ни наглядным образом способствуют счастью и благоденствию всего общества. Тогда у многих восприимчивость и возбуждение внутренней творческой силы достигает такой высоты, что они приносят ей в дар все, что у каждого из них есть самого лучшего: серьезный приносит в жертву свою серьезность, достойный – свое достоинство, юноша – свои надежды и упования на будущее; поэт придумывает ей разные эпитеты и названия, составляет ее родословную и, подобно художнику, начинает под конец преклоняться перед образом своей фантазии как перед новым божеством: он учит молиться ей. Таким образом добродетель, над развитием которой, как над созданием статуи, трудятся любовь и признательность, становится в конце концов вместилищем всего доброго и достойного почитания, чем-то вроде храма и божества в одно и то же время. Она является чем-то единственным в своем роде, самодовлеющим и пользуется правами и властью освященной сверхчеловечности. Города Греции позднейшего периода были полны таких обожествленных абстрактов (да простят мне странность этого выражения ради странности самого понятия); народ по-своему воздвиг себе на земле платоновское «небо идей», и я не думаю, чтобы понятие о его обитателях было у них менее живо, чем понятие о древних гомеровских божествах.
191
Период мрака. Периодом мрака называется в Норвегии то время года, когда солнце не появляется на горизонте. Это прекрасное сравнение для всех мыслителей, для которых солнце будущего временно закатилось.
192
Философ роскоши. Небольшой садик, несколько фиг, кусок сыру и при этом три или четыре близких друга – вот в чем состояла роскошь Эпикура.
193
Эпоха жизни. Собственно эпохами жизни являются короткие приостановки, разделяющие периоды возвышения и понижения господствующей идеи или чувства. Эти приостановки соответствуют состоянию сытости, все остальное будет уже голодом, жаждой или пресыщением.
194
Сон. Наши сны, когда в исключительных случаях отличаются живостью и реальностью – обыкновенно сны бессмысленны, – представляют собою ряд символических сцен и образов, заменяющих повествовательный поэтический язык; они как бы описывают все пережитое нами, все наши ожидания, отношения, и описывают с такой художественной смелостью и определенностью, что наутро мы приходим в изумление, припоминая наши сны. Во сне мы затрачиваем слишком много творческой силы, почему мы так и бедны ею днем.
195
Природа и наука. В науке, как и в природе, возделываются сначала худшие бесплодные области, так как для этого бывает почти достаточно и тех средств, которыми располагает только что народившаяся наука. Обработка наиболее плодородных местностей предполагает предварительную, тщательно развитую силу методов, массу достигнутых единичных результатов и организованную артель рабочих, искусных рабочих, что является уже впоследствии. Нетерпение и тщеславие заставляют иногда раньше времени хвататься за обработку этих наиболее плодородных местностей, и в результате получается нуль. Природа мстит за такие попытки тем, что поселенцы погибают с голоду.
196
Простой образ жизни. В наше время стало очень трудно вести простой образ жизни: для этого даже у очень умных людей нет достаточно рассудительности и изобретательности. Самый искренний из них сознается, пожалуй, и скажет: «мне некогда долго размышлять об этом. Простой образ жизни – цель слишком для меня высокая; я подожду, пока более мудрые, чем я, откроют его секрет».
197
Вершины и верхушки. Ничтожная плодовитость, частое безбрачие, половое равнодушие высших и культурнейших умов, так же как соответствующих им классов, представляют собой экономию человечества. Разум пользуется тем общепризнанным фактом, что опасность появления нервного потомства у людей, отличающихся чрезмерным духовным развитием, очень велика. Такие люди стоят на вершине человечества – они не должны опускаться до того, чтобы быть его верхушками.
198
Никакая природа не делает скачков. Когда развитие человека быстро продвигается вперед, то кажется, будто он перескакивает из одного состояния в другое, противоположное. Но более точные наблюдения убеждают нас, что перед нами происходит только возникновение нового здания из старого. Задача биографа состоит в том, чтобы при описании жизни руководствоваться аксиомой, что никогда природа не делает скачков.
199
Тоже опрятно. Кто одевается в чисто вымытые лохмотья, тот одет хоть и опрятно, но в тряпье.
200
Слова одинокого. В награду за тоску, скуку, уныние как за естественные следствия уединенной жизни без друзей, без книг, без обязанностей и страстей человек имеет несколько коротких мгновений глубочайшего самоуглубления и единения с природой. Ограждая себя от уныния, он тем самым ограждает себя от возможности быть наедине с самим собой, и никогда уже ему не придется испробовать освежающего напитка из собственного глубокого внутреннего источника.
