Ню-эр уставилась на меня округлив глаза.
– Моя мама? – переспросила она, указывая пальцем на свой нос[4]. – Нашила мне одежки? Ты что, спишь опять?
– Нет, нет, я оговорилась.
Я подняла голову, оперлась о стену и прикрыла глаза. Подумав немного, добавила:
– Я имела в виду Сючжэнь.
– Сючжэнь?
– Моя третья тетушка.
– А, ну раз твоя третья тетушка, то она тебе и нашила одежки. Это же замечательно!
– Нет, не мне, а Коричке.
Я повернула голову и взглянула прямо в лицо Ню-эр, и вдруг под моим взглядом ее лицо раздвоилось, а потом два лица вновь слились в одно. Я уже не различала, Ню-эр передо мной или Коричка. То, что я думала, иногда не совпадало с тем, что я говорю, а мой разум, похоже, не контролировал то, что вылетало из моего рта.
– Чего ты на меня так смотришь? – Изумленная Ню-эр слегка отстранилась от моего лица.
– Ты мне кое-кого напоминаешь. Кстати, Ню-эр, расскажи о своих папе и маме!
– Да что о них рассказывать! – Ню-эр скривила губы. – При императоре папа как сыр в масле катался, целыми днями ничего не делал, только ел, пил и развлекался, а потом, когда императора не стало, он обеднел, а делать-то ничего и не умеет, все свои деньги растратил и стал зарабатывать на чашку риса игрой на хуцине. Вот он и учит меня петь арии и всё ждет, что я вот так сразу ему запою, как Би Юнься[5]. Вот так и перебиваемся. Слушай, Сяо-Инцзы, я сейчас пела на мосту Шантяньцяо, вокруг собралась толпа, все слушали, а когда я допела и пошла с корзиной собирать деньги, все разбежались. Вернулась домой ни с чем, и папа опять меня побил! Он говорит, что зрители – наши кормильцы, я должна относиться к ним с почтением и всегда улыбаться, а у меня такая физиономия, будто я кого-то похоронила! А потом он взял палку и задал мне трепку.
– А эта Би Юнься тоже на мосту выступает?
– Да ты что! Она поет на сцене, в театре Юиюань на юге Пекина, хоть и недалеко от того моста. Вот на ее выступления ходят богатые дядьки! Но мой папа часто говорит, что многие, кто сейчас поет на сцене, тоже начинали с уличных представлений. Поэтому он заставляет меня учиться петь и отправляет выступать на улице.
– Но тебе же нравится петь, почему ты говоришь, что он тебя заставляет?
– Я люблю петь, когда сама захочу. Есть настроение – пою. Причем для тех, для кого хочу – вот так мне нравится. Например, я с удовольствием для тебя пою, когда мы тут играем.
Я вспомнила слезы в глазах Ню-эр в день нашего знакомства, когда приказчик из мелочной лавки сказал ей спеть.
– Но тебе нужно петь, иначе ты не заработаешь денег. На что же тогда жить?
– Я-то, ха! – злобно хмыкнула Ню-эр. – Я найду своих настоящих родителей!
– А почему ты не с ними? – задала я вопрос, который давно не давал мне покоя.
– Кто ж его знает! – Ню-эр поколебалась, как будто думала, говорить или нет. Дождь лил всё так же сильно – казалось, что небо вот-вот обрушится на землю или что оттуда выльется целое море.
– Однажды я сквозь сон слышала, как папа с мамой ссорятся. Папа говорил: «Этот ребенок – сущее наказание, вообще голос-то у нее хороший, но она уж больно упрямая, если отказывается что-то делать, то не заставишь!» А моя хромоногая мамаша и отвечает: «Чем больше ты ее бьешь, тем меньше проку». Папаша возразил: «Так на ком мне зло срывать, если я ее бить не буду! Когда я ее подобрал, она была не больше тыквы, я ее так в руках домой и принес, а сейчас вон какая вымахала, совсем неуправляемая стала». А мама ему: «Подбирать ее и приносить домой было плохой идеей, это совсем не то, что родная дочь. Давай смотреть правде в глаза, ты никогда не полюбишь ее как родную, да и она тебя не будет так слушаться, как родного отца». Отец вздохнул: «Как быстро годы пролетели! Тот день был очень странный. Когда я дошел до Цихуамэнь, мне страшно приспичило по-большому». А мать: «И то правда, обычно ты с утра пораньше ходил собирать угольные головешки, спозаранку, чтоб люди не увидели твой позор. Ты каждый день, как вставал, сперва в туалет шел, а уж потом умывался, а в тот день так спешил, что убежал, не справив нужду, а вместо угля, который мы могли бы жечь, притащил чужого детеныша». А отец: «Я искал у стены неприметное место, чтобы облегчиться, смотрю – сверток лежит! Думал поживиться на халяву, развернул сверток, а там живое существо, глазенками вращает!» А мать: «Ха! И решил на ней нажиться, глядишь – завтра и запоет, как Би Юнься, и прославится, да только куда там…»
Я снова прикрыла глаза. Прислонившись к стене и запрокинув голову, я слушала тихий монотонный рассказ Ню-эр, и мне казалось, что я уже где-то слышала эту историю, но кто мог мне ее рассказывать? Но ведь где-то я слышала историю, как новорожденного отнесли к стене у ворот Цихуамэнь и оставили там? Или, может, мне это приснилось? Последнее время мне часто снятся сны. Няня Сун говорит, что днем я набегаюсь, вечером наемся до отвала, а потом во сне скрежещу зубами и разговариваю. Может, так и есть? Не открывая глаз, я сказала:
– Ню-эр, ты же мне это уже сто раз рассказывала!
