Тут Сючжэнь тяжело вздохнула, лицо ее стало мертвенно-бледным. Вместо продолжения она сказала:
– Сяо-Инцзы, не жалко тебе твою третью тетушку?
– А третья тетушка это кто?
– Я! Ты же называешь Сыкана третьим дядюшкой, а я, значит, третья тетушка, так-то. Зови меня третьей тетушкой.
– Угу, – улыбнулась я.
Мне было немного неловко, но я обратилась к ней так, как она просила:
– Третья тетушка Сючжэнь.
– Если увидишь Коричку, приведи ее домой.
– А как же я ее узнаю?
– У нее, – Сючжэнь прикрыла глаза и задумалась, – есть розоватый бугорок, я увидела мельком, когда она родилась. А когда я уснула, то слышала сквозь сон, как мама сказала тете: «Гляди-ка! Сзади на шее прямо по центру печать греха, она не должна была приходить в этот мир, но выказала упрямство, Янь-ван разозлился и проткнул ей пальцем шею, прежде чем она спустилась в наш мир». Сяо-Инцзы, если увидишь у кого-то сзади на шее прямо по центру родимое пятно размером с палец, то это наша Коричка. Запомнила?
– Запомнила, – рассеянно ответила я. Так, может быть, сейчас она меня про это и спрашивает? Я снова сказала: – Про родимое пятно у Корички на шее? Запомнила.
Сючжэнь кивнула. Убрав со стола коробку с шелкопрядами, она предложила:
– Пока он спит, давай ногти накрасим.
Она вывела меня во двор. У основания стены стояли горшки с цветами, Сючжэнь указала на них:
– Вот мята, а это бальзамин.
Она сорвала несколько красных цветков бальзамина и положила их на фарфоровое блюдце. Потом мы уселись у дома на пороге, и Сючжэнь кусочком леденцового сахара растолкла красные цветы. Я спросила:
– Мы их есть будем? С сахаром?
Сючжэнь засмеялась.
– Глупышка, тебе лишь бы поесть. Какой же это сахар, это кусочек квасцов! Смотри.
Она растолкла цветки и велела мне вытянуть руки, затем вынула из волос заколку и, зачерпывая эту кашицу из блюдца, стала наносить ее мне на ногти. Закончив, она велела мне держать ладони раскрытыми на весу, пока всё не высохнет, и тогда ногти у меня станут красными, как у нее – и она показала мне свои ногти.
Я немного подержала ладони на весу. Вскоре мне это надоело, и я сказала:
– Я домой хочу.
– Тогда ты точно всё смажешь. Не уходи, давай я тебе еще что-нибудь расскажу.
– Расскажи о третьем дядюшке.
– Тихо, тихо, – зашипела она, замахав на меня руками. – Пойду посмотрю, не проснулся ли он. Может, пить хочет.
Она вошла в дом, потом вышла, снова уселась на пороге и, согнув ноги, положила подбородок на колени и неподвижно уставилась на софору.
– Ну, рассказывай! – напомнила я.
Она вздрогнула:
– А? – Она как будто и не слышала, о чем я спрашиваю, из глаз у нее закапали слезы. – Что рассказывать? Их и след простыл, их обоих! И его, и малышки!
Я молча ждала. Какое-то время она всхлипывала, потом тяжело вздохнула и улыбнулась мне. У нее были такие знакомые складки под глазами! Мне показалось, что я уже у кого-то видела такое же лицо, как у Сючжэнь.
Сючжэнь пальцами вытерла слезы и подставила свои ладони под мои. Мне стало намного легче: держать руки с окрашенными ногтями на весу было сущим мучением. Она нагнулась и взглянула на ворота, ведущие в боковой двор, будто ждала, что в них сейчас кто-то войдет.
– Когда он к нам приехал, тоже была весна, как сейчас. У него с собой был узел с постелью и один кожаный чемодан. Его поселили в этом домике. На нем был серый халат, из-за пазухи торчала кисть. А я-то еще не успела к его приезду прибрать комнаты! Отец привел его и говорит: «Все комнаты в главном дворе заняты, старики Чэнь велели освободить для вас вот эти две комнатки». Он ответил: «Ничего-ничего, эти комнаты в самый раз». Отец распаковал его багаж и застелил кровать тонким потрепанным ватным одеялом. Я тогда еще подумала: «Как же он будет под таким одеялом спать, когда в Пекине начнутся холода?» Да ведь у нас на постоялом дворе одни нищие студенты и живут! А те, кто побогаче, в пансионе селятся. Отец часто рассказывает историю о том, как второй господин Чэнь в свое время приехал в Пекин сдавать экзамены, и был у него только один мальчик на побегушках, который ему кисть и тушечницу подносил! Когда второй господин Чэнь успешно сдал экзамены и получил должность в Пекине, он сделал капитальный ремонт на этом постоялом дворе, и вот до сих пор бедные студенты, приезжая в столицу на учебу, останавливаются у него. Второй господин говорит, что Сыкан был одним из самых прилежных учеников у них в деревне, и теперь, когда он приехал учиться в Пекин, велел убрать отсюда уголь и подготовить эти комнаты. Я бросилась мыть окна, боясь поднять глаза. Отец у меня очень заботливый – сказал новому жильцу, что такое одеяло зимой не годится. Сыкан смутился и в ответ что-то пробормотал. Отец поинтересовался, в какой университет он приехал, и Сыкан сказал, что в Пекинский университет, хе! Отец заметил, что это неблизко, но университет хороший. Он помог Сыкану разобрать багаж и ушел. Увидев, что я всё еще мою окна, папа сказал: «Хватит, дочка, заканчивай». Я вышла вслед за ним. Оглянулась напоследок, а Сыкан посмотрел мне прямо в глаза. У меня сердце так и подпрыгнуло, я споткнулась о порог и чуть не упала! А какие у него глаза, какой глубокий взгляд! Ты его еще разглядеть не успеешь, а он уже видит тебя насквозь. Вернувшись к себе, я поела и легла спать, но всё время видела перед собой его глаза. Это была судьба. У нас на постоялом дворе круглый год живут студенты, а я вот почему-то… почему-то его… Эх!
