Адмирал Дуарте прислал свои соболезнования. Произошло нарушение дисциплины, которого никак не должно было случиться. Адмирал уже отдал приказ о казни пьяного солдата. Семья Кары может рассчитывать на первое место в списке на получение нового жилья, а Каре гарантировано место в академии, когда та откроется. Адмирал понимает, что ничто не может компенсировать их потерю, но военные сделают всё, что в их силах. С разрешения семьи адмирал хотел бы присутствовать на панихиде. Кто-то сказал: «конечно», но папа или мама, Кара не поняла. Может, вообще она сама.
В городе не было морга. За годы присутствия людей на Лаконии здесь случилось лишь несколько смертей, и ни одной детской. До этого момента. Казалось, никто не знает, что делать или как делать. Кара никогда раньше не бывала на похоронах. И не знала, чего ждать.
Они принесли Зана домой в тот же день, его тело уже было омыто. Кто-то нашёл или сшил похоронное платье, белую ткань от шеи до босых ног. Они положили тело на стол перед домом, между дверью и улицей. Зан лежал с закрытыми глазами и сложенными на животе руками. Кара стояла рядом, смотрела на него и пыталась хоть что-нибудь почувствовать. Всё в ней, казалось, онемело.
Для неё Зан будто спал. Потом стал похож не на настоящего Зана, а на его статую. Произведение исскуства. Кара поймала себя на том, что может по желанию видеть и так, и этак, словно перед ней оптическая иллюзия. Брат, только спящий. Что-то неживое, но уже не брат. И опять обратно. Никак не вместе: увидеть Зана и смерть одновременно не выходило.
Из города приходили люди. Эдмунд Отеро. Джанет Ли. Семья Ставеров, Джулианна Ставер с младенцем на руках. Пару раз пробовали петь гимны, но песня умирала прежде, чем успевала окрепнуть. В какой-то момент Мари Тенненбаум, вроде как, вышла из толпы и стиснула Кару в неловких объятиях, будто это Кара должна была её утешать, а не наоборот. Потом Мари снова исчезла в водовороте тел и приглушённых разговоров. Кара вернулась к разглядыванию трупа брата.
Что это там? Синяк? Нет, не синяк, а место, где он был бы, если бы кровь Зана не остановила бег. Бесцветное пятно на голове. Кара не могла избавиться от мысли, что так его коснулась сама Смерть.
Она не столько увидела, сколько услышала, как появились военные. По тому, как изменились голоса вокруг. Когда она додумалась поднять глаза, увидела в дверном проёме силуэт адмирала Дуарте, говорящего с её родителями. Она видела его во плоти первый раз, и он оказался не таким высоким, как она считала. На пару сантиметров ниже папы. В идеально подогнанной форме. С рябыми щеками, из-за которых он казался старше своего возраста.
Она смотрела на него, а он говорил с родителями, наклонив голову, будто отдавал им всё своё внимание. Чем-то напоминало явление какого-нибудь греческого бога или персонажа из истории. Не единственная нереальная вещь этого вечера, лишь одна из многих.
Мама что-то сказала, Кара не расслышала что, и адмирал кивнул, ответил и взял маму за руку. Протянул отцу ладонь, ни тот, ни другой не улыбнулся. Адмирал пошёл к Каре, и она подумала, что он хочет увидеть Зана. Осмотр тела, так сказать. Она удивилась, когда Дуарте остановился перед ней.
— Кара?
Он произнес имя так, что становилось ясно — он хочет убедиться, что обращается к правильному человеку, и обращается при этом к равному. Глаза у него были мягкого орехового оттенка. Кара заметила в них печаль.
— Меня зовут Уинстон.
— Я знаю, — сказала она, словно принимая извинения. Снимая с него бремя.
Он подошел ближе, взглянул на Зана. Несколько секунд постоял молча. Вздохнул.
— Жаль, что я не могу ничего исправить. Я терял людей, которых когда-то любил. Это было очень тяжело.
— Почему? — спросила Кара.
Её голос прозвучал резче, чем она рассчитывала. О таком не спрашивают. Она и сама не очень понимала, что хотела сказать, разве что какого дьявола кто-то приходит на похороны её брата и рассказывает о собственной боли. Уинстон не стал уходить от вопроса, лишь поджал губы, словно смакуя. Пробуя на вкус.
— Потому что ненавижу чувствовать бессилие, — сказал он. — Ненавижу, когда вселенная напоминает, что она гораздо огромней меня. Что я не могу защищать людей от всего.
Он снова подвинулся, и опять посмотрел Каре прямо в глаза. Будто и правда считал важным, как она примет его объяснение. Она поняла, почему солдаты шли за ним. Почему все его любили.
— Вы бы захотели переиграть, — спросила она, — если бы могли? Если бы могли вернуть Зана?
Может быть, он услышал что-то в её вопросе. Может, он просто очень внимательно ее слушал. Он умолк, подумал.
— Уверен, что да. Мне очень важно счастье твоей семьи. Важно, чтобы она была частью того, что я здесь делаю.
— Вы про захват Лаконии?
— И про все, что придет за ним. Я хочу, чтобы люди жили в безопасности. Не именно здесь, а везде. И люди Лаконии, все люди, не только пришедшие со мной — вот благодаря чему это может исполниться. Да, если бы я мог спасти твоего брата, я бы его спас. Ради него, ради ваших родителей, ради тебя. Если бы я мог взмахнуть волшебной палочкой и вернуться назад во времени, чтобы удержать его на краю дороги, то сделал бы это.
