Когда сидишь на первой линии в приемном покое, то думаешь, что это самая сложная и ответственная работа в структуре больницы. Ведь ты смотришь сто процентов поступлений, отбираешь и координируешь потоки пациентов, а вот малая часть из осмысленных тобой с готовым диагнозом идут в отделение. Естественно, от предложения отработать в отделении нельзя отказаться, это ведь новый уровень.
Я начал дежурство крайне активно: прошелся по всем палатам, пообщался с каждым нуждающимся, как идеальный доктор из сериалов. В приемном покое дежурил молодой хирург примерно моего возраста, а старшим был доктор из другой хирургии. Конечно, я нервничал, все-таки это мой первый день, и помощи ждать, наверное, неоткуда. К счастью, все шло спокойно. Но часам к 10 вечера мне позвонил старший и сказал спускаться в реанимацию. Он был, наверное, неплохой доктор, но очень ленивый, заставить его мыться в операционную непросто, а может, и невозможно. Свои дежурства он проводил за компьютером, раскладывая пасьянс «косынку». Но я таким быть не хотел и отправился спасать жизни.
Меня встретили реаниматологи и попросили оценить больного. Там лежал обезвоженный мужчина, с так называемым лицом Гиппократа[20]. Из анамнеза было известно лишь то, что у него рак легкого «с метастазами в пол». Дышал он поверхностно – около 40 вдохов в минуту. Ему померили сатурацию, и она была 78 %. Мы сделали снимок грудной клетки лежа, а там картинка, где правое легкое вообще не визуализируется. Я же не могу оставить человека без помощи: предложил задренировать ему плевральную полость. Очевидно, что большое количество жидкости мешает ему дышать полноценно. Реаниматологи сказали, что будут его интубировать, потому что с такой сатурацией и тахипноэ он сейчас погибнет. Я попросил повременить и побежал за набором для дренирования. Что представляет из себя этот набор? Это толстый гвоздь диаметром 1,5 см и длиной 30 см в гильзе, которым надо пробить отверстие между ребер и установить трубку для оттока жидкости. Звучит довольно просто, и вообще это базовый прием, которым должен владеть каждый уважающий себя хирург.
Мы усадили пациента, я обработал место проведения манипуляций, обезболил новокаином и начал дренирование. Его грудная клетка была очень жесткой. Я давил со всей силы, а я вешу добротный центнер. Мужчина корчился от боли, скулил и матерился, но я не мог отступить. В такие моменты пот начинал капать со лба. Я остановился на секунду. Выпрямил спину, потянулся, собрал все свои силы и громким хлопком пробил его грудную клетку. Когда я вытащил стилет[21] и оставил гильзу, из его плевральной полости под напором начала выливаться буро-красная полупрозрачная жидкость. Пока я копошился с дренажом, из него излилось около литра. Я завел дренаж и подшил его к коже. На мониторе давление пациента резко упало. Реаниматологи подождали меня и начали экстренно интубировать мужчину. Я подсоединил дренаж к пакету (он же мочеприемник) и пошел печатать протокол дренирования. В палате звучали команды анестезиолога-реаниматолога, классическая суматоха вечера реанимации.
Я вернулся к себе на этаж. Поступил пациент с флегмоной голени – какой-то очередной наркоман, не попавший в вену. Но благо его гнойник уже вскрыли в приемном покое. Я плотно поел и прилег на диван. Возможно, ненадолго уснул. Звонок телефона развеял мой сон: позвонил реаниматолог и сказал, что по дренажу уже 4 литра жидкости, и там есть сгустки крови. Немедленно я спустился в реанимацию. Дренаж был сухой, а в пакете около 4300 мл жидкости, реально похоже на кровь. Цвет смущал, но я же помнил, что изначально его плеврит был буро-красный, и раз по дренажу ничего не идет, значит он функцию свою выполнил. Я всех успокоил, сказал, что все отлично, хоть и пациент давление держит за счет больших доз норадреналина.
Чувство беспокойства не давало мне прилечь, я еще несколько раз переосмыслил и принял для себя решение, что в любом случае все выполнено верно. Ночь я отдежурил вполне удовлетворительно, меня пару раз подняли для консультаций, но в 6 с чем-то утра позвонил реаниматолог и попросил написать посмертный эпикриз тому мужчине… Естественно, надо сообщить родственникам. Это был первый мой труп, но далеко не последний. Что сказать? Как начать разговор? Я был растерян, но надо так надо. Поднял телефон и начал набирать номер родственников, зафиксированный на титульном листе истории болезни.
– Здравствуйте, вас беспокоят из больницы, врач-хирург, – начал я.
– Что произошло? Он жив? Что нам привезти? – начала заваливать меня вопросами женщина, судя по голосу, средних лет.
– Руслан Александрович, к сожалению, скончался, приношу свои соболезнования, – проникновенно сообщил я.
– Спасибо вам, можем ли мы отказаться от вскрытия? – спросила она.
– К сожалению, нет, все досуточные смерти должны быть вскрыты.
– Хорошо, спасибо, я скоро приеду.
– До свидания. – Я выдохнул и положил трубку.
