присутствует доля мужественности, в каждом мужчине – доля женственности. В этом состоит исконный смысл мифа об андрогине, который наша современная буржуазная культура извратила, внушая нам идею, будто речь идёт об аллегории романтической любви двух родственных душ и будто бы фигура андрогина означает брак. Это искажение продиктовано желанием современного человека скрыть от самого себя истины, опасные для его самолюбия…
Что она хочет мне сказать? Чтобы я изменил свои научные воззрения на природу сексуальности? С какой стати обыкновенная проститутка, пусть даже начитанная, будет указывать мне, доктору наук, каких взглядов мне придерживаться?
NB: а за Роу теперь следует приглядывать.
21. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 11 сентября 1923
Дорогая Каролина,
меня начинает утомлять ваша игра в таинственность, которая выходит за все рамки допустимого. Подкупать моего ассистента, чтобы он разбрасывал в библиотеке закладки – это уж слишком. Если бы я мог легко найти ему замену, я бы его тут же выгнал на все четыре стороны.
Неужели вы просто развлекаетесь, злоупотребляя моими чувствами? К чему этот пассаж из «Природы пола»? Вы же не думаете сделаться моей наставницей в вопросах научной работы? Если так, то у вас непомерное самомнение. Вижу, лёгкость победы – то, как быстро вам удалось вскружить мне голову – совершенно лишила вас чувства реальности. Сообщаю вам, что я никогда не считал нужным следовать женским советам, тем более в том, что касается науки. И к чему вам это? Для женщин естественно повелевать сердцами, а не умами мужчин, и мы признаём за вами это право – чего же вам ещё надо? Прикажите мне поцеловать подошву вашей туфли – я с радостью это сделаю, но не требуйте, чтобы я ради ваших прихотей надругался над природой и здравым смыслом. Вмешиваться в мою исследовательскую работу я вам не позволю.
Или в ваши планы входило меня разозлить? Если так, вам это удалось в полной мере. И зол на вас я тем сильнее, что люблю вас. Odo et amo, как сказал Овидий – не удивлюсь, если ко всему прочему вы ещё и латынь знаете. Если бы вы знали, до какого безумия вы меня довели!