— Вы убили солдата, который убил его. А он вам разве не нужен?
— Мне гораздо нужнее, чтобы ты и твоя семья знали, что значил для меня твой брат. Я здесь правительство. Я навязал вам себя. Вашего разрешения не спрашивал. И это налагает на меня обязательства. Это значит, я должен быть честен, должен уважать правила, даже если это потребует от меня действий, которых я могу и не хотеть. Я не имею права идти на компромисс.
— Кажется, я вас понимаю.
— Мы должны быть одним народом, — сказал он с грустью. — На Лаконии нет места племенам. Пусть они остаются в Солнечной системе. Земля, Марс, Пояс. Мы здесь для того, чтобы это перерасти.
— Здесь всё будет иначе, — сказала Кара, и адмирал кивнул в знак того, что она прекрасно его поняла, погладил ее плечо и ушёл.
Кто-то тихо заплакал за спиной. Она не обернулась посмотреть кто это. С тех пор, как вернулась домой, Кара впервые чувствовала, что почти пришла в себя. Она положила руку на ногу Зана, как всегда делала, собираясь его будить. Он был холодным.
— Всё будет хорошо, — сказала она. — Я знаю, как всё исправить.
Родители сидели на кухне с Мари Тенненбаум, у каждого — невысокий стакан с вином. Обычно отец шутил о том, что это винтаж, которому целых пятнадцать минут, но сейчас непохоже было, чтобы он вообще замечал, что держит в руке. Каре стало грустно — то, что из разговора исчезла шутка, много говорило о том, насколько отцу тоскливо.
— Что с ним будет ночью? — спросила Кара.
Мари моргнула и отпрянула, будто Кара крикнула какую-то грубость. Отец не реагировал ни на что, лишь чуть повернул к ней лицо с застывшей учтивой улыбкой. Ответила только мама.
— Пока рано…
— Я знаю, что похороны завтра, — сказала Кара, — но я что-то не припомню в городе места, где его можно до них оставить. Можно, он побудет тут? Это его последняя ночь, так что он должен остаться здесь. С нами.
Она говорила громче и настырнее, чем собиралась. Мари Тенненбаум на нее не смотрела, а вот остальные да. Глаза мамы помертвели как у той нектарницы.
— Конечно, — сказала мама. — Если тебе это так важно, пусть останется до похорон. Это будет… будет хорошо. Что он будет здесь.
А потом мама начала плакать, не в силах остановиться. Папа поставил вино и всё с той же улыбкой вывел её прочь. На секунду Каре почудилось, что вот сейчас влетит Зан и спросит, что случилось с мамой, а потом она опять вспомнила. Вернулась на улицу и встала на страже у тела. На всякий случай, вдруг кто-то придёт и попробует забрать его, тогда она скажет, что мама сказала нет.
Поминки закончились поздно, люди не расходились, пока темень не начала вызывать чувство, что она тут навсегда. На иных планетах таким бывает день. Кара стояла рядом с Заном и когда отбыл адмирал Дуарте с солдатами, и когда Стефен ДеКаамп и Джанет Ли пришли, чтобы занести тело Зана в дом. Скорее всего, в местной биосистеме никто по ошибке не примет его за еду, но тело все равно отнесли внутрь, прямо со столом. Его оставили между столовой и кухней, в погребальном белом одеянии. Всё было как во сне.
Родители всех проводили, попрощались и закрыли дверь. Никто не разговаривал. Кара пошла в ванную и притворилась, что готовится ко сну. Почистила зубы, умыла лицо и переоделась в ночнушку. Поцеловала маму в щёку и пошла в спальню. Оставила дверь чуть приоткрытой, чтобы защёлка не выдала её шумом, когда она будет уходить. Потом как можно тише снова сняла ночнушку и натянула рабочую одежду. Сунула планшет в ящик с носками. Если проверят, планшет покажет, что она в комнате. Кара залезла в кровать и натянула одеяло до шеи, так что если родители и войдут, ничего не заподозрят. Самая хитрость в том, подумала она, чтобы дождаться, пока заснут они, и при этом не заснуть самой.
Лежа в темноте, Кара кусала и жевала губу, чтобы боль не давала уснуть. Она сосчитала от пятисот до одного, одно число на вдох, потом от одного до пятисот. Она уже скинула одеяло и собиралась вставать, когда услышала, что открылась задняя дверь и оттуда доносятся голоса родителей. Она застыла и прислушалась.
Самое странное — насколько нормально они звучали. Насколько горе на слух неотличимо от обычной жизни.
— Я потом наведу порядок, — сказал папа.
— Да ничего. Мне всё равно.
— Я понимаю, но все- таки приберу.
Призрак смеха развеялся, едва родившись. Мама наверняка по обыкновению стоит, опираясь на кухонную стойку, и всё как обычно, разве что Зан мёртв. Так что, может, и не как обычно. Казалось, теперь всё должно измениться.
— Никак не могу в это поверить, — сказала мама. — Это просто не… невозможно?
— Да уж. Мне постоянно кажется, что я просто слегка не в себе, типа того. Будто у меня было что-то вроде галлюцинации, а теперь я прихожу в себя. Или опять вырубаюсь. Не понимаю. Я не могу… Не чувствую, что его больше нет.