– Да иди ты! – ругнулась мать.
Но Сючжэнь пропустила ее резкий ответ мимо ушей и снова обратилась ко мне.
– Матушка очень полюбила Сыкана, она даже папе сказала, мол, сына нам Бог не дал, а сам ты невежа, вот и хорошо, если в нашей семье будет хоть кто-то ученый. Отец с ней согласился. Но на чем бишь я остановилась? А, ну да… Он-то поправился, да тут я заболела. Он говорил, что это всё из-за него, что он женится на мне и научит грамоте. В это время пришла телеграмма: его срочно вызывали домой – мама заболела…
– Сяо-Инцзы, – перебила тетушка Ван свою дочь, – и охота тебе ее ахинею слушать? Вот ведь чудеса! Ее все соседские дети боятся, одна ты к ней бегаешь.
– Матушка, не перебивай, я же не закончила! Я еще хотела кое о чем попросить Сяо-Инцзы!
Тетушка Ван проигнорировала ее и продолжала:
– Сяо-Инцзы, ступай-ка домой, тебя няня Сун обыскалась, я уж не стала говорить, что ты здесь.
С этими словами она взяла пустой таз и ушла.
Увидев, что мать вышла за ворота, Сючжэнь вновь вернулась к своей истории:
– С тех пор как Сыкан уехал, прошло уже… – И она стала загибать пальцы. – Больше месяца прошло, больше шести лет, хотя нет, пройдет еще месяц с чем-то, и он вернется. Хотя нет, через месяц у меня родится Коричка.
Сючжэнь, как и я, не в состоянии была посчитать точно, месяц прошел или уже шесть лет. Она подняла мою ладонь и стала соскребать цветочную кашицу с моих ногтей. А ногти-то мои и вправду стали красные! Я радостно засмеялась и стала любоваться своей рукой.
– Сяо-Инцзы, – она вновь понизила голос, – у меня есть к тебе просьба. Встретишь Коричку, скажи, пускай идет домой, мы с ней вместе пойдем искать ее папу. Если мы его найдем, я сразу же выздоровею.
– А чем ты болеешь? – Я заглянула в ее лицо.
– Инцзы, все говорят, что я сошла с ума. А как по-твоему: я сумасшедшая? Но ведь сумасшедшие подбирают с земли всякий мусор и едят его, или бьют всех подряд, а я же так себя не веду. Разве я сумасшедшая?
– Нет, – покачала я головой.
Я находила Сючжэнь очень милой, и мне было ее ужасно жалко. Она ведь просто хотела отыскать своего Сыкана и Ню-эр, ой, то есть Коричку.
– Почему же они не возвращаются? – опять спросила я.
– Сыкана наверняка мама не отпускает, а Коричка… сама не понимаю, почему она всё не идет, она точно не на Хайдяне и не у моей тети. Когда я спросила, мама разволновалась и говорит: «Выбросили! К чему оставлять это потомство от южных дикарей? Он же не вернется, негодный обманщик!» Я как услышала, тут же упала в обморок, а когда очнулась, меня стали называть сумасшедшей. Сяо-Инцзы, я тебя умоляю, заклинаю, как увидишь Коричку, приведи ее ко мне, у меня всё для нее готово. Ну а теперь ступай.
Я слушала ее в каком-то оцепенении, а воображение рисовало неведомую картину, которая становилась всё больше, всё шире. В голове помутилось, и я лишь поддакнула:
– Хорошо-хорошо, хорошо-хорошо.
Выбежала со двора и выскочила в переулок. Я бежала по переулку, пиная камешки и разглядывая свои красные ногти.
– Только посмотри, как у тебя лицо обгорело, красная как рак! Бегом обедать!
Я вернулась домой вся мокрая от пота, но мама не стала меня сильно ругать.
Мне не хотелось есть, зато ужасно хотелось пить. Осушив несколько стаканов холодной кипяченой воды, я, тяжело дыша, уселась за стол, взяла палочки, но взгляд мой был прикован к окрашенным ногтям.
– Это кто тебе накрасил? – спросила мама.
– Вертихвостка маленькая, где это видано, чтобы дети с накрашенными ногтями ходили! – возмутился папа.
– Так кто тебе ногти накрасил? – повторила мама свой вопрос.
Я замялась и, подумав, ответила:
– Третья тетушка Сыкан. – У меня язык не поворачивался назвать Сючжэнь сумасшедшей.
– Всё по улицам бегаешь да знакомишься с кем попало! – Мама подложила мне овощей и добавила: – Твой дядя говорит, через месяц в школу идти, а ты до скольких считать умеешь? Ну-ка посчитай. Не умеешь считать – в школу не возьмут.
– Один, два, три… восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать шесть… – В голове у меня действительно всё было как в тумане, хотелось бросить палочки и лечь в кровать, но так делать было нельзя, иначе решат, что я заболела, и никуда больше не отпустят.
– Ну кто так считает! – Мама взглянула на меня. – Вот послушай, как я считаю: двасать, двасадин, двасдва, двастри, двасчире, дваспять…
Подававшая на стол няня Сун прыснула со смеху, а следом за ней расхохотались и мы с папой. Я под шумок бросила на стол палочки и сказала:
– Мам, у меня кусок в горло не лезет, когда я слышу, как ты говоришь по-пекински! Двадцать, а не «двасать», двадцать один, а не «двасадин», двадцать два, а не «двасдва»…
– Ну всё, всё, – засмеялась мама, – не надо за мной повторять.
