Опять послышался странный звук. «Ки-ка-ко, ки-ка-ко», но теперь вместо дезориентации он вызывал чувство комфорта. Кара воткнула лопату в мягкую землю рядом с тележкой и положила руки на колени. Псы подошли ближе. На миг она подумала, что они собираются утешить её. А что они на самом деле собираются делать, она не понимала, пока один из них не дотянулся своей широкой мордой до тележки и не взял тело птицы в пасть.
— Нет! Эй! Так нельзя! Это не еда!
Она схватила птицу за жёсткие мёртвые ноги, но пёс уже рысью бежал прочь, и остальные шли следом за ним в туманный тёмный лес.
— Подождите! — закричала Кара, но «ки-ка-ко, ки-ка-ко» звучало всё менее отчётливо, а потом, словно по щелчку выключателя, наступила тишина.
Кара стояла, не помня, как оказалась на ногах. Закат погас, на землю упала ночь, и небо над ней усыпало звёздами. Две маленьких нектарницы на пруду тихо хрюкали в животном волнении.
Мокрые манжеты холодили запястья. Кара опустилась на землю и легла на спину на ковер из клевера, слишком опустошенная даже чтобы заплакать. Звуки леса вокруг, казалось, понемногу становятся громче. Слева послышался мягкий стук в ответ на два таких же за спиной. Шум крыльев. Сердитый клёкот нектарниц, которых всё ещё нужно было как-то поймать и как-то усадить в гнездо. Как-то накормить. Сплошной кошмар. И что ещё хуже, она даже прерваться пока не могла.
Высоко вверху переливались и сияли каркасные луны, по их контурам пульсировали огни, пока они занимались своим делом, каким бы чёртом оно ни было.
Упиваясь горем, Кара не видела связи между лунами и псами. Увидела лишь много позже, когда её брат Зан уже был мертв.
* * *
Лакония – один из тринадцати с лишним сотен новых миров. Родители Кары, как и вся первая волна, шли сюда для исследовательской работы. Маму взяли как инженера-технолога, отца как геолога. Кару как ребёнка.
В мамином планшете Кара видела фото, на котором она, одетая в герметичный подгузник, плавает в невесомости в семейной каюте на «Сагане». Корабль до сих пор летал по орбите — когда солнце светило под нужным углом, он бежал по небу бледной быстрой точкой — но Кара его совсем не помнила. Зан родился через год после высадки, но Кара не помнила и этого. Её самое раннее воспоминание — она сидит в доме на стуле и рисует на планшете, а мама поёт в соседней комнате.
А вторым самым ранним воспоминанием стало появление военных.
Родители об этом не говорили, так что Кара собрала всю историю из кусочков и обрывков подслушанных разговоров. Что-то случилось на той стороне врат. Может, взорвали Землю. Или Марс. А может, и Венеру, хотя сомнительно, чтобы там кто-нибудь жил. Что бы ни произошло, оно означало, что научная экспедиция, которая пришла только для разведки и только на пять лет, теперь оставалась насовсем. Военные создали правительство. На орбиту повесили корабли, а на поверхности начали строить города. Создали и этот город. Установили правила, по которым он работал. У них был план.
— Вы, возможно, заметили, — сказал инструктор Ханну, учитель Кары, — что орбитальные платформы активировали.
Класс располагался в старом кафетерии времён первой высадки. Десять на восемь метров, со сводчатым потолком и таким количеством арматуры в стенах, чтобы во втором назначении он мог служить штормовым укрытием. Вернее, мог бы, случись здесь хоть раз шторм, от которого нужно укрываться. Внутренний слой, предназначенный для создания герметичной замкнутой среды, начал белеть и шелушиться по краям, но первые страхи насчёт необходимости карантина при взаимодействии с экосферой Лаконии давно забылись, так что восстанавливать покрытие никто не торопился. Окон здесь не было, весь свет исходил из керамических светильников, вмонтированных в стены.
— Нас просят приглядывать за всем, что будет меняться, — продолжил он, — и обо всем докладывать военным.
Что за глупость, подумала Кара. На Лаконии меняется всё и постоянно. Рассказывать военным о всяком новом растении — это можно сразу к ним на работу наниматься. Хотя это и было работой. Этим и занимались все родители, или, по крайней мере, должны были. Интересно, эта комната без единого окна похожа на космический корабль? Месяцы, годы ни разу не выйти на улицу, не услышать, как дождь шелестит по лужам и не сбежать от Зана и родителей. Никогда не бывать наедине с собой. Не чувствовать на лице солнечный свет. Никаких перемен. Ничего нового. Звучит жутко.
Затем круглый стол закончился, и дети рассыпались по комнате, чтобы выбрать задания на утренний рабочий период. Кара помогала Джейсону Лю с фонетикой, потому что к своему возрасту этот материал уже осилила. Затем потратила какое-то время на сложную мультипликацию. Потом наступил перерыв, и все вывалились на лужайку, на солнышко. Зан и ещё двое ребят помладше побежали через дорогу, пускать блинчики по поверхности воды в резервуаре для очистки, хоть это и не разрешалось. С тех пор как его лучший друг Сантьяго перешёл в школу с военной программой, Зану пришлось обходиться компанией детей первой волны. Так же, как и Каре, но её-то это не особо обременяло. У неё в любом случае не было никаких друзей среди военных.