– Что за глупости, я этого еще никому не рассказывала, сегодня в первый раз решила рассказать тебе. Ты иногда такую чушь несешь, а еще в школу собралась! Я думаю, тебя не возьмут.
– Но мне правда знакома эта история! Когда ты родилась, трава на дворе начинала желтеть, листья с деревьев опадали, была осень, когда уже не жарко, но еще не холодно, за окном еще пахло цветущей корицей…
Ню-эр стала расталкивать меня, я открыла глаза, и она удивленно спросила:
– Ты чего несешь? Опять уснула и говорила во сне?
– А что я сейчас говорила? – Я уже и забыла, наверно, опять сон видела.
Ню-эр потрогала мой лоб, мои руки и воскликнула:
– Ты вся горишь! Наверно, слишком тепло оделась! Сними мои кофточки, тебе же жарко!
– Да не жарко мне, я, наоборот, замерзла! Меня трясет от холода! – запротестовала я и, взглянув на свои ноги, обнаружила, что действительно дрожу.
Ню-эр выглянула в окно:
– Дождь прекратился, я пойду домой.
Она собралась встать, но я удержала ее и обхватила рукой ее шею:
– Дай посмотреть твое родимое пятно на шее. Коричка, твоя мама говорит, что у тебя сзади на шее родимое пятно, дай я на него посмотрю…
Ню-эр мягко высвободилась и отстранилась:
– Ты сегодня всё время о какой-то Коричке говоришь. Ты такой бред несешь, прямо как мой отец, когда напьется!
– Да, твой папа любит выпить вина, зимой, чтобы холод прогнать. В тот день дул сильный ветер, твоя мама налила ему вина и купила арахиса на закуску… – Я говорила будто во сне, а сама отодвинула ее куцую косичку, и – вот оно, вот оно!
Я смутно увидела на коже у основания волос родимое пятно размером с палец. Мое тело охватила дрожь. Ню-эр приблизила свое лицо к моему и удивленно спросила:
– Что с тобой? У тебя лицо пылает! Ты вся красная, уж не заболела ли?
– Да не заболела я, – сказала я уже бодрее.
Ню-эр обняла меня и прижала к себе, так что ее острый подбородок оказался как раз перед моими глазами. Она опустила голову, а глаза ее вдруг наполнились слезами. Я тоже ощутила какую-то горечь и обиду, голова моя стала такой тяжелой, что я с трудом удерживала ее на весу. Ню-эр обнимала и поглаживала меня, и я почувствовала такой прилив нежности, что тоже заплакала.
– Инцзы, бедняжка, ты вся горячая! – проговорила Ню-эр.
– Ты тоже бедняжка, а твои родные папа и мама… Ню-эр, я отведу тебя к твоей настоящей маме, и вы вместе пойдете искать твоего родного папу.
– Где искать? Иди-ка лучше поспи, ты меня пугаешь, хватит молоть чепуху. – Она еще крепче меня обняла и ласково похлопала по спине.
После этих слов я высвободилась из ее объятий и вскричала:
– Это не чепуха! Я знаю, где твоя настоящая мама, это совсем близко.
Я снова обхватила рукой ее шею и прошептала ей на ухо:
– Я обязательно должна тебя к ней отвести, она просила привести тебя, как только я тебя встречу. Точно, вот и родимое пятно у тебя на шее!
Она снова странно уставилась на меня и после долгого молчания сказала:
– У тебя изо рта пахнет, ты, наверно, переела пищи, от которой рождается внутренний жар. Но послушай, ты правду говоришь? Насчет моей настоящей мамы?
Я кивнула, глядя в ее изумленные глаза. Ее длинные ресницы были мокрыми, она слегка улыбнулась, и слезы покатились по ложбинкам под глазами! От нахлынувших эмоций я опустила веки, перед глазами поплыли золотые звездочки, а когда я снова их открыла, то увидела перед собой вместо Ню-эр лицо Сючжэнь. Я протерла глаза от слез и присмотрелась – передо мной снова была Ню-эр. Совершенно не контролируя себя, я сказала:
– Ню-эр, встретимся вечером после ужина в соседнем переулке, я отведу тебя к Сючжэнь, одежду можешь не брать, она для тебя сшила целую кучу одежек, еще у нее для тебя есть наручные часики, которые я подарила, чтобы ты могла смотреть, который час. И я еще кое-что подарю Сючжэнь.
В это время я услышала, что меня зовет мама. Дождь прекратился, но было всё еще пасмурно. Ню-эр сказала:
– Тебя мама зовет! Тогда сейчас мы прощаемся, увидимся вечером! – С этими словами она встала, толкнула дверь и торопливо вышла.
Я очень обрадовалась, рывком встала и, сорвав с себя кофточки Ню-эр, бросила их на корзину с цыплятами. Когда я вышла во двор, в лицо подул холодный ветер, кругом стояла вода. Мама сказала идти вдоль террасы, но я уже добрела по воде. Схватив меня за руку, мама уже собралась меня отругать, но вместо этого стала испуганно трогать меня обеими руками там и сям – руки, лоб, тело:
– Да ты вся горишь, уж не заболела ли? Днем набегалась под солнцем, аж сгорела докрасна, потом под дождем мокла и сейчас опять по воде брела. Вечно в воде возишься! Бегом в кровать!
Я и сама чувствовала во всем теле ужасную слабость. Следуя за мамой, я дотащилась до своей кроватки. Мама сняла с меня мокрые тапочки, переодела во всё сухое и уложила в постель, обернув мягким ватным одеялом. Мне стало так хорошо, что глаза у меня сами собой закрылись, и я уснула.