– Благодарю вас за показания, мистер Мэлоун, – Каннингем протянул ему визитную карточку. – Если вспомните новые подробности, позвоните по этому телефону.
Сейчас Морис Каннингем сидел в кресле у себя дома. На чайном столике перед ним стоял недопитый стакан виски с содовой. Перебирая в уме всё, что ему удалось услышать от свидетелей, он пытался понять, что же тут не так.
Нельзя сказать, чтобы что-то было совсем уж не так, но кое-что вселяло лёгкую тревогу. Каролину Крейн, похоже, никто не видел днём. Разумеется, при её профессии следовало ожидать, что она будет чаще попадаться людям на глаза в ночное время, но ведь ночью она являлась и к художнику, которому для работы нужно дневное освещение. Странновато, что мисс Крейн отказалась пойти ему навстречу.
Затем, всё общение мисс Крейн с другими людьми происходило с большими паузами. И Блэкберн, и Мэлоун сообщили, что видели её не чаще раза в неделю. Инспектор, возможно, не обратил бы на это внимания, если бы не странные задержки мисс Крейн с её ответами на письма Арнесона. Они выглядели причудой, но в сочетании со всем остальным от них веяло чем-то зловещим.
Нет, конечно, Морис Каннингем не был бы Морисом Каннингемом, если бы ощущал склонность поверить в то сверхъестественное, о котором толковал доктор. Но всё это бросало на личность мисс Крейн совершенно новый свет. Похоже, она вела двойную жизнь и лишь время от времени притворялась проституткой. Всё остальное время она была кем-то ещё. Возможно, она даже носила другое имя.
Это объясняло, почему она могла сойтись с Роу – молодым практикантом, живущим в доме своего руководителя фактически на положении секретаря. Роу явно не мог позволить себе платить столько денег, сколько она брала с клиентов. Значит, Роу разоблачил её и потребовал от неё вступить с ним в связь в обмен на его молчание. Возможно, он узнал в мисс Крейн кого-то, кого это очень сильно напугало.
Каннингему было известно, что дамы из хорошего общества могут страдать психическим заболеванием под названием «нимфомания», и что бывали случаи, когда такие дамы переодевались проститутками, чтобы утолить свою противоестественную страсть. Не была ли Каролина Крейн одной из них? Дело начинало принимать щекотливый оборот.
Вполне возможно, пропавшая девушка была жива и просто скрылась из Лондона под другим именем, чтобы избежать огласки, когда её портрет получил широкую известность. Об этом могли знать только её родные, которые, конечно, постарались сохранить всё в тайне. В таком случае дальнейшее расследование было затруднительно и грозило неприятностями.
Однако Каннингем не мог этого доказать, а значит, по умолчанию должен был и дальше вести это дело как вероятное убийство. И в самом деле, у Арнесона был мотив для убийства – ведь мисс Крейн знала о нём что-то компрометирующее и дала ему это понять. Но кто она, и как с этим связан её маскарад?
Если бы только можно было со стопроцентной уверенностью ответить на вопрос, жива ли она!
25. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 27 сентября 1923
Дорогой доктор Арнесон,
вы начинаете исправляться. Я рада, что вы всё-таки взялись за ум. С этим письмом вам доставят вашу награду за хорошее поведение – скромную, но ведь в славные рыцарские времена кавалеры и не могли рассчитывать на большее. Пора же мне, в конце концов, признаться, что вы не так безразличны мне, как думаете, и я хочу сделать это древним проверенным способом. О да, я вела себя с вами странно и жестоко, но поверьте мне, у меня на то есть причины, и я не хочу их раскрывать – хочу, чтобы вы догадались обо всём сами. А пока примите мой небольшой знак внимания.
Ваша
Каролина Крейн.
26. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 28 сентября 1923
Дорогая Каролина,
какая же вы злая, гадкая девочка! Неужели вами двигала любовь ко мне, но из гордости вы боялись в этом признаться? Вы, вероятно, хотели быть крепостью, которую я должен был покорить? Но покорить не военной силой – я уже понял, что вы не любите воинственности, – а белым флагом парламентёра. Вам это удалось. Но, боже мой, как мне отрадно прочесть ваше объяснение! Я неизвестно что себе воображал, я даже – только вам одной могу в этом исповедаться, – начал бояться. Я подозревал в вас чудовище, демона, не разглядев в вас то, что должен был разглядеть – влюблённую женщину. Вы теперь, должно быть, не очень высокого мнения о моих профессиональных качествах.
Красная подвязка, присланная вами, прелестна. Одна мысль о том, что она прикасалась к вашему бедру, сводит меня с ума. Ох уж этот наш язык! Вы-то понимаете, что имеется в виду не ум, а нечто совсем другое. А знаете, где сейчас лежит эта подвязка? Впрочем, вы догадались, ведь вы же автор выдумки с фотографией. Надеюсь, мне дозволены подобные маленькие невинные радости, которых средневековые рыцари из-за строгости воспитания не знали.
Всегда ваш
Сигмунд Арнесон.
