Следующий привал — самый долгий, трехчасовой — был предложен уже на каменистой плоской макушке горы, где автобусную публику ожидали ресторан в длинном деревенском доме и вид на соседнюю горную гряду.
Когда они допивали кофе, у их столика остановилась хмельная компания из трех соотечественников — двух крепких теток в цветастых спортивных костюмах и обветренного мужичка в толстом свитере.
— Россияне? — полувопросительно провозгласил мужик, поддерживая своих задастых подруг за поясницы.
Корней подтвердил. Мужичок отобрал у подруги пластиковый пакет и извлек оттуда початую бутылку коньяка «Метакса». Прищурившись, нацелили на пустые бокалы из-под вина.
— По чуть-чуть за праздник?
— А что за праздник-то? — удивилась Инга.
— День национального единства, — чуть не хором сообщили тетки. Мужик подмигнул.
— Ну, если только по чуть-чуть, — позволила Инга.
— За единство россиян и россиянок, — сказал Корней, поднимая бокал за ножку.
Соотечественники густо и облегченно засмеялись. Мужчина в свитере приветственно потряс бутылкой. В ней бултыхалось меньше четверти.
Лица соотечественников приятно лоснились.
Допив кофе, Инга стала рассматривать на экранчике фотоаппарата снимки, сделанные за день, — себя в орнаменте гор. Экран мерцал и охотно укрупнял детали. Корней ухмылялся.
— Схожу-ка я в туалет, — сообщила Инга, передавая аппарат.
— Там в женском очередяга, я видел, — виновато уведомил Корней, — еще три автобуса приперлись…
— Если очень длинная, то я где-нибудь и так найду, — бесшабашно заявила Инга, — ты меня знаешь.
Корней хохотнул. Десятью минутами позже спрятал аппарат в карман и отправился на экскурсию. У дверей дамской комнаты, упрятанной за выступ стены, по-прежнему хмуро медитировал интернациональный женский клуб. Количество его членов нарастало. Инги среди них не было.
Он покинул ресторан и по узкой, выложенной плиткой тропинке, вышел к верхней смотровой площадке. В лицо ему дохнуло сосновым духом ущелье. Сквозь сизую дымку проступал соседний склон, густо поросший лесом. За ним вырастал следующий — гигантским тупым конусом, почти лишенным растительности и изборожденным каменистыми складками.
Корней постоял немного, опираясь на балюстраду и принимая в лицо студеный упругий ветер. Он подтянул под горло «молнию» на куртке. Рядом двое то ли датчан, то ли шведов таращились на ущелье в армейский бинокль, передавая его друг другу и громко выражая чувства. Корней так и не понял, чего там можно было высматривать посредством военной оптики — спаривание косуль?
Он спустился обратно на площадку с рестораном и клумбами, а потом — по крутой каменной лестнице еще ниже — на стоянку автобусов. Автобусов было тут уже пять или шесть штук — разнообразных форм и цветов. Стоянку обрамляла низкая стена, сложенная из тяжелых известняковых глыб. В единственный ее разрыв уползало вниз горное шоссе, начинавшее тут первую петлю.
Корней огляделся и двинулся в противоположный угол, заставленный жаркими громадами автобусов. Он одним махом одолел стену и оказался в густых жестких зарослях, покрывавших широкий уступ горы, с вершины которой он только что спустился. Без раздумий двинулся вперед, раздвигая ветви.
Он чувствовал в себе веселую игру сил. Поиск сбежавшей Инги служил, пожалуй, лишь поводом. Ему теперь просто хотелось искать, продираться и карабкаться. Каждый вдох наполнял его пьянящей свежестью. Под ногами пружинили слои прелой листвы. Был ощутим едва заметный уклон.
36
Корней одолел, наверное, метров сто — вольно намечая себе путь между стволами деревьев незнакомых пород и крупными валунами в зеленоватом мшистом подшерстке. Его почему-то восхищала дикость окружавшей его растительной жизни — в сравнении с близким кофейным комфортом, упакованным в стекло и пластик.
Впереди открылась прогалина — узкий безлесый участок, хорошо освещенный вышедшим из-за туч солнцем. Корней сделал несколько шагов в ту сторону, но неожиданно замедлил шаг. На границе света и тени, у края прогалины, у ствола сосны стоял крупный мужчина в красной куртке. Корней сообразил, что не ему одному, вероятно, так же хмельно и радостно бродить по горному лесу в двух шагах от гарантированного уюта. Мужчина в куртке дернул головой на шум Корнеевых шагов, показал круглое бородатое лицо. На лице выступила досада. Он, впрочем, явно не думал справлять под сосной нужду: стоял боком, сжимая в руке видеокамеру.
Корней приблизился, улыбаясь, поскольку поворачивать было уже поздно и неудобно, да и не было видимой причины. Другое дело, если б мужик сидел на корточках с голым задом.
Корней решил пройти мимо, пересечь полянку и взять выше, целясь обратно к макушке горы. Но, когда он поравнялся с бородачом в красной куртке, почти беззвучно пробормотав: «Хелло!», тот поманил его рукой. Округлая его физиономия выявляла теперь смущение. Корней подошел, принужденно улыбаясь. Бородач чуть отступил за ствол сосны, легонько потянув к себе Корнея, а другой рукой указал вперед, куда-то в сторону поляны или дальше. Свистяще спросил: «Ю си-и?»[1] Бьющее в прогал веселое кипрское солнце заливало светом пожухлую траву и россыпь мелких камней, заставляло искриться пышную хвою, осветляло темную листву деревьев на другой стороне поляны. У Корнея вырвался судорожный вздох. Бородатый рядом хмыкнул. Шагах в десяти, спиной к ним, у самого большого дерева стояла обнаженная женщина.