Сючжэнь слегка покраснела, приподняла мою ладонь к глазам, чтобы рассмотреть, окрасились ли у меня ногти. Потом легонько подула на них, прикрыв глаза длинными ресницами, как занавесками.
– Судьба, Сяо-Инцзы, понимаешь? – спросила она.
Не думаю, что Сючжэнь ждала от меня ответа, да я и не собиралась отвечать, только подумала, что где-то уже видела такие длинные ресницы, как у нее. Мне вспомнилось, как в западном флигеле плакала моя подруга. Сючжэнь продолжила свой рассказ:
– Я каждый день носила ему кипяток, хотя это была обязанность моего отца. Утром и вечером мы кипятим воду в большом чане и разносим постояльцам, чтобы они могли умыться и заварить чаю. Папа привык, что нужно носить только в главный двор, а про боковой забывал. Иногда Сыкану самому приходилось подходить к нашему окну и просить кипятка. «Привратник, – тихонечко звал он, – кипяток есть?» Только тогда отец вспоминал про него и спешил отнести ему воды. Иногда папа сам вспоминал, но ему было лень второй раз идти, и он посылал меня. Я раз отнесла, два отнесла, и со временем это стало вроде как моей обязанностью. Я молча заходила в комнату. Он сидел за столом и при свете лампы что-то читал или писал. Я с каменным лицом снимала с чайника крышку и наливала туда кипяток – только и слышно было, как журчит вода. А он стеснительный – даже искоса не взглянет на меня! Так и сидел, низко опустив голову. Но однажды я шагнула к нему поближе и, слегка вытянув шею, стала наблюдать, как он пишет. Вдруг он повернул голову и говорит: «Грамоту знаешь?» Я покачала головой. С тех пор мы стали разговаривать.
– А где тогда была Коричка? – вдруг вспомнила я.
Сючжэнь улыбнулась:
– Ее тогда еще не было! А ведь и правда, куда это Коричка запропастилась? Ты не видела? Она самое дорогое, что у нас есть! Но я тебе еще не дорассказала. Однажды он взял меня за руки, вот как я сейчас тебя держу, и говорит: «Побудь со мной!» До этого он слегка выпил, а я была будто в тумане. Он пил вино, чтобы согреться: для обогрева обеих комнат маленькой жаровни едва хватало, да и то она не всегда горела. В тот день ветер задувал так, что двери скрипели, родители тогда уехали на Хайдянь собирать ренту, а со мной оставили тетю. Едва она уснула, как я сразу же проскользнула в боковой двор. Его лицо пылало, когда он прильнул к моему лицу. Он много говорил, от запаха вина я и сама захмелела. Он часто пил вино, чтобы прогнать холод, и я тайком носила ему арахис на закуску. Северный ветер бил в бумажные окна и свистел так, будто кто-то играл на флейте. Я держала его за руки, и вдвоем нам было не холодно. Когда он заболел, я то и дело бегала его проведать, и однажды мама заметила меня, когда я несла ему кашу. Она мне сказала: «Не навлекай на себя подозрений, дочка. Ты меня поняла?» Я ничего не ответила.
Заглянув в глаза Сючжэнь, я словно увидела третьего дядюшку Сыкана, лежащего на кровати с растрепанными волосами, совершенно обессиленного: нет у него сил ни попить, ни поесть, он только лежит и постанывает.
– А потом что было? – нетерпеливо спросила я. – Он поправился?
– Если б не поправился, как бы он уехал? А ко мне-то Коричка пришла!
– Где? – Я оглянулась на ворота, но там никого не было. Я-то думала, что сейчас увижу на пороге девочку с волосами, заплетенными в жиденькую косичку, и большими глазами, поблескивающими из-под длиннющих, как занавески, ресниц, и воображала, что она будет одета в красные курточку и штанишки с цветочным узором. И она помашет мне рукой! У меня слегка закружилась голова, и мне показалось, что я сейчас упаду в обморок. Я прикрыла глаза, затем снова открыла и увидела, что в воротах и впрямь кто-то стоит. Фигура начала приближаться и стала такой большой, что я смогла ее рассмотреть: это была мама Сючжэнь. Она помахала мне рукой и сказала дочери:
– Сючжэнь, зачем ты держишь Сяо-Инцзы на солнцепеке?
– Солнце здесь только сейчас светить начало, – возразила Сючжэнь.
– Ну-ка бегом в тенек, вот сюда! Смотрите, как здесь прохладно! – Мама Сючжэнь потянула меня в тень.
Мираж исчез, и я вдруг сообразила, что Сючжэнь еще не закончила свою историю. Я спросила:
– Так где же Ню-эр, ой, то есть Коричка? Ты же сказала, что она идет?
Сючжэнь хихикнула и указала на свой живот:
– Вот здесь, не родилась еще!
Мама Сючжэнь принесла сюда постиранное белье и теперь развешивала его на веревке, натянутой между деревом и стеной.
Сючжэнь сказала ей:
– Мам, штаны лучше повесь ближе к стене, а то Сыкану неудобно будет здесь ходить.