Естественно, Анатолий Борисович рассказывал об этом шутя… Но два ряда золотых зубов узбекского доктора не были шуткой. Доктор — уважаемый человек, а чем больше в Узбекистане уважают человека, тем больше у него золотых зубов. Еще светило узбекской травматологии отличалось огромными размерами и не меньшей приветливостью:
— Ну, где эти русские, которые экспедиция? Сейчас будем лечить! — и он направился к нам с распростертыми объятиями и сверкающей золотом улыбкой.
В полной уверенности, что сейчас нас поведут на рентген, я спросил:
— Куда проходить?
— Ко мне проходить, — ласково сказал доктор и сжал меня огромными ручищами…
В глазах потемнело. Показалось, что я снова ударился о скалу.
— Что, больно? — спросил эскулап, — Это хорошо, есть трещинки.
— Может все-таки рентген?
— Зачем рентген? Я сам рентген… Если больно, значит есть трещинки. Но ребра не сломаны, просто трещинки.
Саша, который ждал своей очереди, загибался от смеха. Доктор ткнул ему пальцем в ключицу, сказал, что все хорошо, и мы можем идти.
— А сколько заплатить? — спросили мы, пытаясь отдать доктору специально выделенные на наше лечение деньги.
— Ничего не надо, — ответил золотозубый врач, и мы ушли.
Как только мы оказались на улице под мраморной доской, человек, который нас провожал до машины, попросил отдать деньги.
— Так доктор же сказал, что ничего не нужно!
— Это он вам сказал, ему у вас брать неудобно. Давайте мне, я ему отнесу.
До сих пор пребываю в неведении: отнес или нет?
Мы еще успели догнать наших в городе и присоединиться к экскурсии на частную мельницу. Оказывается, когда в Узбекистан пришла советская власть, все частное, в том числе и мельницы, стали безжалостно искоренять и уничтожать. И люди, спасая свое имущество, засыпали песком целый квартал мельниц под Самаркандом… Арыки, в которые поступала вода из горных рек и крутила жернова, спрятали в трубы, и все это стояло курганами в степи с двадцатых годов до самой перестройки! Когда в конце восьмидесятых разрешили мелкое частное предпринимательство, вдруг выяснилось, что живы еще те, кто помнит, как молоть муку, и мельницы стали потихоньку откапывать и запускать снова. На одной из таких уже работающих мельниц мы познакомились с потрясающим хозяином-мельником. Он артистично перетряхивал зерна в большом сите, и после трех-четырех взмахов рукой вся грязь и чернота, которая была перемешана с пшеницей, оказывалась сверху и от нее легко можно было избавиться. Наши пробовали сделать то же самое, но ни у кого не выходило, так и оставалась в сите смесь чистого и грязного… Вот уж поистине, не всем дано отделить зерна от плевел.
День отдыха в Самарканде подходил к концу и, чудовищно уставшие, мы пришли в частный дом, где во дворе нас торжественно встречал ансамбль народного танца. По движениям трех женщин было понятно, что основу ансамбля составляют местные повара, занимающиеся художественной самодеятельностью. Они были разочарованы, потому что собирались показать целый концерт, но сил наших хватило только на то, чтобы поздороваться и пройти в прохладную гостиную, куда принесли ужин. Хотелось попробовать лагман, нам обещали приготовить, но предупредили, что лагман — зимняя еда, а сейчас очень жарко. Изможденные жарой и перегруженные впечатлениями, все стали погружаться в дремоту. Раньше всех заснул Чубайс — ему вообще свойственна гениальная способность быстро и крепко засыпать, где придется и как придется. Мы решили не мешать, и потихоньку вышли во двор. Выяснилось, однако, что народные песни и танцы предназначались именно для Анатолия Борисовича. Обнаружив, что большой человек из Москвы один лежит на подушках и, отвернувшись к стене, спит, местные акыны оскорбились и начали обиженными голосами петь громче и настойчивее, заглядывать в окна, яростно стучать в бубны, но большой человек не просыпался! Мы немножко подождали, и решили все-таки разбудить почетного гостя. Чубайс моментально включился, понял, что возникла какая-то напряженность, приосанился и, выйдя во двор начал жать всем руки и благодарить дорогих узбекских друзей за гостеприимство:
— Спасибо! Великолепный обед! Все прекрасно! Благодарю!
Не дождавшись лагмана, мы организованной колонной покинули Самарканд и направились в Бухару. Переезд прошел без приключений, если не считать инцидента на узбекско-казахской границе.
Для того, чтобы сократить путь и проехать по более прямой дороге, нужно было заехать в Казахстан и потом снова пересечь границу с Узбекистаном. И вот тут, на казахской границе, мы, уже привыкшие к постоянным остановкам на постах автоинспекции, задержались дольше обычного. Вокруг сновали пограничники со списками и документами, Саша Давыдов что-то долго им объяснял и жестикулировал, потом с Володей Платоновым они несколько раз подходили к нашей машине, переговаривались… Я расслышал слово «паспорт» и зачем-то полез в карман. Витя с досадой произнес:
— Да не в вашем паспорте дело!