Я почувствовал некоторое облегчение. Мне было очень интересно сходить на вскрытие. Там началась стандартная последовательная процедура. Сначала головной мозг и оболочки мозга, череп и придаточные пазухи, затем, наконец-то, извлечение органокомплекса единым блоком, а это все внутренние органы: язык, глотка, пищевод, трахея, бронхи, легкое, сердце и крупные сосуды, средостение, забрюшинная клетчатка, брюшная и грудная полости. В правом легком располагалась огромная опухоль, прорастающая в средостение, множественные метастазы в соседнем легком и обоих надпочечниках. Дренаж был и правда в плевральной полости, но, видимо, я немного задел само новообразование, потому что окружающая ткань была пропитана кровью. В дренированной полости также множественные кровяные сгустки и обильный выпот. А сам дренаж был забит и уже не функционировал.
Патологоанатом пошел исследовать дальше грудную аорту, брюшную аорту, крупные артерии (почечные, брыжеечные, подвздошные), почки, мочеточники; поджелудочную железу, печень, желчный пузырь, желудок, двенадцатиперстную кишку, тонкую кишку, толстую кишку, мочевой пузырь и предстательную железу. Посмертный диагноз совпал, и я вышел молодцом, так как сделал все, что от меня зависело.
После проведения патологоанатомического вскрытия тело привели в достойный вид путем ушивания секционных разрезов и омывания водой. Странная работа патологоанатома: либо вскрытия, либо микроскоп, никакого общения. А ведь они чувствуют себя отлично на работе, им нравится это спокойствие. Вообще, словосочетание врач-патологоанатом мне не понятно. Чтобы стать патологоанатомом, нужно профильное образование. Необходимо поступить в медицинский ВУЗ на факультет лечебного дела или педиатрии. Лечебное дело… И так никого и не вылечить в будущем. С другой стороны, они классные ребята: шутки про то, что молодой патологоанатом сделает аппендэктомию быстрее любого хирурга, меня всегда радовали. Диагносты, чьи диагнозы последние и самые верные. Сложно сказать, понравилось ли мне мое первое дежурство в качестве врача отделения. Скорее да. Грустно, тяжело, трата нерабочего времени, но это необходимо, ведь года через два я рассчитывал стать очень крутым хирургом, как мои наставники.
В тот день я спал как убитый все отведенные мне 5 часов.
Глава 2. Измена
C треском лопнул кувшин
Ночью вода в нем замерзла.
Я пробудился вдруг.
Так я и работал два года, многому научился, много раз и ошибался. Я разучился получать удовольствие от сна, страдал морально наяву, страдал и во сне. Я насытился приемным покоем, стал отдавать дежурства менее опытным врачам, а сам старался дежурить как можно больше в отделении. Я стал частью коллектива, частью врачебной семьи. Каждый будний день мы встречались в одно и то же время. Моя ординатура подходила к концу, а значит, нужно сдавать экзамены. Естественно, я не отказал себе в этом удовольствии – получить еще один раз тот же сертификат, ради которого я учился в университете 6 лет.
Вот и учеба позади. Настала настоящая жизнь практикующего хирурга. Жизнь, полная приключений, жизнь ярких моментов и великих достижений. Но я все еще дежурант, я не лечу больных каждый день, не веду палаты, но идет уже третий год моего рабочего стажа. В отделении 60 коек и 4 лечащих врача в день. В гнойном блоке работали мастодонты хирургии: не потому, что там очень сложно, а скорее, потому, что там меньше письменной работы. Ампутировал человеку ногу – и перевязывай его две недели, пока не заживет. А в более чистом блоке постоянный поток в виде ранений, аппендицитов, прободных язв, ущемленных грыж и непроходимостей. Там работали врачи помоложе, в том числе и Елисей. Я очень ждал, что, когда он уйдет в отпуск, я займу его место хотя бы на две недели, но конкуренция была высокой и пробиться в лидеры мне было непросто.
Работал я «затычкой» около года. 9 мая? Новый год? День рождения заведующего? В эти дни я праздновал возможность работать в отделении. Слушать новогоднюю речь президента из телевизора, лежа на койке в платной палате, – это я всегда «за». Свои супер-навыки я мог показывать в дни, когда в больнице были лишь молодые доктора, когда врачебная элита на очередной вечеринке. Но я-то свой уровень понимал и хотел большего. Когда я дежурил в очередной раз на уровне приемного покоя, мне позвонила для консультации врач-терапевт с голосом, ранее мне не знакомым.
– Добрый вечер, можете помочь с консультацией в кабинете терапевта?
– Привет! Юля? Не сразу узнал, богатой будешь! – ответил я.
– Ой, извините, я не представилась, меня зовут Элина. Я сегодня первый день работаю, – продолжила она.
– Очень приятно, сейчас подойду.
Ну тут во мне проснулся юнец-альфа-самец. Поправив чепчик с помощью фронтальной камеры телефона, я отправился на консультацию. Открыв дверь кабинета, я увидел молодую высокую брюнетку с ослепительной улыбкой. Мне очень захотелось помочь. Я представился, пожал ее руку в знак знакомства.