Она думала.
Вспоминала, анализировала, просчитывала возможные варианты. Это ужасно напоминало разбор одной из партий «королевской забавы», которые так любил устраивать отец длинными зимними вечерами, когда в насквозь продуваемых залах огромного замка нет более уютного местечка, чем кресла перед камином в его кабинете. И уж, во всяком случае, было это занятие намного более интересным, чем просто сидеть на подоконнике и тупо смотреть в окно.
Этот рыхловатый ухоженный шемит, весь увешанный драгоценностями, словно витрина ювелирной лавки, ей не нравился. Но это было бы еще полбеды, хотя и не случалось такого, чтобы вдруг, ни с того ни с сего, ей начинали бы так вот сильно не нравиться люди хорошие.
Гораздо важнее было то, что и она ему тоже не нравилась.
Не просто не нравилась — она была ему противна. Его просто перекашивало от омерзения, когда он вчера был вынужден рядом с нею провести недолгое время, потребовавшееся Атенаис для того, чтобы выйти из душного пиршественного зала проветриться. Его и сегодня корежило. Может быть, чуть послабее, но корежило точно. Может, притерпелся за ночь или же просто чуть лучше держал себя в руках.
Она не обиделась вчера. И не пыталась отыскать причину подобной неприязни — как не пыталась ранее понять, почему баронесса Ользе терпеть не может лягушек. Просто приняла как данность, что вот этот человек относится к ней самой приблизительно так же, как тетя Ингрис — к маленьким и голосистым болотным певуньям, с их очаровательными выпуклыми глазками, с их прекрасными тонкими пальчиками, с их обворожительно гладкой зелененькой шкуркой в меленькую черную крапинку, которую так и хочется погладить.
Она не была уверена, что этот тип даже имя ее запомнил. Вчера, во всяком случае, с ней он так и не заговорил ни разу, все вокруг Атенаис выплясывал. Да и сегодня разговаривал так, как разговаривают взрослые с совсем маленькими и ничего еще не соображающими младенцами. Разве что не сюсюкал и не предлагал сосу, сверченную из мягкой тряпочки со сладким мякишем внутри.
Хотя он — не нянька, он, наверное, и не знает, что это такое. Да и вообще, детей он, похоже, не очень-то любит, а ее саму считает как раз таки глупым и ни на что не способным ребенком. Было бы куда более естественным, если бы он, не обнаружив в комнате вожделенной Атенаис, просто бы ушел. Так нет же.
Сидит. Смотрит на Лайне, растягивая влажные губы в фальшивой улыбочке. Разговаривать даже пытается. А во взгляде его при этом такая муторная тоска — противно, мол, а что делать?! надо… — что просто пожалеть хочется бедолагу.
Интересненько…
И зачем это ему так жизненно необходимо втереться к Лайне в доверие? Чтобы замолвила словечко перед старшей сестрицей? Чушь собачья. Любой из слуг с удовольствием насплетничает о том, насколько недружно живут между собой дочери великого Конана. А этот высокородный шемитский хлыщ совсем не похож на человека, который готов предпринять решительное наступление без тщательной предварительной разведки или хотя бы самого поверхностного разговора с чужими слугами…
Стоп.
Дочери. Великого. Конана…
Вот именно!
Ему не Лайне нужна. И даже, похоже, что и не Атенаис. Бедняжечка. А она-то, дурочка, вчера просто таки таяла под его взглядами, то-то будет ей огорчение! Ничего, не помрет. Зато будет наука на будущее. Научится разбираться в людях, а не просто глазками хлопать. А то ведь сейчас ни о чем не думает, одни реверансики да ужимочки в голове. И уверенность, что все так и будут выплясывать вокруг, стоит лишь ей улыбнуться. Она и этого, хитровыделанного, наверняка тоже считает очаровательным — и очарованным. А ведь ему между тем она совсем не нужна.
Ему нужен король-отец.
Вернее — ненавязчивый и естественный подход к неприступному и великому правителю всей Аквилонии. А что может быть естественнее, чем дочка, представляющая и рекомендующая любящему папе своего нового взрослого друга?..
Ах ты срань какая!
Глава 6
Маленькую девочку всякий обидеть да обмануть норовит, и ведь вполне могло бы сработать! Атенаис бы так ничего и не поняла, у нее мозги иначе устроены. Все и всегда ее обожают, стоит ей разок-другой хлопнуть ресницами — и весь замок валится к ее ногам без единого выстрела. И она крепко уверена в том, что все именно так и должно всегда быть. Ей бы в голову не пришло спросить себя — а чего это вокруг нее увивается типчик, которому она неприятна? Более того — и в самом страшном сне ей бы никогда не примерещилось, что она может быть кому-то неприятна! Ну, кроме разве что своей младшей сестрицы.
Не повезло тебе, дяденька, что не на ту из сестер ты сегодня нарвался…
Лайне медленно улыбнулась, опуская глаза на раскиданные по лавке украшения и пряча тем самым разгоревшийся в них нехороший блеск. Что же ты, дяденька, — такой большой, а правил взрослых игр совсем-совсем не знаешь? Зря. Потому что одно из этих правил гласит, что во взрослые игры, дяденька, куда сподручнее играть вдвоем!
