Старик вздохнул и поплелся по парку, пока не подошел к скамье, на которой сидел молодой человек, поглощенный заворачиванием сушеной травы в маленький квадратик тонюсенькой бумаги. Нежно, почти ритуально, его тонкие пальцы расправляли траву, он с дрожью свернул трубочку, сунул ее в рот, как загипнотизированный, прикурил и откинулся назад, зажмурившись от вожделения, вбирая ртом и легкими странный вонючий воздух.
Старик проследил за унесшимся с полуденным ветерком дымком и произнес:
— «Честерфилд».
Молодой человек изо всех сил стиснул колени.
— «Рейлиз», — произнес старик. — «Лаки страйк».
Молодой человек уставился на него.
— «Кент». «Кул». «Мальборо», — произнес старик, — Были такие сигареты. Белые, красные, янтарные, цвета зеленой травы, небесно-голубые, чистого золота, с красным пояском из пленки наверху, с треском срывали вместе с целлофаном, и синяя марка госпошлины…
— Заткнись, — буркнул молодой человек.
— Покупаем в аптеке, у газировщицы, в подземке…
— Заткнись…
— Успокойся, — сказал старик. — Знаешь, это я от твоего дыма задумался…
— Нечего задумываться, — Молодой человек повернулся так резко, что самокрутка выпала и рассыпалась на его коленях. — Смотри, что из-за тебя наделал!
— Извини. Такой чудный день, такой дружеский.
— Никакой я тебе не друг.
— Мы все теперь друзья, иначе зачем же жить?
— Друзья? — фыркнул молодой человек, бесцельно перебирая рассыпавшуюся траву и бумажку. — Может, и были «друзья» тогда, в семидесятые, но сейчас…
— Семидесятые. Ты, наверное, еще малышом был. Тогда еще были «Баттер фингерз» в ярко-желтой обертке. «Бейби руфс». «Кларк Барз» в оранжевом фантике. «Милки уэйз» — будто все мироздание проглатываешь — звезды, кометы, метеоры. Вкусно.
— Вовсе не было вкусно. — Молодой человек вдруг поднялся — Что это с тобой?
— Я помню грейпфруты и лимоны — вот что со мной. Ты помнишь апельсины?
— Черт побери, конечно. Проклятие, апельсины. Хочешь сказать, я врун? Хочешь обидеть? Ты что, свихнулся? Не знаешь, что ли, закона? А я ведь могу тебя сдать, ты это знаешь?
— Знаю, знаю. — Старик пожал плечами. — Погода сбила с толку, захотелось сравнить…
— Сравнить слухи, вот что тебе скажут в полиции, спецполицейские, так и скажут, слухи, из-за тебя, ублюдок, еще в историю влипнешь.
Он схватил старика за лацканы, они затрещали, пришлось вцепиться снова, собрать их в кулак, и он заорал сверху вниз в лицо старику: «С каким бы удовольствием я вытряс из тебя душу! Так давно никому не врезал…»
Он тряхнул старика, толкнул и, само собой, добавил кулаком, а там уж распалился и принялся его дубасить. На старика дождем посыпались удары, а он стоял, будто в грозу под потоками ливня, и его щеки, плечи, брови, шея покрылись кровью, а молодой человек выкрикивал марки сигарет, со стоном выдавливал названия конфет, изрыгал имена сигар, со слезами в голосе вопил о сластях, пока старик не рухнул на землю и, содрогаясь, не покатился под ударами ног. Молодой человек остановился и заплакал. При этом звуке съежившийся и стиснувший от боли зубы старик отнял пальцы от расквашенного рта и с изумлением воззрился на своего противника. Молодой человек рыдал.
— Пожалуйста… — взмолился старик.
Молодой человек зарыдал еще сильнее, он заливался слезами.
— Не плачь, — сказал старик. — Не вечно же мы будем голодать. Перестроим города. Послушай, я вовсе не хотел, чтобы ты расплакался, а только чтобы ты задумался. Куда мы идем? Что делаем? Что наделали? Ты не меня бил. Ты хотел побить кого-то другого, а я тебе просто подвернулся под руку. Гляди, я уже сижу. Со мной все в порядке.
Молодой человек перестал плакать, с высоты своего роста уставился на старика, и тот выдавил кровавую улыбку.
— Ты… Нельзя, чтобы ты повсюду болтался, — сказал молодой человек, — и сеял горе. Я на тебя найду управу!
— Погоди, — Старик с трудом встал на колени. — Нет.
Но молодой человек с воплем бросился вон из парка.
Оставшись один, старик, не поднимаясь на ноги, стал ощупывать свои кости, нашел среди гравия свою окровавленную вставную челюсть.
— Вот дурак, — послышался голос.
Старик посмотрел назад и вверх. Неподалеку, прислонившись к дереву, стоял худой человек лет сорока, на его длинном, бледном лице были написаны усталость и любопытство.
— Вот дурак, — повторил он.
Старик раскрыл рот:
— Вы стояли там все время и не вмешались?
— Драться с одним дураком за другого? Ну нет уж. — Незнакомец помог ему встать на ноги и отряхнул его. — Я дерусь, когда дело того стоит. Давайте-ка пошли ко мне домой.
— Зачем?
— Парень в любой момент может вернуться с полицией. Я не хочу, чтобы вас увели у меня из-под носа, вы слишком дорогой товар. Я слышал про вас, много дней искал. И, нужно же, стоило вас найти, как вы снова беретесь за свои знаменитые штучки. Что это вы брякнули тому парнишке, что он как с цепи сорвался?