Все изменится, когда создадут университет нижней ступени, и все пойдут в одну и ту же школу, первая волна и военные. Но этого ждать ещё два года. Уйма времени, в которое может случиться что угодно.
Мари Тенненбаум и Тереза Эканджо подошли, сели рядом, и в итоге они организовали зомби-пятнашки с остальными старшими ребятами. Звонок на следующий рабочий период прозвенел очень уж скоро, но вот так работает время. Летит, если не обращаешь на него внимания, а когда за ним следишь, течёт вяло, словно жидкая глина. Зан попросил Кару подучить с ним фонетику, конечно не столько из-за тяги к знаниям, сколько потому, что она занималась с Джейсоном, но она все равно помогла. Закончив с ним, немного позанималась собственными исследованиями.
В классе был доступ к данным наблюдений, которые исследовательские группы собирали с самого прибытия на Лаконию. Нектарницы — распространенный вид, поэтому в архивах вполне могло найтись что-то, что пригодится Каре — что они едят, как взрослеют и когда перестают требовать заботы. И как только закончились школьные занятия, Зан отправился играть с Сантьяго в центр города. А она взяла велик, который папа напечатал для неё в начале лета, и отправилась к пруду и птенцам.
Городскую застройку составляли здания двух разных типов. Одни старые, как её дом, бугристые и круглые, построенные из грунта Лаконии и связывающих его печатных полимерных сеток. Из них строился первый поселок. Другой тип, из прочного улучшенного металла и формованного бетона, появился позже, с военными. Улицы тоже были новыми, и они всё ещё строились. Она и остальные дети любили гонять по ровной твёрдой поверхности, чувствуя, как мелкие удары по стыкам и неровностям исчезают в ровном низком гуле, поднимающемся от колёс через руль прямиком в кости. Им вообще-то не разрешалось ездить по улицам, потому что иногда по ним ходили грузовики и карты военных, но они всё равно ездили.
Сверху било солнце, грея кожу. В воздухе витал лёгкий, чуть затхлый запах, какой бывает перед дождем, запах, который мама называла «кофе с плесенью». С земли поднялись тучи мошкары, они роились, закручивались в небе в странные угловатые узоры, будто писали буквы незнакомого алфавита. Кара засмотрелась, притормозила. Дорога кончалась у казарм и строительной площадки, военные в своей хрустящей форме глядели ей вслед. Кара помахала, один из солдат махнул в ответ. Потом началась грунтовка, и тут пришлось схватиться за руль обеими руками.
Напряжение езды и дневная жара ввели её в некое подобие транса, комфортного и бездумного. В какой-то момент она ощущала своё тело и мир одним целым. Но подъезжая к дому, она попыталась сосредоточиться. Каких-то особых наблюдений за жизненным циклом нектарниц Кара не нашла, но наткнулась на кое-какие заметки одной из ранних исследователей. В них говорилось, что нектарницы питаются много чем, но больше всего им вроде как нравятся маленькие серые наросты на корнях в воде. Похоже, мамаша ныряет в глубину, раскалывает маленькие серые штучки, они всплывают, и их поедают птенцы. Значит надо найти способ делать то же самое. По крайней мере ещё несколько недель. До тех пор, пока птенцы не повзрослеют достаточно, чтобы уйти и построить собственные гнёзда.
Двери в доме стояли нараспашку, пропуская внутрь свежий воздух. Кара прислонила велосипед к стене у двери. Голоса родителей в доме звучали громче обычного, так разговаривают, находясь в разных комнатах. Голос мамы звучал резко и натянуто, словно шнур, что вот-вот порвется. Кара остановилась и прислушалась.
— Мы рискуем. Пока мы здесь, всё, что они делают, сказывается на нас. Они не знают, что может из-за них проснуться.
— Я понимаю, — сказал отец. — Слушай, я же не говорю, что ты неправа. Но нам ведь тоже неизвестно, чем мы рискуем. И… ну а куда деваться-то?
Кара хорошо разбиралась в родительских интонациях и знала, как мама с папой говорят при детях и как, когда думают, что никто не слышит. Прямо сейчас шел _серьезный взрослый разговор_.
— С этим не поспоришь, — сказала мама, и Кара подумала, с чем «с этим», — но посмотри на Илос.
— Илос был неуправляем. А адмирал Дуарте, похоже, уверен, что здесь они смогут по крайней мере влиять на ее поведение.
— Как они вообще заполучили живой образец? — голос мамы зазвучал раздражённо, с досадой. — И зачем тебе-то это нужно?
— Ты знаешь это не хуже меня, дорогая. Протомолекула строит мосты, но в ней есть ещё и аспект взаимодействия. И возможность общения с другими артефактами — это… — дальше его стало не слышно, где-то там внутри он вернулся к маме.
Кара посмотрела на сарай. Там наверняка лежал отборник древесных проб, которым можно скрести корни, но весил он немало. Может, толковей закатать рукава и поработать пальцами? И корни целей будут.
По дороге к пруду Кара думала о своей школьной работе. Урок фонетики. В числе прочего говорилось и о том, как слушая родителей, дети учат фонемы, ещё ни слова не понимая. В разных местах речь звучит по-разному — специфический дифтонг Цереры отличается от произношения в Североамериканской Зоне Общих Интересов, Корее, на Титане или Медине — и дети усваивают местный говор раньше, чем начинают хоть что-нибудь понимать.