Во всяком случае — интереснее.
— Вот и умница! — Хлыщ с видимым облегчением перевёл дух. — Правда, красивые штучки? Такие блескучие… это колечко, его на пальчик надевают, но тебе оно велико будет. Это — гребень, им волосики расчесывают. Смотри, какой гладенький… потрогай пальчиком, не бойся. А вот это — брошка, ее прикалывают…
Если и было что-то, что нравилось Лайне меньше общества жеманной старшей сестрицы, то вот это оно самое и было — когда с ней разговаривали так, словно она несмышленый ребенок, еще даже и речи-то человеческой толком не понимающий. «Сюси-пуси, в поле гуси, а я гусей не боюси…» Вечная трагедия младшеньких и любимых, им предстоит до самых Серых Равнин оставаться младшенькими. Да только вот Лайне была не из тех, кто будет безропотно молчать и терпеть подобное обращение. И способ борьбы был у нее давно уже выработан.
Очень действенный способ.
— Ням! — сказала Лайне плотоядно, схватила самую крупную брошку и быстро сунула ее в рот, моментально обслюнявив руки чуть ли не до локтей. Хотели младенца?
Ну так получайте!
На два-три удара сердца хлыщ растерялся самым постыдным образом, и Лайне имела полное удовольствие лицезреть его отвешенную челюсть и выпученные глаза. Ему просто некогда было привыкнуть к подобным ее выходкам — он видел Лайне всего второй раз в жизни, да к тому же — сейчас, когда впереди у нее маячила великая цель полированного вишневого дерева, а потому количество доступных уловок было резко ограничено.
Бедняжечка.
— Ты что творишь?! — заверещал он, срываясь в гнусный и совершенно ему не подходящий фальцетик, — Ты представляешь, сколько это стоит?! Плюнь каку!!!
Он забылся настолько, что даже попытался выковырнуть брошку из лайниного рта собственными ухоженными пальчиками, несмотря на визгливые возражения пытавшейся защитить свою подопечную служанки. Второй рукой он удерживал Лайне за голову, чтобы не вертелась, при этом пыхтел и наваливался на нее всем телом.
Ну, это он, допустим, зря…
Для начала Лайне до крови цапнула один из наиболее ретивых пальчиков, а когда растерявший большую часть своей ухоженной элегантности хлыщ с ругательствами отшатнулся, пытаясь выдрать из ее рта теперь уже хотя бы собственную руку, она вдохнула в грудь побольше воздуха и, не разжимая плотно стиснутых зубов, заорала.
Нет, не так.
Она ЗАОРАЛА…
Уж чего-чего, а орать она умела очень даже неплохо.
Пришлось научиться.
Когда над тобой нависает громада что-то там себе по твоему поводу орущего отца, пытаться говорить с ним обычным голосом бесполезно. Единственный шанс донести хоть что-то до его оглушенных собственным криком ушей — это переорать, сделав свой голос еще более громким. Ну, или молча дождаться, пока он устанет вопить и замолчит — и говорить уже тогда. Атенаис, например, всегда поступала именно так, стены тарантийского замка еще ни разу не видели такого чуда — повысившей голос Атенаис. Отец был неутомим, но Атенаис — терпелива просто до невероятности. Она могла ждать часами, молчаливая и невозмутимая, и только морщиться слегка при наиболее громких угрозах. Сама же Лайне подобным терпением не обладала никогда.
Вот и пришлось научиться орать погромче.
Вопль удался на славу.
Толстую служанку словно ветром сдуло — больше не пытаясь прикрыть своей пышной грудью королевскую дочку, она отлетела к стене и скорчилась в углу под окном, обеими руками зажимая уши. Хлыща тоже отбросило в другой конец комнаты.
Вернее, наверняка отбросило бы, если бы Лайне не продолжала плотно стискивать зубами его окровавленный палец. А потому он, пытаясь оказаться как можно дальше от источника вопля, в итоге протащил за собой через всю комнату не только саму Лайне, но и довольно тяжелую скамью, в которую она злорадно вцепилась руками и ногами. Драгоценные побрякушки при этом разлетелись по всей комнате широким сверкающим веером — краем глаза Лайне отметила, что вот это действительно было красиво, — а ларчик жалобно хрустнул под деревянной ножкой. Скамейка была тяжелая и довольно широкая, а потому напольному ковру и стоящим на нем подставкам для факелов попутно был тоже нанесен определенный ущерб.
Набирая в грудь новую порцию воздуха, Лайне смилостивилась и слегка разжала зубы — ровно настолько, чтобы хлыщ и не подумал о новой попытке отобрать брошку. Он и не думал — выдернул руку, прижал к груди, смотрел с ужасом.
Лайне заорала снова, про себя размеренно считая — так считать научил ее когда-то престарелый Хальк, главный смотритель императорской библиотеки. Если считать не просто так, а представлять при этом мерно падающие капли клепсидры, провожая каждую из них мысленным взглядом, то счет твой получается всегда с одинаковой скоростью, и ты можешь точно определить отрезок прошедшего времени. Очень удобно.
По коридору прогрохотали торопливые шаги нескольких бегущих людей, о каменную стену гулко ударила тяжелая дверь, распахнутая с налета.