Солнечные лучи скользили по ее крепкой стройной спине и выпуклым ягодицам. Положение тела женщины было несколько странным. Она стояла, твердо упершись склоненной головой, лбом в древесный ствол, прижав вытянутые руки к бокам. Черные волосы клубились по плечам. В нескольких шагах во мху разноцветно выделялась сброшенная одежда.
Пауза, занятая созерцанием, тянулась с минуту. Женщина оставалась неподвижной. Бородач, наконец, напряженно выдохнул легкий пар и поднял видеокамеру. Корней пришел в себя. Секунду поразмыслив, коснулся плеча бородатого и тихо произнес по-английски и по-русски:
— Итс май уайф. Это моя жена.
Лицо бородатого исказила быстрая оторопь.
Он секунду смотрел Корнею в глаза. Потом сипло произнес: «Сори», неуклюже развернулся и быстро исчез среди кустов. Корней смотрел ему вслед, пока красная куртка мелькала в просветах. Потом повернулся и вышел на поляну. Жена исчезла.
Он постоял, осматриваясь. Потом негромко позвал:
— Ин-га!
Кроны низких сосен шевельнул порыв ветра. Издалека донесся короткий трубный клич автобуса. Корней машинально взглянул на часы: в запасе было еще минут сорок. Клич был адресован, вероятно, датчанам или шведам.
Он еще потоптался на поляне, щурясь от яростного, но нежаркого солнца. Услышав откуда-то сбоку хруст веток, резко обернулся. Инга стояла под тем же деревом, прислоняясь спиной к стволу, пряча за спиной руки и улыбаясь. Она все еще была нага, как лесная нимфа. Может быть, именно такого эффекта она и добивалась. Корней очередной раз, но с какой-то новизной в восприятии отметил пышность ее ляжек, ничуть не умалявшую общую стройность и складность фигуры.
— Ты с ума сошла, — пробормотал он, подходя к ней вплотную, — холод такой… Ты чего это?
— Тут солнце, — ответила она звенящим голосом, — горное, когда его еще поймаю.
Он хотел еще объяснить, что и в этом лесу полно изрядно шатающихся шведов, что это просто безумие и риск. Но не успел, потому что она притянула его к себе, и он ощутил, как горячо ее тело.
После затяжного и жестковатого поцелуя она опустилась на корточки и принялась расстегивать его брюки. Он, касаясь пальцами ее горячей макушки и гладких плеч, растерянно оглядывался.
— Давай уйдем подальше, — выговорил, наконец.
Они ушли от прогалины, но не слишком далеко. Инга шла впереди — упругой, цепкой походочкой, легко вминая босые ступни в листья и густой мох. Будто углядев и облюбовав сосновый ствол, резко остановилась, обхватила дерево ладонями, медленно наклонилась и выгнула спину. В траве у ее ноги юркнула бурая ящерка.
Потом они сидели на мху у той же сосны: Корней — ощущая затылком шершавый ствол, Инга — положив голову ему на плечо.
— Почему-то не слышно птиц, — заметил он.
— Так ведь осень.
Она встала и почти бесшумно ушла за одеждой. Вернувшись, стала неторопливо одеваться.
— А помнишь, в Испании? — произнес Корней мечтательно. — Помнишь, забрались на холм?
Она кивнула, застегивая джинсы и улыбаясь плавающей улыбкой. Потом стала убирать волосы.
— Я с тобой начала испытывать удовольствие, путешествуя, — заметила она серьезно. — Я ведь домоседка была, в сущности. Летать никуда особо не любила.
Они неторопливо шли между деревьев, держась за руки, стараясь найти верное направление. И снова ощущался еле заметный уклон, и нужно было идти немного в гору.
— Я до тебя и мира-то не видела, — вздохнула Инга улыбаясь.
Корней покосился.
— А ты ведь вроде в Турции была… С Арсеном.
— Ну, была. Но это все не то было. Не то… С тобой я себя могу вести как захочу. С тобой интересно.
Через несколько шагов она свела брови.
— Слушай, а откуда ты знаешь про Турцию? Я тебе вроде не рассказывала…
— Мне Арсен рассказал.
— Да ну? — Инга остановилась, посмотрела чуть сумрачно. — А зачем? Ты с ним разве знаком?
Корней тоже остановился и, подумав, сказал:
— Ну, видишь ли… Имел счастье познакомиться. Он просил меня найти для него одну вещь.
Запинаясь и подбирая слова, воспроизвел странноватую просьбу Уразова. Припомнил, как происходила встреча. Инга слушала мрачно.
— Бред какой… Альбом… И где ты должен был его искать?
Корней, недовольно морщась, сообщил, где, в каких именно местах, по мнению предшественника, можно было, рассчитывая на успех, разыскать фотографии и документы. Веско добавил, что просьба осталась не исполнена.
— Просьба?! — Голос Инги взлетел и сорвался. — Просьба?! Да он же просто… Он же…