— Я говорил про апельсины и лимоны, конфеты, сигареты. Я было вспомнил надувные игрушки, вересковые трубки, палочки для чесания спины, когда он спустил на меня собак.
— А я его почти что и не виню. Меня и самого подмывало задать вам трепку. Давайте, давайте-ка поживее. Вон уже и сирена, быстрее!
И они торопливо ушли в другую сторону, к выходу из парка.
Он пил домашнее вино, потому что это было легче. Еда должна подождать, пока голод возьмет верх над болью в разбитой губе. Он прихлебывал и кивал головой.
— Хорошо, большое спасибо, хорошо.
Незнакомец, который поспешно увел его из парка, сидел напротив за легким кухонным столиком, а жена незнакомца ставила на замызганную скатерть разбитые и склеенные тарелки.
— Эта драка, — наконец произнес муж. — Как это произошло?
От этих слов жена почти выронила тарелку.
— Успокойся, — сказал муж. — За нами не следили. Продолжайте, старик, расскажите-ка, отчего это вы будто святой, только что снятый с креста? Знаете, а ведь вы знаменитость. Все о вас слышали. Многим хотелось бы встретиться с вами. Я сам первый, я хочу знать, какая сила толкает вас. Итак?
Но старик был поглощен овощами на выщербленной тарелке перед ним. Двадцать шесть, нет, двадцать восемь горошин! Он насчитал неслыханное количество! Он нагнулся над невиданными овощами, словно молящийся над святыми четками. Двадцать восемь восхитительных горошин плюс несколько строчек полусырых спагетти гласили, что сегодняшний бизнес был недурен. Но проглядывавшие из-под прядей макарон трещины на поверхности тарелки свидетельствовали, что все эти годы бизнес был просто никуда. Старик навис над тарелкой, считая и пересчитывая, подобно огромной и непонятной птице, с лету шлепнувшейся, чтобы перевести дух, в этой промозглой квартире, и наконец сказал наблюдавшему за ним самаритянину:
— Эти двадцать восемь горошин напомнили мне кино, которое я видел в детстве. Комик — знаете это слово? — смешной человек из фильма, встретил сумасшедшего в ночном заведении…
Муж с женой негромко рассмеялись.
— Нет, это еще не шутка, простите, — извинился старик. — Сумасшедший посадил комика за пустой стол, никаких ножей, никаких вилок, никакой еды. И крикнул: «Обед подан!» Боясь, что он его убьет, комик решил подыграть. «Превосходно!» — воскликнул он, прикидываясь, будто жует бифштекс, овощи, десерт. Он откусывал пустоту. «Отлично». — И глотал воздух. «Удивительно!» Э… теперь можете смеяться.
Но муж с женой, притихнув, лишь смотрели на небогатый набор разбросанных по столу тарелок.
Старик потряс головой и продолжал:
— Комику захотелось ублажить сумасшедшего, и он произнес: «Ну что за сочные персики! Отличные!» «Персики? — взвизгнул сумасшедший и вытащил пистолет. — Я не подавал персиков! Ты, наверное. ненормальный!» И выстрелил комику в спину!
В воцарившейся затем тишине старик подцепил первую горошину и взвесил чарующую массу на погнутой жестяной вилке. Он уже было отправил ее в рот, как…
В дверь требовательно постучали.
— Спецполиция! — донеслось из-за двери.
Ни слова не говоря, дрожащая, трясущаяся жена убрала лишнюю тарелку.
Муж спокойно встал и подвел старика к стене, в которой со скрипом сдвинул панель. Он вошел внутрь, панель со скрипом встала на место, и его поглотила темнота, когда по ту сторону стены, невидимая для него, открылась дверь в квартиру. Возбужденно забормотали голоса. Старик представил себе спецполицейского в темно-синей форме, с пистолетом в руке, который входил, чтобы узреть только жалкую мебель, голые стены, липнувший к ногам линолеум, забитые картоном окна без стекол, тот эфемерный засаленный налет цивилизации, который остался на пустынном берегу после накатившегося штормового прилива войны.
— Я ищу старика, — властно произнес за стеной утомленный голос.
«Странно, — подумал старик, — сейчас даже слуги закона выбиваются из сил».
— Весь в заплатах…
«Ну, — подумал старик, — по-моему, у всех одежда в заплатах!»
— Грязный. Лет около восьмидесяти…
«Но разве не все грязные, не все состарились?» — сам себе заметил старик.
— Выдайте его и получите вознаграждение, недельный паек, — сказал полицейский голос, — Плюс десять банок овощей, пять банок супа в виде премии.
«Настоящие жестяные банки с яркими типографскими этикетками», — подумал старик. Банки, как огненные метеоры, проносились в темноте над его веками. Вот это вознаграждение! Не десять тысяч долларов, не двадцать тысяч долларов, нет-нет, а пять сказочных банок не заменителя, а самого настоящего супа и десять, сосчитай, десять блестящих, как в красочном цирке, банок экзотических овощей вроде горошка в стручках и солнечно-желтой кукурузы! Подумать только. Подумать!
Последовала длинная пауза, за время которой старику почудилось, что он слышит, как неясно скулит его неспокойно ворочающийся желудок, сейчас погруженный в дрему, но упивающийся видением обедов повкуснее комочков кошмара старых иллюзий и политики, прокисшей в затянувшихся после Дня уничтожения сумерках.