Родители не обратили внимания, что я не поела. Наверно, от выпитой холодной воды мне стало полегче, голова кружиться перестала. Папа с мамой легли вздремнуть после обеда, а я вышла во двор, уселась на скамеечку возле дерева и стала наблюдать за цыплятами, которые разгуливали по двору. Они сильно подросли и теперь клевали раскиданные по земле зернышки. В листве дерева стрекотали цикады, всё вокруг дышало тишиной. Я подняла с земли веточку и стала водить ею по земле. Увидев, как один из цыплят схватил червячка, я вспомнила, что забыла в «Хуэйаньгуане» бутылку с гусеницами.
Вспомнить-то вспомнила, но вставать было лень. На меня навалилась дремота, я прикрыла глаза, зарылась лицом в колени и обхватила руками голову.
В полудреме теснились разнообразные видения: как я собираю гусениц с дерева в боковом дворе, как они извиваются в стеклянной бутылке, а потом вдруг превращаются в шелкопрядов на столе у Сючжэнь. Шелкопряды поднимают головки и начинают выплевывать шелковую нить, Сючжэнь сажает их мне на руку, и я чувствую зуд от этих прикосновений. Я резко открыла глаза и подняла голову – оказывается, вокруг моей руки кружили две мухи. Помахав руками, я прогнала их, снова уткнулась лицом в колени и уснула.
Внезапно я почувствовала, что по спине потекла струйка, будто на меня выплеснули таз холодной воды. Мне стало прохладно, я еще плотнее обхватила голову руками, но это меня не спасло: сзади по шее снова потекли холодные капли. Мне было зябко и мокро, и я сказала: «Холодно же!» Рядом кто-то звонко засмеялся. Я попыталась встать, сон разом слетел с меня, я открыла глаза и не поняла, день или ночь на дворе: казалось, резко стало темно, а ведь когда я сюда пришла, солнце светило вовсю! Передо мной стояла улыбающаяся Ню-эр. Спине по-прежнему было мокро и холодно, но, пощупав спину тыльной стороной ладони, я сырости не ощутила. Однако я чувствовала холод и непроизвольно вздрогнула, потом два раза чихнула. Ню-эр сразу стала серьезной:
– Что с тобой? Ты как лунатик. И во сне разговаривала.
Похоже, я никак не могла до конца проснуться: ноги не держали меня, и я снова плюхнулась на скамейку. В это время где-то вдалеке загрохотал гром. На небосводе как будто разлили тушь: небо стало черным, вслед за грохотом показались тяжелые тучи, они грозно нависали над нами, словно злые демоны. Подул ветер. Неудивительно, что я так замерзла.
– Тебе не холодно? – обратилась я к Ню-эр. – Мне почему-то очень холодно.
Ню-эр потрясла головой и изумленно уставилась на меня:
– Ты прямо на себя не похожа, тебя как будто сильно напугали или побили.
– Нет, нет, папа если бьет меня, то только по ладоням, а не избивает, как твой тебя.
– Тогда что с тобой? – спросила Ню-эр, указывая на мое лицо. – На тебя смотреть страшно!
– Это, наверно, от голода, я днем не стала обедать.
Тем временем гром загрохотал еще громче, с неба западали крупные капли. Няня Сун выбежала во двор, чтобы убрать развешенную одежду и загнать цыплят в западный флигель. Мы с Ню-эр зашли туда вслед за цыплятами. Няня Сун закрыла их в корзине.
– Сейчас такой ливень начнется, Ню-эр до дома не дойдет, – пробормотала она, снова выбегая во двор.
Сразу после ухода няни Сун действительно начался ливень. Мы с Ню-эр встали в дверях и смотрели на дождь. Капли громко шлепались на вымощенную плитками землю, вода всё прибывала. Несмотря на наличие слива в углу двора, водоотводный канал не в состоянии был вместить столько воды. Двор затопило, низкие ступеньки тоже, постепенно вода подобралась к порогу, а потом и к нашим ногам. Мы с Ню-эр смотрели на беснующуюся стихию как зачарованные, наблюдали, как вода заливает землю, и не произносили ни слова. Вдруг в окне северного здания показалась мама и, что-то говоря, замахала мне рукой. Мне не слышно было ее слов, но жестами она явно давала нам понять, чтобы мы не стояли в дверях и не мокли. Повинуясь, мы с Ню-эр вошли во флигель и прикрыли дверь, затем подбежали к окну и выглянули наружу.
– Интересно, сколько он идти будет? – проговорила Ню-эр.
– До дома ты сейчас точно не доберешься, – сказала я и сразу же два раза чихнула.
Я стала шарить взглядом по комнате, думая, где бы прилечь. Мне хотелось найти одеяло и закутаться в него. Во флигеле стояла старая кровать, но на ней валялись коробки, корзины и цветочные горшки, к тому же всё было в пыли. Ноги больше меня не держали и сами зашагали к кровати. Я прилегла на какую-то корзину и вдруг вспомнила об одежде Ню-эр, которую мы здесь схоронили. Я достала ее из корзины и подошла к Ню-эр.
– Что ты собралась делать? – спросила она.
– Помоги мне одеться, я замерзла, – ответила я.
Ню-эр засмеялась:
– Ну ты и неженка! Чуть капнуло на тебя, а ты уже чихаешь и кутаешься, как капуста.
Она помогла мне надеть кофточку, а второй кофточкой я укутала ноги. Мы сидели на стиральной доске в углу. Мне стало немножко получше. Беспокоясь за взятую мной одежку, Ню-эр сказала:
– У меня кроме этих кофточек больше ничего нет, смотри не порви ногами!
– Жадина, тебе мама вон сколько одежки нашила! А тебе для меня одной несчастной кофточки жалко! – Похоже, в голове у меня опять помутилось, и я сама не заметила, как заговорила о маме Ню-эр, имея в виду Сючжэнь, у которой на кане лежал целый ворох одежды, сшитой для Корички.