А потом подошел к Чубайсу и сказал:
— Анатолий Борисович, вы не могли бы выйти из машины? Пограничники не верят, что это вы… Хотят удостовериться.
Чубайс вышел, и тут начался непонятный ажиотаж. Люди в форме и погонах целым подразделением направились к нему. Оказалось, они и вправду не верили, что живой Чубайс может сидеть за рулем автомобиля, но, убедившись в этом, радостно прибежали за автографами. А как только мы переехали границу, за автографами двинулись уже казахские пограничники.
Тут мне вспомнился анекдот эпохи застоя, который я рассказал Анатолию Борисовичу. Про то, как Брежневу захотелось покрутить руль, он посадил рядом охранника и на хорошей скорости выехал на шоссе. Гаишник остановил машину, нагнулся к водителю и чуть не проглотил свисток от удивления… Отдал честь. От машины генсека уже и след простыл. Напарник милиционера поинтересовался, кто же там ехал, и тот, перепуганный насмерть, ответил: «Не знаю, кто это, но водитель у него — сам Брежнев». Через день, по графику, водителем у меня был сам Чубайс!
В Бухару прибыли поздно ночью. Город необыкновенно красив, и в нем много удивительного. Почти в самом центре есть старый-старый пруд, вокруг которого растут огромные, в три обхвата, деревья. И почти у каждого дерева таблички с «годом рождения»: 1285, 1347, 1514… Еще удивила открытая канализация. Улица, дома, современные вывески, тротуары — и вдоль тротуаров канавы со сточной водой. Наверно, обычное для востока, но непостижимое и нелепое для меня сочетание пришедшей с запада цивилизации и древних азиатских корней.
Обедали в доме бухарских евреев. Хозяин дома давно продал его, но о бывшем владельце говорило убранство: повсюду были заметны знаки иудаизма, а в восточные орнаменты на стенах вплетены шестиконечные звезды. Мы опять просили лагман, но нам его опять не принесли.
Следующим утром был дан старт «пустынному» участку маршрута. Два дня мы пробирались через дюны и барханы Кызылкума, и это было нелегким испытанием. Другие участники экспедиции уже имели опыт вождения в песках Африки и Монголии, я же до этого в пустыню ступал только одной ногой, то есть как турист у пирамид в Египте.
Нужно очень точно держать расстояние между машинами в конвое, чтобы не стукнуть впереди идущего при движении вниз по склону и не скатиться назад, когда поднимаешься вверх. При подъеме возникает иллюзия, что двигаться лучше чуть вкось, то есть по более пологой траектории, но в этом и заключается подвох — машина легко может перевернуться. Поэтому подниматься надо на пониженной передаче строго перпендикулярно основанию склона. В общем и целом у меня получилось: всего пару раз не смог удержать машину и откатывался назад, и тогда наши спортивные руководители «вели» меня по рации: «Откат, еще откат… Переключай передачу… Газ! Подъем. Торомози! Стоп!»
Песок под шинами мог быть твердым, поросшим верблюжьей колючкой, разветвленные корневища которой скрепляли песчинки в плотный слой грунта, или мягким, рассыпающимся, и тогда разной высоты дюны напоминали песочные часы — легко можно было представить, как песок перетекает через узкие впадины между ними, уменьшая одну и скапливаясь возле другой, олицетворяя непрерывность бытия. От метафизических размышлений отвлекала необходимость все время быть начеку, чтобы не забуксовать и не увязнуть. В какой-то момент песок стал настолько вязким, что машины не могли сдвинуться с места, и тогда пришлось почти полностью выпустить воздух из шин. Казалось, что машины идут на ободах, но песок покорился, и мы безболезненно добрались до следующего твердого участка.
После первого дня в пустыне мы остановились на ночевку в лагере. Все очень устали, и даже не хотели ужинать. Наскоро сообразили чай. Кругом темнота, лагерь освещался фарами джипов и квадроциклов. Я шагнул из этого небольшого освещенного круга во тьму, и неожиданно испытал сильнейшее эмоциональное потрясение — настолько мощным было небо, настолько яркими — звезды… Постепенно мозг расшифровывал и укоренял в сознании эмоциональные импульсы: это земная твердь, это купол неба, это моя планета. Как будто мне объясняли это на лекции в планетарии… Я физически ощутил, что Земля — это сфера, а вселенная бесконечна. Самые банальные сравнения оказались совсем не банальностью: да, я — частица вселенной…
…В конце следующего дня лагерь разбили в потрясающем месте, у горячего источника. Занесенные песком и сильно пропотевшие на немыслимой жаре, мы с радостью кинулись в воду. Вода была действительно горячая — сорок градусов. Но нам было все равно: хотелось купаться, а самое главное, что у источника нас ждало холодное шампанское!!! В каком термосе Миша Абызов сохранил заготовленный лед, который не растаял за двое суток под палящим солнцем, я не понимал. И еще он выставил редкий, особой очистки и настойки самогон. Почему-то решено было сделать «северное сияние», то есть смешать шампанское с самогоном. Сорок три градуса в тени, которой нет, почти шестьдесят на солнце, сорок — в источнике и северное сияние!
У воды стоял Володя Платонов, и у каждого выходившего оттуда очен