P.S. Я наблюдателен, дорогая Каролина; я заметил, что в последнем письме вы впервые подписались – «ваша».
27. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 6 октября 1923
Дорогой доктор Арнесон,
да, я люблю вас – ровно настолько же, насколько вы любите меня, и моя любовь никогда не будет меньше вашей. Но вы пока ещё нашли ответы не на все вопросы. Любовь – только часть ответа, как и гордость. (Вы и сами ведь ужасно горды, разве нет? Вы нуждаетесь в женщине, равной вам по духу, но не в силах признать, что женщина вообще может быть равной вам).
Подвязка поможет вам узнать остальные ответы. Это подарок со смыслом, и даже в тех желаниях, которые он будит в вас, есть смысл. Прочтите его. Я уже писала вам о том, что ваша главная обязанность передо мной – познать себя.
Столь же ваша,
Каролина Крейн.
28. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 7 октября 1923
Дорогая Каролина,
в нашей эпохе, похоже, и впрямь есть что-то от времён Данте и Петрарки: влюблённый вынужден анализировать свои чувства и писать отчёт о них, вот разве что платоновская философия заменена у нас психоанализом. Наши деды, культивировавшие бесхитростность и непосредственность чувств, нас бы не поняли. Они решили бы, что мы смеёмся над природой и здравым смыслом.
Но что есть природа и что есть здравый смысл? Мы могли бы ответить людям прошлого столетия: о, как вы были самонадеянны, полагая, будто знаете, что это такое!
И тут я перехожу к отчёту о вашей драгоценной подвязке. Вы говорили о желаниях, которые она будит во мне. Станет ли для вас откровением, если я скажу, что временами меня одолевает желание её надеть?
Сегодня утром я проснулся в своей постели, и она оказалась на мне под пижамой. Я совершенно не помню, чтобы надевал её с вечера. Поскольку я не могу допустить в себе лунатизма, то остаётся только одно возможное объяснение: моё «я» вытеснило эту память из сознания, поскольку я подавлял в себе это желание. Даже и сейчас оно кажется мне ужасно глупым. В жизни не мог бы вообразить, что мне захочется надеть женскую вещь – я всё время считал, что так делают только извращенцы. Одной вам я могу признаться в этом, не сгорев от стыда. Вы были правы, упрекая меня в том, что я недостаточно знаю себя. Одному богу известно, как вам удаётся проникать мне в душу столь глубоко.
Всегда ваш
Сигмунд Арнесон.
29. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 15 октября 1923
Дорогой доктор Арнесон,
не восхваляйте мою проницательность – вы и сами становитесь весьма проницательны, раз вы угадали моё желание. А вы его угадали – я хочу, чтобы вы надевали эту подвязку и думали обо мне. Неважно, что именно обо мне вы будете думать – лишь бы думали. Это и будет вашим домашним заданием на ближайшее время.
Если вам угодно – я смочила бумагу, на которой пишу это письмо, капелькой своих духов. Это ещё на один небольшой шаг приблизит вас ко мне.
Всегда ваша
Каролина Крейн.
P.S. Вы точно уверены, что никогда не надевали женских вещей до этого?
30. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 17 октября 1923
Дорогая Каролина,
вы меня пленяете. Кто бы мог подумать, что игра в средневекового трубадура и любовь на расстоянии окажется настолько увлекательной! Я ловлю себя на мысли, что личная встреча, на которой я так настаивал два месяца назад, могла бы именно сейчас что-то испортить в наших отношениях – теперь, когда вы открыли мне совершенно новую для меня область восприятия. Вы видите, я на этот раз даже помедлил с ответом, не бросился строчить вам письмо в тот же день – и насколько же важным для меня оказалось, чтобы мой опыт был обдуман и осмыслен!
Сообщаю вам, что я исполнил ваше желание вчера. Заперевшись у себя в спальне, я разделся догола перед зеркальным шкафом и надел на бедро вашу подвязку. Вы не можете себе представить степень моего наслаждения. Признаться ли вам в подробности, которая, несомненно, заставит вас торжествовать? Я забрызгал зеркало. Мне пришлось воспользоваться одеколоном и носовым платком, чтобы устранить столь явные улики. Платок я посылаю вам отдельным пакетом. Это будет мой маленький ответный дар. Вы вправе распорядиться этим платком, как вам будет угодно. Заодно вы познакомитесь с запахом моего одеколона. Конечно, он не так восхитителен, как ваши духи. Они ведь тоже были посланием, не правда ли? Жаль, что я так плохо разбираясь в ароматах. Они безусловно что-то напомнили мне, но что – я пока понять не могу. Пока – я прижимаю ваше предыдущее письмо к лицу, вдыхаю этот запах и ощущаю упоение.
Всегда ваш
Сигмунд Арнесон.
31. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 24 октября 1923
Дорогой доктор Арнесон,
ваше последнее письмо позабавило меня и польстило мне. Однако если кому и стоит торжествовать, то вам, а не мне. Ведь меня не было там с вами; причиной вашего экстаза была не я, а лишь ваша страсть ко мне. Перед вами было зеркало. Не ищите во мне причин того, что находится в вас самом.