201
Фальшивая известность. Я ненавижу те мнимые красоты природы, которые, в сущности, имеют значение только благодаря знанию, именно знанию географии, но которые на самом деле совсем не удовлетворяют нашего чувства красоты. Возьмем для примера вид на Монблан из Женевы; вид этот не представлял бы из себя ничего замечательного, если бы ему не придавали красоты наши географические познания. Ближайшие горы гораздо красивее и внушительнее, но «далеко не так высоки», нашептывает нам наше нелепое знание. Однако глаз наш противоречит знанию. Можно ли истинно радоваться при таком противоречии?!
202
Путешествующие ради удовольствия. Они, как звери, взбираются на вершины гор, одурелые и покрытые потом; им забыли сказать, что по дороге также встречаются прекрасные виды.
203
Слишком много и слишком мало. Все люди теперь слишком много переживают и слишком мало передумывают. Они чувствуют нестерпимый голод и в то же время страдают от колик, так что, сколько бы ни ели, они не худеют. Кто в настоящее время говорит: «я ничего не пережил», тот дурак.
204
Конец и цель. Не всякий конец есть достижение цели. Конец мелодии не ее цель, и тем не менее мелодия, не дойдя до конца, не достигнет и цели.
205
Нейтралитет величественной природы. Нейтралитет величественной природы (гор, морей, лесов и пустынь) нравится, но не надолго; вскоре нами овладевает нетерпение: «Неужели же все эти величественные картины природы так и останутся безмолвными? Разве мы здесь не для них?» Так возникает в нас чувство crimen laesae majestatis humanae (преступления против верховной нашей человеческой особы).
206
Забывчивость относительно намерений. В пути обыкновенно забываешь о цели. Почти всякая профессия является сначала только средством, а затем конечной целью. Забвение целей – самая обычная глупость людей.
207
Солнечный путь идеи. В момент появления идеи на горизонте температура души обыкновенно очень низка. Идея только постепенно развивает свою теплоту и становится наиболее жгучей (то есть проявляет сильнейшее воздействие), когда вера в нее уже клонится к закату.
208
Средство восстановить всех против себя. Пусть отважится кто-нибудь сказать теперь: «кто не со мною, тот против меня!» – и тотчас же он настроит всех против себя. Такое настроение делает честь нашему времени.
209
Стыдиться своего богатства. Наше время терпит только один вид богачей, а именно тех, которые стыдятся своего богатства. Услыхав о ком-нибудь, что «он очень богат», тотчас же представляешь его себе в виде чего-то противного, опухшего, напоминающего ожирение или водянку. Делаешь усилие и призываешь на помощь всю гуманность, чтобы не выдать отвращения в разговоре с таким богачом. Если же он не прочь еще почваниться, то к вышеуказанному чувству примешивается род сострадательного удивления пред глубиною такого человеческого безумия. Мы готовы воздеть руки к небу и воскликнуть: «Бедное изуродованное создание, порабощенное, обремененное свыше сил и скованное сотнями цепей. На нервах твоих отзываются все события в жизни двадцати народов, неприятности сторожат тебя ежеминутно, и ты еще хочешь нас уверить, что можно быть счастливым в твоей шкуре! А каково тебе в обществе под докучливыми взглядами, полными враждебности или затаенной насмешки. Может быть, тебе легче, чем другому, достаются деньги, но зато их излишек мало радует тебя, а сохранять их в наше время гораздо труднее, чем приобрести. Ты постоянно страдаешь, потому что несешь постоянные потери. Что пользы в том, что тебе постоянно вливают новую искусственную кровь, – ведь это не уменьшает боли от пиявок, всосавшихся в твой затылок. Но будем справедливы: тебе трудно, почти невозможно быть иным, ты должен беречь, должен снова приобретать; наследственная склонность гнетет тебя, как мучительное иго. Так не обманывай же нас, а лучше честно и открыто стыдись ярма, которое ты носишь. Ведь в глубине души ты так устал нести его и так негодуешь на него. Не стыдись же: в твоем стыде нет ничего для тебя постыдного».
210
Верх надменности. Существуют люди надменные до такой степени, что для любой известной личности, пользующейся явным поклонением, они не находят иной похвалы, как считать такую личность мостком или переходной ступенью, приближающей эту известность к ним самим.
211
На почве поношения. Тот, кто хочет разубедить кого-то в чем-то, обычно не довольствуется победой в споре. Для него мало опровергнуть и выказать ту нелогичность мнений, которая таилась, словно червь, в противнике; нет, убивши червя, он бросает в грязь весь плод, чтобы сделать его неприглядным в глазах людей и внушить к нему отвращение. Так действует он, чтобы помешать обычному «восстанию на третий день» опровергнутой идеи. Но он ошибается, потому что именно в грязи, на почве, удобренной оскорблениями, зерно идеи быстро пускает новые ростки. Итак, не чернить и осмеивать нужно то, что хотят окончательно уничтожить, а скорее заботливо и настойчиво погружать в лед, помня, что мнения обладают цепкой живучестью. Причем не надо забывать правила, гласящего, что «возражение не есть еще опровержение».